Проезжая мимо Пачелмы, Афанасий Алексеевич увидел, что эта девушка сидит на обочине дороги и горько рыдает. Он остановил экипаж и подошел к ней.

Девушка оказалась знакомой. Это была взрослая дочка помещицы Давыдовой — Пашенька. Оказывается, мать только что выгнала ее из дому в одном платье и запретила возвращаться.

Произошло это так. Помещица Давыдова избила свою крепостную горничную. От побоев Матрена через неделю умерла. Друзья умершей, брат ее и другие дворовые, возмущенные расправой помещицы, стали шептаться, что надо бы заявить об этом властям. Тогда Давыдова стала их попрекать и избивать, выбирая для истязаний время, когда никого из посторонних в доме не было. Доведенная до отчаяния воплями и стонами, не умолкавшими в доме, дочка помещицы Пашенька не выдержала и бросилась на колени перед матерью, умоляя ее пощадить людей и прекратить расправу. Давыдова в запальчивости поколотила Пашеньку и вытолкнула ее за дверь, коря за непочтительность, проклиная ее и предупреждая, чтобы она не смела возвращаться домой. Пусть издохнет от голода под чужим забором. Потрясенная Пашенька в отчаянии добрела до дороги и, не зная, куда идти, опустилась на землю рыдая. Тут ее и нашел Афанасий Алексеевич. Выслушав эту историю, Арсеньева сказала:

— Пусть Пашенька не печалуется, пусть живет у нас! Не объест нас она, а дело в доме ей всегда найдется — на стол накрыть, в девичьей задать работу, поиграть на фортепьяно, в карты партию поддержать, почитать вслух. Девушка она хорошая, я ей жениха подыщу.

Пашеньке отвели комнату на антресолях. Арсеньева отдала ей несколько своих цветных платьев. Пашенька переделала их на себя, отгладила, понемногу приоделась, повеселела и прижилась. Вскоре она стала носиться по всему дому, исполняя поручения бабушки, которая допускала Пашеньку к своим гостям как девицу дворянского происхождения.

Арсеньева еще в молодости любила давать приют разным сиротам. Пашенька ей понравилась своей безответностью и незлобивостью и поэтому прожила несколько лет в ее доме.

Сима и Марфуша стали печальные и суровые после смерти матери; они только и мечтали возвратиться домой, чтобы ухаживать за безногим отцом. Пропадет он без женской руки, ох, пропадет! Ни одна старуха в деревне замуж за него не шла — не хотели работать на такого калеку, а дочек его помещица не отпускала: они угождали ей своей хорошей работой.

— Пропадет отец! — причитали девушки.

Марфуша должна была каждый день поливать цветы во всем доме. Цветов было множество, и с ними приходилось возиться много, пересаживать, увядшие букеты выбрасывать, заменять свежими; но у нее, как говорится, была легкая рука — она хорошо за ними ходила, и растения распускались пышным цветом.

Марфуша каждый день, убрав часовню, бегала на деревню и, разумеется, заходила к отцу на часок-другой и ему немного помогала. Арсеньева разрешила девушке кое-что делать для отца, если будет хорошо исполнять свою работу. С утра Марфуша бегала по всему дому, таская ведра с водой и поливая все цветы в зале и гостиной. Как только все шли завтракать, она торопилась в спальную Арсеньевой и там ухаживала за ее цветами, и в комнате Мишеньки, и в гостевой, и в чайной, и на антресолях — словом, по всему дому. После завтрака Марфуша бежала в часовню, там прибирала, после чего быстро шла к отцу и ему торопилась сделать все, что нужно.

Симу же Арсеньева определила ухаживать за собаками, и та водила гулять на цепочке всех бабушкиных шпицев и пуделей. Сима кормила собак, сажала их на тюфячки, когда они беспокоили помещицу, купала их, вышивала им ошейники, затирала их следы на полу в комнатах — словом, хлопотала весь день, тоскуя и убиваясь, что ухаживает за погаными, не любимыми ею тварями, тогда как больной и беспомощный старик отец тоскует в одиночестве.

Еще раньше, когда Сима вернулась с похорон матери, Миша ее сочувственно попросил:

«Расскажи про свою маму!»

Глаза Симы тут же наполнились слезами, которые быстро-быстро полились по ее щекам.

