Янис красив и одинок. С ним никто не разговаривает, кроме Катерины. Он приезжает к ней довольно часто, и они молча играют в карты.

Во время войны Янис попал трехлетним ребенком в концлагерь, у него немцы забирали кровь, ставили какие-то опыты. Он до сих пор помнил леденящий холод смерти. Смерть приходит с ног.

Здесь, в Москве, у него нет знакомых, кроме Катерины. Два одиноких человека режутся в карты, совершенно молча. Потом пьют чай с пряниками – жесткими, как камни. Иногда Янис остается ночевать, выносит на балкон раскладушку. Я бы сошла с ума: спать на такой высоте. Я бы боялась, что меня сдует ветром.

Новый курс к Катерине не ходит. Из старых наведываются двое: безотказная Лариска и Быкомазов. Лариска – некрасивая и неталантливая. Но зато добрая и трогательно безотказная. В этом и есть ее талант и красота.

Быкомазов – высокий, костистый, крестьянский. Приехал откуда-то из глубинки: не то из Сибири, не то из Чувашии. Катерина была к нему равнодушна. Она говорила: «Что это за фамилия такая, Быкомазов? Из чего она образована?»

По дому свободно, как по уссурийской тайге, разгуливают семь кошек. Сначала была одна – Мурка. Она родила троих детей, а эти дети – своих детей, Муркиных внуков. Несколько котят удалось раздарить, а семь остались стационарно, одичали, качаются на люстре, скачут по занавескам.

Виноградская смотрит на младших и говорит:

– Какие красивые дети, у них лица, как у Ленина. Ленин – идеал, значит, котята близки к идеалу.

– Но старшая лучше всех, – добавляет Катерина.

Мурка – бабка и, значит, ближе всех Катерине по возрасту. Она недолюбливает молодых кошек, студенток именно за молодость. Это ревность к жизни.

Я приношу кошкам рыбу. Если бы не я, Катерина кормила бы их пряниками, печеньем, всякой ерундой, которую ест сама.

Однажды я застала у нее тридцатилетнюю красавицу. Передо мной стояла молодая Виноградская, но более совершенная: высокая, породистая. Это уже не кошка. Пантера.

Мы знакомимся. Я называю свое имя.

– А я знаю, – говорит Пантера.

Катерина торопливо заканчивает общение и быстро-быстро ее сплавляет. Иначе я спрошу: «А откуда вы знаете?» Она ответит: «Бабушка рассказывала». Вот тут и выплывет семьдесят лет. Если внучке тридцать, то родителям самое малое – пятьдесят, значит, бабке – семьдесят по самым грубым подсчетам.

Катерина скрывает возраст и все производное от возраста.

Пантера ушла. Катерина делает вид, что ее не было.

– Как ее зовут? – спрашиваю.

– Наташа.

– Могли бы назвать вашим именем.

– Еще зачем?

– Была бы вторая Катерина Виноградская.

– Вторых не бывает.

Катерина лежит на диване. Долго молчит. Хмуро смотрит в потолок.

– Давление замучило, – жалуется она. – Вот умру, никто не хватится.

– А где ваш сын? – спрашиваю я. – У вас же был сын... – Катерина не отвечает.

Сын, конечно, был. Она родила его перед войной, в тридцать восьмом году.

– От кого? – спрашиваю я. – От Икс?

Это естественно. Была большая любовь, значит, должен быть и ребенок.

– Да нет... – Виноградская машет аккуратненькой ручкой.

– А от кого?

– Ты не знаешь...

Я, конечно, не знаю, но она-то знает... Но похоже, что и она не знает.

– Чем он занимался? – спрашиваю я.

– Чем-то занимался.

– А как фамилия?

– Бауман.

– Еврей?

– Немец.

– Немецкий или наш?

– Не знаю. Может, и еврей. Какая разница...

– А сейчас он где? – настаиваю я.

– Умер. В одно время с Маяковским.

– А сколько ему было лет?

– Тридцать семь, кажется. Они были ровесники с Володей.

– А вы Маяковского знали?

– Ну конечно...

– А Брик?

– Ну конечно...

– У вас была одна компания?

– Нет. Мы просто жили в одно время и знали друг друга.

– Значит, ребеночек от немца, – заключаю я.

Этот несчастный русский немец пришел к Катерине, чтобы совместить времена года, но ей это было НЕ НАДО. И ничто не удержало: ни сын, ни безденежье. Ничего не надо, раз нет ТАКОЙ любви.

