Но вот замолкли все пирующие. Томас поднялся и стал настраивать лиру, которую он выиграл на состязании у эльфов.
Все затихло вокруг — прекратились разговоры, и менестрели побледнели от зависти; железные лорды склонились на свои мечи и слушают.
Полилась песня барда, вещего пророка, и так он пел, что не найти отца, который бы смог повторить эту песню своим сыновьям!
Отрывки этой песни понеслись вдаль по реке времени, как обломки корабля, выплывая среди бурных волн.
Пел Томас своим товарищам — сподвижникам Артура — о Мерлине, но более всего пел о благородном Тристане и нежной его Изольде. В страстном поцелуе слила Изольда свое дыхание с последним вздохом Тристана и умерла. С его душой обнявшись, ее душа к небу улетела.
Кому так спеть, как пел Томас?
Умолк певец, затихли звуки его лиры, и гости долго сидели за столом. Головы их поникли, и всем казалось, что струны еще звенят, замирая. Но вот послышался робкий шепот, и тяжелое предчувствие охватило гостей; вздохнули дамы, и не одна из них стерла перчаткой слезу.
На волны Лидера, на башни спускались вечерние туманы — это был час, когда и в замках и в лачугах начинали готовиться ко сну. И вот Дугласу принесли поспешно весть: по берегу реки идет чета белых оленей; шерсть их бела, как снег на вершине горы. Они идут рядом очень спокойно, не торопясь.
Когда проникла эта весть в жилище Лермонта, Томас торопливо поднялся с места; сначала он побледнел, как белый воск, потом разрумянился, как сургучная печать, и сказал:
— Пробил мой час. За мной пришли!
Как подобает менестрелю, он накинул себе на шею лиру; грустно в ночной тишине зазвенели ее струны. И вышел Томас из замка, но, удаляясь, часто оборачивался, глядя на древний замок. Блеск осеннего месяца играл на кровлях; белые туманы с подножия скал, медленно клубясь, закрывали вход.
— Прощай, обитель отцов моих! — молвил Томас, и люди в последний раз услыхали его голос. — Не бывать тебе больше жилищем веселья и власти. Лермонтам здесь не владеть землей! Прощайте, серебристые струи Лидера! Скалы и замок мой, прощайте!
Тут подошли к нему белые олени, и с ними он удалился.
Дуглас же, который присутствовал при этом, вскочил на вороную лошадь и помчался через Лидер. Он летел быстрее молнии, но тщетно: он не нагнал их. Одни говорят, что чудесное шествие скрылось в пещере холма, другие говорят, что оно исчезло в туманах ближайшей долины, — неизвестно, только с той поры между живыми Томаса Лермонта никто не встречал…»
Чтение этого отрывка произвело на мальчика сильное впечатление. Легендарный Томас Лермонт был великим поэтом — какая завидная доля! Но как связать это с преданием, что Лермантовы происходят от испанского герцога Лерма? Отец, пожимая плечами, не мог дать определенного ответа, говоря, что он до сих пор никогда не интересовался своими предками, и вспомнил изречение Наполеона: «Зачем мне предки? Я сам себе предок!»
Этот афоризм понравился Мише, однако от нового предка, поэта Лермонта, он отречься не пожелал. Впоследствии, желая подчеркнуть, что он ведет свое происхождение от шотландского поэта, он даже изменил правописание своей фамилии и вместо «Лермантов» стал подписываться «М. Лермонтов».
Юрий Петрович не знал наверное, от каких предков ведут начало русские Лермантовы, и один из его родственников, который заинтересовался этим вопросом, разыскал рисунки гербов испанского Лермы и шотландского Лермонта.
Герб испанских Лермантовых таков: в щите на золотом поле черное стропило с золотыми квадратами, а под этим черный цветок. Щит увенчан обычным дворянским шлемом с дворянской же короной. Внизу щита девиз: «Sors mea — Jesus» («Жребий мой — Иисус»).
Герб шотландских Лермонтовых также представляет собой щит. На золотом поле — тоже черное стропило с тремя золотыми ромбами, но без черного цветка под стропилом, а на щите — нашлемник с розой. Внизу щита девиз: «Dum spiro — spero» («Пока дышу — надеюсь»).