Мальчик спросил, догадываясь:

«Ее тоже посыпали цветами и унесли?»

Сима, заливаясь слезами, ответила:

«Какие там цветы! Отец сам доски сколачивал от сарая, чтобы гроб ей сделать… Денег-то нет! Просил тесу у Абрама Филипповича, а он не дал…»

Миша задумался и отошел, но ничего не сказал Арсеньевой, а когда узнал, что Марфушу назначили ходить в часовню и разрешили помогать отцу, то очень этим заинтересовался. С Марфушей он теперь иногда стал вести разговоры про ее отца и расспрашивал про могилу матери. Марфуша рассказала, что на деревне все любопытствуют, почему на памятнике изображен переломанный якорь, и многие просятся посмотреть, но не всех туда пускают. В порыве откровенности она рассказала, как посетил могилу Юрий Петрович. Все это так взволновало мальчика, что он не утерпел и стал расспрашивать бабушку, а та очень рассердилась и велела выпороть Марфушу за лишние разговоры.

Дарья велела Марфуше идти в контору, и Миша из окна чайной увидел, как она, бледная и разом осунувшаяся, накинула на себя полушубок и пошла к управляющему, а через некоторое время Абрам Филиппович и кучера Никанорка и Матвей повели ее со связанными руками, подталкивая, а она плакала и не хотела идти.

Мишу позвали к столу, и он, как всегда, перед тем как сесть за стол, посмотрел во двор. Заметив, что Марфушу повели, мальчик, не думая о последствиях, выскочил через девичью как был, в одной рубашечке, во двор и по снегу побежал освобождать Марфушу. Миша бросился с кулаками на Абрама Филипповича, укусил ему палец и стал кидаться на кучеров, которые вели девушку. Все растерялись и остановились, в недоумении переглядываясь.

Наконец Абрам Филиппович опомнился, быстро подхватил мальчика на руки и понес домой. Миша укусил его за ухо. Тем временем из саней возле девичьей выбежали Христина Осиповна в одном платье, Андрей Соколов, Лукерья. Управляющий передал ребенка на руки Андрею и стал отирать кровь с уха.

Миша находился в состоянии неистовства. Его внесли в чайную комнату, а он опять бросился к окну и стал выкрикивать: «Куда увели Марфушу?» Мальчик схватил с накрытого стола нож, бросился на бабушку и замахнулся на нее; Андрей Соколов едва его удержал.

Доктор Ансельм Левис посоветовал Арсеньевой вернуть Марфушу в дом, чтобы успокоить ребенка. Мише показали в окно, как Дарья Куртина побежала по снегу тоже в одном платье и что-то сказала Абраму Филипповичу и как тот, посасывая укушенный палец, распорядился. Кучера развязали руки Марфуше; девушка бегом бросилась домой, и Миша побежал к ней навстречу.

Мишу умыли, переодели. Бабушка сказала, что он, наверное, убьет ее своим поведением. А Марфуше не велели больше ходить в часовню и приказали работать в усадьбе, так что отцу ее никто не помогал.

Сцена с Марфушей произошла при гостях. Мишу раздражало, что в доме у Арсеньевой постоянно бывали гости: то соседи, то какие-то малознакомые люди приезжали по делам; бывали даже офицеры из полка, стоявшего в Чембаре.

После обеда все усаживались в зале за карты, и девицы танцевали с офицерами. Пашенька выступала в первой паре. Арсеньева любила сватать молодежь и приглашала женихов.

Мишу тоже выводили в зал. Гости ласкали его, целовали, брали на колени, играли с ним в жмурки, в кошки-мышки, пока старики перекидывались картами.

Но Миша вяло играл со взрослыми. Казалось, он совсем был здоров, но после приступов гнева мальчик опять начинал тяжело ходить, как бы хромал на обе ступни, тяжело ковылял и часто падал.

По-прежнему он чертил мелом на сером сукне разные линии и фигуры и проводил долгие часы за этим занятием. Чертя, он напевал, а иногда бормотал слова в такт и так углублялся в это занятие, что бывал недоволен, когда Христина Осиповна, отрываясь от своего вязанья, говорила:

— Мишенька, пора кушать. Дарья приходила — говорит, сейчас подают.