Будь проклят этот мальчишка, открыто заговоривший о том, о чем Сареван заставлял себя забыть. Будь проклят он сам за то, что позволил этим мучениям одолеть себя. Победа его святости далась ему нелегко. Его тело знало, какова цена этой победы, и испытывало к обету жреца не больше симпатии, чем сам Хирел. Стоило Саревану подумать о женщине, как оно восставало против него.

Когда он думал о Хиреле, его тело даже не вздрагивало. Но его душа еще никогда не была так близка к падению; его душа находилась в смертельной опасности.

То, что происходило между ним и его братом-принцем, не было дружбой. Очень часто их отношения сводились к прямо противоположному. И тем не менее мысль о разлуке, о том, что он больше никогда не увидит этого несносного ребенка или, хуже того, что он встретится с ним на поле брани, была невыносима для Саревана.

В ранней юности он никак не мог понять одну вещь и не знал, как к этому подступиться. У других детей были матери, отцы, дядья: это было нормально и правильно. Но ни одна мать, ни один отец или дядя не были похожи на его собственных. Перед глазами его магической силы они представляли собой единое тело, в котором явственно различались все трое. Когда Мирейн творил свою великую магию, он никогда не обходился без своей императрицы и без своего побратима.

— Он не может, — как-то раз сказал лорд Вадин, когда Сареван осмелился спросить об этом.

Мирейн был слишком исполнен королевской гордости, чтобы подойти к нему с подобным вопросом, а Элиан не относилась к тому типу людей, которые отвечают на трудные вопросы о себе. Вадин же всегда находил время для маленького принца со всеми его проблемами. Хотя он был самым блестящим лордом в своем северном наряде и самым высоким человеком из всех, кого знал Сареван, хотя его борода сверкала сединой, когда ему не было еще и тридцати, он никогда не вел себя сурово или надменно в общении с детьми.

Он сидел на голубой мягкой траве Аншан-а-Ормала, на склоне холма, который спускался к лагерю Солнцерожденного, и улыбался Саревану. После недолгого раздумья Сареван решил, что лучше получить удовольствие, чем тешить свою гордость; он устроился на коленях своего дяди и принялся играть одной из многочисленных цепочек, которые поблескивали на его груди.

— Твой отец не может творить великую магию без нас, — повторил Вадин. Он обладал еще одним достоинством: никогда не относился к Саревану как к малому ребенку. Они всегда разговаривали как равные. — Каждый из нас является самим собой, насчет этого можешь не волноваться. Но когда мы пользуемся силой, мы становимся единым существом. Возможно, кто-то сочтет это ужасным, неестественным. А я назвал бы это просто необычным.

— Никто из вас не стремился к этому, — сказал Сареван. Вадин рассмеялся.

— Да уж конечно! Если бы в ту пору, когда мы впервые встретились с Мирейном, мне сказали, во что мы превратимся, я думаю, что убил бы его, а потом и себя. Или убежал бы куда-нибудь далеко, чтобы никогда не возвращаться. — Почему?

— Я не был рожден магом, — сказал Вадин. Теперь он не смотрел на Саревана; его глаза были устремлены на солнце. Сареван знал, что никто, кроме Вадина, Элиан, Мирейна и его самого, не может этого делать. Только в их жилах течет кровь Солнца. Он очень гордился этим, хотя и испытывал легкий страх. Солнечные лучи наполнили черные глаза Вадина огнем, подобно тому как вода наполняет чашу. Он продолжал говорить, словно вспоминая то, что произошло давным-давно, но не стерлось из памяти:

