– Да-да, это я! – торопливо отзывается Голиков голосом, дрожащим от радостного волнения. И не успевает Брагин слова сказать, как слышит вдруг грохот падающего на него ефрейтора.

– Ох, черт побери! – стонет Голиков, ворочаясь в темноте. – Чуть голову себе не сломал. Глубина-то какая!..

– Что же ты наделал, Василий? – испуганно произносит Брагин, помогая ефрейтору подняться на ноги. – Оба мы теперь попались в эту мышеловку. Надо же было и тебе в нее угодить!..

– Ничего, ничего, – бурчит Голиков, ощупывая свое тело. – Главное, что кости целы, а вдвоем мы уже как-нибудь выпутаемся. Не из таких еще положений выкарабкивались.

– Опять у вас хвастовство, Голиков! – уже своим обычным тоном говорит Брагин. – Слушайте лучше внимательно, какова обстановка.

И он торопливо рассказывает ефрейтору, как попал сюда в этот бетонированный колодец, как обнаружил здесь часовой взрыватель и как неудачно пытался подорвать мину с помощью пистолета.

– Видишь, какое положение сложное, – заканчивает старший сержант. – В таком мы, пожалуй, и не бывали ни разу.

– Не вижу, однако, оснований, чтобы духом из-за этого падать, – замечает на это Голиков неестественно бодрым голосом, хотя у Брагина нет никаких сомнений, что он понимает всю серьезность создавшейся обстановки. – Я сейчас Рекса в роту направлю за подмогой.

Он негромко свистит псу, все еще лежащему у верхнего отверстия каземата и скулящему чуть слышно.

– А ну-ка, Рекс, марш домой! – командует Голиков. – Живо, дружище!

Ефрейтор свистит теперь громче, и голова собаки сразу же исчезает из светлого пятна над головами саперов.

– Теперь он к своему вожаку примчится, к Алехину, – поясняет Голиков. – А мы с Алехиным на этот случай специальную договоренность имеем. Он ведь знает, что я ушел с Рексом вас разыскивать. И командиру роты об этом доложено. Когда Рекс к ним явится, они поймут, что я с вами остался, и придут на помощь…

– Ну, ладно, допустим, что все это так и случится, – останавливает его Брагин. – А взрыватель тем временем сработать может. Я думаю, что нам сейчас не о спасении своем нужно заботиться, а о том, как бы взрыв предотвратить.

– Давайте тогда посмотрим сначала, где он тут помещается, – предлагает Голиков, начиная ползать по полу каземата. – Я так неожиданно нырнул сюда, что даже фонарик выронил. Земля там очень сыпучая. Я и скользнул вниз, как в прорубь. Ага, вот он!

Голиков наконец нащупывает что-то среди комьев осыпавшейся земли и начинает щелкать металлической кнопкой.

– Неужели испортился? – с досадой говорит он, но яркий свет брызжет вдруг из его рук, освещая выпачканное пылью лицо Брагина. – Ну и видок же у вас! – смеется ефрейтор.

– Оставь, не до шуток теперь! – недовольно обрывает его старший сержант. – Дай-ка фонарь.

Голиков протягивает ему карманный фонарик и внимательно следит за овальным пятном света, скользящим по серой стене каземата.

Брагин, в руках которого находится теперь фонарь, медленно подводит луч к замурованному в стене взрывателю. Вот уже видно в свете его место заделки, мелкие трещинки на ней и какое-то темное пятно… Нет, это не пятно, это выбоина, дыра, образовавшаяся от вывалившегося куска цемента. Значит, пистолетные выстрелы повредили заделку ниши, в которой находится взрыватель.

– Ну-ка, Вася, обопрись о стенку, я к тебе на плечи вскарабкаюсь. Может быть, дотянусь до взрывателя, – говорит Брагин, подталкивая Голикова к стене.

– Давайте-ка лучше я. Я ведь полегче, а вы покрепче, поустойчивее. Тут что, Федя стоит?

– Какой Федя? – не понимает Брагин.

– «Feder-пятьсот четыре», – поясняет Голиков.

– Похоже, что он, – подтверждает Брагин и упирается в стену так, чтобы Голикову удобнее было взобраться к нему на плечи.

Несмотря на свою кажущуюся неуклюжесть, ефрейтор довольно ловко взбирается на старшего сержанта и, придерживаясь за стену, медленно выпрямляется. А когда становится во весь рост, голова его оказывается как раз против ниши, в которой замурован часовой взрыватель.