А сын рос тем не менее.

– Вы его любили? – расспрашиваю я.

Идиотский вопрос. Кто не любит своего сына? А вот Виноградская не любит.

– У него была жирная кожа. Мне всегда было неприятно его целовать.

Сын от нелюбимого человека – как бы часть этого человека. Его неприятно целовать.

А потом была война. Многие легко вздохнули: наконец-то перестанут сажать, переключатся с внутреннего врага на внешнего.

Виноградская работала в газете. Получила задание лететь на фронт. И полетела. Немцы засекают самолет и начинают обстреливать. Летчик видит строчки трассирующих пуль в ночном небе. Ему жалко машину, жаль свою молодую жизнь и журналистку в круглой шапке-кубанке тоже жалко.

А что в это время переживает Виноградская? Ничего. Спит. Она заснула в начале полета и все проспала. А когда проснулась, небо было чистым. Она проскочила через свою смерть. И никогда не узнала об этом.

А дальше была победа. Сталин спохватился и стал сажать с новой силой. Замыслил большой погром. Но умер...

Сын тем временем вырос и пошел в армию. А Катерина вышла замуж за молодого красавца. Его звали Петр.

– Он был моложе меня на двадцать четыре года, – объявила Катерина.

– А где вы его взяли?

– Это он меня взял. Влюбился.

Я не понимаю такой разницы: 24 года. Можно покрутить блиц-роман длиной в месяц. Но чтобы замуж...

– А что вы в нем нашли?

– Не по хорошему мил, а по милу хорош...

Я задумалась: любят не за то, что хороший человек. Нет. Вначале любишь, а потом все в нем нравится.

Они оба были молоды, но Петр – в начале молодости. А Катерина – в конце. У нее бабье лето. А дальше будет осень, выпадут дожди.

Но до осени дело не дошло. Из армии вернулся сын, познакомился с отчимом, выпил с ним водки и предложил простодушно:

– Чего ты тут сидишь, пойдем к девкам...

И увел. Один раз, другой... А однажды Петр зашел так далеко, что не вернулся. Кто виноват? Конечно, сын.

Катерина возненавидела сына. Отреклась. Выгнала из дома.

– Родного сына из-за чужого мужика? – поразилась я.

Лицо Катерины становится непроницаемым. Она не простила сына до сегодняшнего дня.

– А сейчас он где? – спросила я.

– Не знаю... Пропал... Поехал в Сухуми и пропал.

– Давно?

– Пять лет назад. Его машину нашли на дне моря.

– Как нашли, если на дне?

– Увидели сверху. С вертолета. Море было прозрачным. Машина стояла на дне.

– А сын в машине?

Катерина молчит. Воспоминания тяжело, как камни, переворачиваются в душе.

– А его жена к вам заходит?

– Приходила один раз. Деревенская девка. Он ее из деревни привез.

– А почему один раз? – спросила я.

– А о чем с ней говорить? – Катерина поднимает на меня свои круглые детские глаза.

– Да при чем тут говорить? – удивляюсь я. – Жена вашего сына – мать вашей внучки. Родственница. Для южных народов родня – это святое.

– Для меня важно духовное родство, – спокойно возражает Катерина.

– В старости человеку нужна поддержка. Пол помыть, суп сварить, стакан воды подать...

– Суп можно сварить за деньги. Нанять человека – вот тебе и суп. А можно обойтись вообще без супа. Какая разница, что есть...

Катерина не ценит материальное. Важны только духовные ценности, творчество, любовь, человеческое общение...

Таким же был чеховский герой из палаты номер шесть. Для него тоже было главным – роскошь человеческого общения. И чем это для него кончилось?

Я рассказываю Катерине свой новый замысел. Когда я проговариваю – я в это время работаю. Проверяю на слух: все ли сходится, вытекает одно из другого? В сценарии самое главное – сюжет, причинно-следственные связи.

Катерина смотрит на меня светящимися глазами, и я хорошею под ее взглядом, становлюсь ярче, талантливее.

Я совершенно не выношу, когда меня критикуют. Я тут же верю в критику, считаю себя ничтожеством и ничего не могу. Я становлюсь бездарной. А когда мною восхищаются – тоже верю, душа взмывает, и я могу свершить «подвиг силы беспримерной»... Восхищение поднимает душевный иммунитет, растут защитные силы организма. Все можно преодолеть и победить, когда в тебя верят.