— Я был простым человеком, наследником одного лорда с гор. Я знал, каков будет мой удел. Вырасти в доме отца вместе с братьями и сестрами. Отправиться на службу к королю на пару лет, чтобы оправдать честь моего дома. Вернуться домой и готовиться стать повелителем Гейтана, а после смерти моего отца занять его место, обзавестись женами и законными наследниками и править страной так же, как это делали до меня мои предки. И вот однажды я стоял на страже у ворот замка в Яноне. Было прекрасное утро ранней весны, на стене крепости стоял старый король, и вдруг появился незнакомец, который лишил меня моей безмятежной уверенности в будущем. Его звали Мирейн. Он объявил себя сыном наследницы Янона, погибшей где-то далеко на юге, и король признал его своим наследником и сделал меня его личным оруженосцем. Я ненавидел его так глубоко, что не мог придумать лучшей мести, чем заставить его принимать мои услуги. — Но ведь сейчас ты не испытываешь ненависти к нему. Вадин улыбнулся, глядя на солнце. — Иногда я и сам удивляюсь, — сказал он. — Мы с ним выше ненависти. Я думаю, что мы даже выше любви. Твоя мать знает об этом. Она, как и мы, тоже не желала этого. Она хотела получить твоего отца, это правда, но никто не думал, что я стану частью этого. Ты знаешь, что я умер за него. Его убийца метнул копье, и я остановил его, но и сам был остановлен. Однако Мирейн не хотел отпускать меня. У него был свой собственный план мести, и мы заключили пари, ставкой в котором была наша вечная дружба. Он сказал, что я стану его другом. Я сказал, что этого не будет никогда. В конце концов я, конечно, проиграл. Он вернул меня к жизни, но во мне осталась какая-то часть его магической силы, так же как и часть его самого. А потом настал его черед: он чуть не погиб во время тайной схватки с прислужницей тьмы. Мы вместе с Элиан вернули его к жизни, и тогда произошло слияние нас троих в единое целое.

— Я тоже был частью этого, — сказал Сареван. — Но я еще не родился.

— Твоя жизнь тогда только-только зародилась, дитя, — сказал Вадин. — Но теперь, когда мы воздвигли Башню Эндроса, все обстоит по-иному. К тому времени ты уже достаточно вырос, чтобы выражать недовольство, и вложил в нашу работу частицу себя. Именно тогда мы и поняли, что ты будешь магом. — Я всегда был магом.

— С незапамятных времен, — авторитетно подтвердил Вадин, но в его голосе послышались ехидные нотки. — Вот видишь, иногда бывает так, что сила не обязательно содержится в теле только одного мага. Иногда их бывает двое или трое. Думаю, с душами происходит то же самое. Некоторые из них не созданы для одиночества. Они могут не знать об этом, могут долгие годы жить в блаженном уединении. И вдруг появляется другая половинка или треть, и бедная душа изо всех сил пытается не подпустить их к себе, но только это безуспешная борьба. Души и силы знают, что они собой представляют. Только разумы и тела сопротивляются, стараясь быть такими, какими они себе кажутся.

Разум и тело Саревана, ставшего взрослым и решившегося на предательство всех трех ликов этой великой сияющей силы, не обладали собственной магической силой, поэтому сопротивляться ей не могли. Но оставалась душа, и эта душа нашла свою половинку. Другой человек не понимал, что происходит, называл это желанием и отчаянно стремился к тому, чего не мог получить.

— Аварьян, — прошептал Сареван. — О Аварьян, неужели это тебя забавляет? Из всех душ мира ты выбрал для меня эту. И поместил ее именно в это тело. Ведь мы не можем быть вместе как мужчина и женщина. Мы не можем разделить правление миром. Мы даже не можем стать братьями, а тем более любовниками, потому что на мне твое ожерелье. Так чего же ты хочешь от нас? Чтобы мы страдали молча? Терзались в разлуке? Убили друг друга?

Ответом бога было молчание. Сареван зарылся лицом в теплый мех Юлана. Кот едва слышно замурлыкал. Сареван медленно погрузился в сон.

Зха'дан даже и не помышлял о злорадстве, однако выглядел очень довольным.

— То, что говорят про искусство асанианцев, правда, — сказал он на закате следующего дня.

— Я не сомневался в этом. — Сареван старался оставаться невозмутимым. Однако его язык был не столь сдержанным. — Но хочет-то он меня, знаешь ли. Зха'дан и глазом не моргнул.

— Конечно, мой лорд. Только он понимает, что эта честь слишком велика для него. — По своему положению он не ниже меня. Зха'дан знал, что такое вежливость. Он не стал произносить вслух те возражения, которые Сареван прочел в его глазах.