– Ну, видишь ты что-нибудь? – нетерпеливо кричит снизу Брагин.

– Да, это действительно «Feder-пятьсот четыре», – отзывается Голиков. – Вы отшибли кусок цемента как раз против смотрового окошка его корпуса. Я попробую сейчас отколупнуть еще несколько кусочков, они, кажется, не очень крепко держатся.

– Попробуй, – соглашается Брагин. – Поосторожнее только.

Спустя несколько мгновений старший сержант слышит, как падают сверху небольшие кусочки цемента, отламываемые Голиковым.

– Могу теперь добраться и до головки взрывателя, – кричит сверху ефрейтор.

– А подвижное кольцо под крышкой корпуса удобно будет повернуть?

– Не очень, но попробую.

– Не торопись только и не шевели взрыватель, – советует Брагин, жалея, что согласился стоять здесь внизу и поддерживать Голикова. Нужно было бы самому заняться этим делом и видеть все собственными глазами.

– Видишь ты на подвижном конце красный треугольник? – спрашивает он Голикова, нервничая оттого, что ефрейтор слишком долго, как ему кажется, возится там с чем-то.

– Вижу. Он как раз против надписи «Geht».

– Это значит, что часы идут и взрыватель находится в боевом положении.

– Спасибо, что объяснили, а то я не знал, – недовольно отзывается Голиков.

– Если будешь огрызаться, сброшу наземь, – грозит Брагин. – Слушай внимательно и делай, что я тебе прикажу. Возьмись осторожно за подвижное кольцо и поверни его так, чтобы красный треугольник его стал против белого треугольника на корпусе с надписью «Steht». Понял?

– Не только понял, но уже и повернул. Балансирное колесо давно уже остановлено. Не слышите разве, что фашистские ходики перестали тикать?

– Черт бы тебя побрал, Голиков, с твоим самовольством! – злится старший сержант. – Вывинчивай теперь винт с надписью «Schorf» из прилива трубки корпуса.

– Пусть ваш лифт спустит меня поскорее на землю, – весело говорит ефрейтор. – И винт уже вывинчен, и капсюледержатель вывернут.

…Когда к каземату приходят саперы, приведенные сюда Рексом, они не слышат внутри его ни единого звука. А когда освещают фонарями дно, то видят там двух боевых друзей, безмятежно спящих на плащ-палатке Голикова.

– Черт побери, – сонно бурчит ефрейтор, разбуженный окликом сержанта Алехина, – даже в этой преисподней не дадут поспать как следует!

– Опять раненого принесли из-под этого чертова дзота, – с тяжелым вздохом произносит старший сержант Брагин, кивнув на санитаров с носилками.

Ефрейтор Голиков ничего ему не отвечает, слышно только, как скрипит зубами.

– Что же вы молчите, Голиков? – удивленно спрашивает Брагин, хорошо знающий словоохотливость ефрейтора.

– А что говорить-то? – лениво отзывается Голиков, занятый текущим ремонтом своей гимнастерки. – Я уже сказал свое слово: нам нужно за это дело взяться. В два счета заткнем ему глотку.

– Опять у вас одно бахвальство, – пренебрежительно машет рукой на ефрейтора старший сержант, направляясь в сторону землянки командира саперной роты.

Капитан Кравченко, высокий, худощавый офицер в очках, пришел в армию из какого-то гражданского инженерного управления, но, глядя на его подтянутую, стройную фигуру, на ладно подогнанное обмундирование, трудно поверить, что он офицер запаса. Видимо, Кравченко и не молод, но выглядит тридцатилетним, регулярно занимающимся спортом мужчиной.

Саперы гордятся своим капитаном и очень уважают его за удивительную выдержку и бесстрашие в бою. В обычное же время он нетороплив и рассудителен, никогда не раздражается и не повышает голоса в разговоре со своими подчиненными. Это не мешает, однако, высокой дисциплине его роты.

Когда старший сержант Брагин заходит к Кравченко, капитан разговаривает с кем-то по телефону. Похоже, что с дивизионным инженером.

– Три попытки уже сделали, и все неудачно, – докладывает капитан Кравченко. – Есть и потери… Сегодня тоже двух ранило. А пехота залегла. Никак не может вперед пробиться из-за этого проклятого дзота…