Выслушав все романтические рассказы о предках и о гербах Лермантовых, практическая Арсеньева сказала зятю, что хорошо было бы подобрать все документы и передать их Мишеньке хотя бы в копиях, на случай, когда он будет поступать в какое-либо учебное заведение, и вообще эти документы могут пригодиться ему, если его род так знатен.
Юрий Петрович обещал это сделать, но, по обыкновению своему, скоро об этом позабыл, считая, что ежели ему эти документы не пригодились, то и Мише они не так уж нужны.
Мосье Капе разговорился с Юрием Петровичем насчет своего воспитанника. Во всех играх Мишель желает быть и бывает главарем и требует послушания от своих друзей, которые принимают участие в играх. Любопытная черта характера: как бы он ни был привязан к своим товарищам детства, он всегда настаивает на своем. Он очень любит детей, которые его окружают, потому что он добр по натуре, даже чувствителен. Вежлив ли он? О да! С товарищами детства он обязателен и услужлив, но вместе с этим качеством развита настойчивость. Как-то раз он рассорился с Колей Давыдовым. Мишель от него чего-то требовал (Капе не вслушался, в чем было дело), но маленький Давыдов отказался исполнить это требование. «Хоть умри, но ты должен это сделать!» — повелительно закричал Мишель, и всех поразил властный тон его голоса.
В этот приезд Юрий Петрович сказал мальчику, смеясь, что учителя жалуются на него: слишком много он им задает вопросов. Только что они расскажут урок, а Миша начинает их расспрашивать, и в конце концов получается, что ученик их экзаменует, а не они его.
— Уверяют, что ты задаешь вопросы не по существу, — сказал Юрий Петрович.
— Не знают просто! — хмуро ответил мальчик. — То, что в учебнике есть, они, конечно, знают, но это я и сам могу прочесть.
— Тогда тебе нужны профессора! — обнимая сына, с улыбкой молвил Юрий Петрович.
Оказывается, Миша читал свои учебники по нескольку раз. Он раскрывал их, как только получал, и внимательно читал подряд всю книгу. Поэтому он знал заранее весь курс наук, который ему надлежало пройти, и каждый урок, который для всех мальчиков был новым и трудным, казался ему легким и очень знакомым.
Учителя изумлялись его памяти и тому, что ничем нельзя было ее утомить: он помнил всё — и даты, и грамматические правила, и арифметические таблицы, все стихи, которые он читал, все музыкальные пьесы, что он слыхал, помнил всех людей, с которыми встречался; только одного не мог вспомнить — той песни, что напевала ему мать. О, как часто эта песня приходила ему на ум, когда он уже засыпал, когда сонные грезы одолевали его!..
На уроках словесности Миша спрашивал Полузакова, как поэты сочиняют стихи, но тот не интересовался стихами и предпочитал прозу. Впрочем, он через некоторое время стал говорить о церковном пении и о духовных стихах.
Старик пензяк, учитель истории и географии, считал образцом стихов оды Ломоносова и Державина, зато Пушкина, Рылеева и прочих молодых сочинителей не одобрял, находя, что они слишком вольнодумны — всё пишут про каких-то разбойников и воспевают воинственные похождения исторических героев.
Мосье Капе с восторгом отзывался о творениях французских поэтов, полагал, что только единственный вид поэзии хорош — это любовная лирика, и утверждал, что только лирика является истинным двигателем поэзии и что он сам, Капе, влюбляясь, легко подбирает стихи, а в дни неудач и грусти бьется над рифмами. Он советует Мише начать писать стихи позднее, когда амур прострелит его сердце, а пока что заниматься общими предметами.
Юрий Петрович находил, что мосье Капе, пожалуй, прав: стихи надо писать в более зрелом возрасте. Он сам стал писать… э-э-э… когда? Он и не помнил точно, потому что вопрос о стихах его никогда особенно не волновал. Юрий Петрович писал стихи с величайшей легкостью, иногда прямо набело в альбом, потом забывал их настолько, что очень удивлялся, когда знакомые дамы показывали его стихотворения несколько лет спустя. Он разводил руками — неужели это он писал? Покойница Мария Михайловна также сочиняла стихи, но иначе: она напевала какой-нибудь мотив и к нему подбирала слова, а затем их записывала.
