Суеверие, вот как он всегда это называл. Он лучше других видел в темноте и никогда не боялся мрака, но демоны или боги тут были ни при чем. Уварра — это всего лишь вымысел, который, попав на восток, стал Аварьяном и из божества рождения и смерти превратился в единственного и истинного бога. Восток всегда наделял светлый лик мужскими чертами, а тьму называл богиней, которую ненавидели и боялись, которой запрещали поклоняться. В Асаниане на все это смотрели как на необходимость, хотя и мрачную, как сама смерть — слуга Темной Дамы.

Но здесь… Это не была жертва во имя искаженной и извращенной Уварры. Она не пользовалась Глазом Силы. К тому же на груди мальчика, над пустой впадиной его живота, были вырезаны вычурные буквы, священные письмена Асаниана на одном из древнейших языков, адресованные тому, чье имя Хирелу, которого породил свет и защищала ночь, называть не полагалось.

Прежде он это делал, и часто. Теперь он молчал. Он не мог себя заставить. Он прибегал к своей логике. Если есть маги…

В глубине груди Юлана родился рык. Почти такой же пронзительный звук сорвался с губ Хирела, прежде чем он смог подавить его. Он вскочил на теплую уютную спину и ударил пятками по серым бокам, словно кот превратился в сенеля. Юлан зарычал в ответ на нахальное поведение Хирела, но все-таки развернулся и понес принца прочь от этого места.

Хирел седлал свою кобылу, то и дело прерываясь. На этот раз она стояла спокойно, как будто знала, что всю ночь ему было плохо. Он ужасно мучился, его желудок выворачивался наизнанку. И дело было не только в мерзости этого жертвоприношения. Ему показалось, что все кошмары мира обрушились на его голову, все разом, беспощадно и немилосердно. А рядом не было никого, кто постарался бы хоть чем-нибудь помочь ему.

Теперь же, в предрассветный час, его опустевший желудок наконец успокоился. Хирел был слаб, но чувствовал себя легким и очистившимся, и даже кислый вкус во рту исчез благодаря траве, от которой дыхание его кобылы становилось сладким. Он пробежал рукой по черно-коричневому шелку ее шеи. Кобыла уткнулась мордой в его затылок и принялась пощипывать его волосы. Хирел тихонько рассмеялся безо всякой причины, ведь ночь кончилась и наступал день, и он хотя бы ненадолго избавился от ужаса, с которым встретился на полянке.

Внезапно кобыла напряглась для прыжка, но устояла на месте. Появившийся Юлан с поистине королевским высокомерием игнорировал ее. Он что-то бросил к ногам Хирела и унесся прочь.

И снова нахлынула прежняя тошнота, только теперь Хирелу было вдвое хуже. Он долго стоял без движения, а когда прошла целая вечность, ужасная и прекрасная вещь все еще блестела в траве у его ног. Это был круглый топаз, размером и формой напоминавший глаз ребенка. Он не причинил никакого вреда дрожащим пальцам Хирела, и тем не менее, прикоснувшись к нему, юноша содрогнулся. Он сунул камень в мешочек, прикрепленный к поясу, и чувствовал его обжигающее присутствие, пока не заставил себя почти забыть о нем. До тех пор, пока не придет время вспомнить.

Путники упорно двигались вперед, не жалея ни лошадей, ни себя. Сареван, провалившийся в забытье, похожее на сон смерти, передавался с рук на руки, словно ценный груз. Они поднялись на Стену, оставив далеко позади место жертвоприношения. Небо наконец сбросило покрывало бури, и они увидели город — Эндрос Аварьян, Трон Солнца, белые стены и золотые башни, и скалу над рекой, и волшебную башню, словно черный коготь выросшую на верхушке этой скалы. Мрак и свет столкнулись лицом к лицу над потоком Сувиена, но оба они были рождены волей разума и рук Солнцерожденного.

Отряд поспешил вперед. Гора сбросила их с себя, и перед ними раскинулась зелено-золотистая равнина с рассеянными по ней селениями. Местные жители заметили группу дикарей из озерного края, среди которых оказался принц с запада и какой-то человек, похожий на дикаря, безжизненно привалившийся к луке седла. Никто не бросал им вызова. Отряд был сильным и к тому же находился в самом центре мирной империи.

Хирел, все еще не пришедший в себя от повторного приступа тошноты, не отводил глаз от стен Эндроса. В Кундри'дже этот город в насмешку называли побеленной деревушкой, каменным лагерем, грубой пародией на сам Золотой город. Говорили, что там все безвкусно, что там только грубый камень и голая, лишенная растительности земля, что его белый и золотой цвета чересчур ярки для подлинной красоты. Словно высокомерие варвара, смешавшееся с изяществом южанина, заявляло во всеуслышание: «Смотрите, я тоже могу основать империю и возвести город, и предрекаю, что мое творение будет стоять тысячу лет».

И все-таки чем ближе Хирел подъезжал, тем красивее казался ему город. Яркий — да, но построенный в гармонии изгибов, плоскостей и углов. Город выглядел чистым и молодым, как свежевыпавший утренний снег, а вовсе не безвкусным. Он будто вырос из земли, как вырастают горы, неожиданно, величественно и неизбежно.

Но не одно это делало Эндрос Аварьян реальным. Здесь жили люди, они въезжали в город и выезжали из него, они ели, разговаривали и пели, работали и ленились, покупали, продавали и торговались, им требовались выгребные ямы, мусорные кучи и могилы. Эти люди были разными и вели себя в соответствии со своим воспитанием и привычками. Хирел видел чернокожих великанов, раскрашенных, бородатых и гладко выбритых, и женщин, обнаженных до пояса или закутанных в покрывала по самые глаза, вышагивавших так гордо, словно им принадлежал весь мир. Он видел людей из равнинных племен, с миндалевидными глазами, с красной, бронзовой или коричневой кожей, которые откровенно таращились на их отряд и обсуждали вслух, чего ищут чужаки в их городе. Там и сям попадались странные белокожие существа с Восточных Островов, сторонившиеся остальных. Изредка Хирел с болью замечал лица своих соотечественников, холеных, полнотелых, с кожей всех оттенков золотого цвета — от коричневато-серого до цвета старой слоновой костя, с вьющимися светлыми волосами и сияющими желто-коричневыми глазами. Впрочем, ни у кого из них кожа не была такой бледной, как у Хирела, волосы не отливали таким чистым золотом, а глаза не казались янтарными. Вот они-то знали правила вежливости, они не пялились на чужаков и держали свои мысли при себе, неторопливо шли по своим делам.

Юлан снова куда-то исчез. Он избегал городов, в том числе, кажется, и этого. Возможно, так было даже лучше: узнав его, люди узнали бы и Саревана, и тогда началось бы столпотворение.

Однако анонимность имеет свои слабые стороны. Хирел, выросший во дворцах, знал о существовании стражи и ее службе. Однако он не мог и предположить, что ему и его спутникам не разрешат проникнуть за пределы определенной территории. По их виду стража поняла, что это сброд, дикари, приехавшие бог знает откуда, а имя Саревана не могло служить пропуском во внутренние покои. Внешние пределы дворца были, конечно, великолепны, но путешественники запутались в сложных переходах. Находились люди, которые за определенную мзду предлагали им услуги проводников, но большинство в ужасе отшатывались, видя на руках Рокана бесчувственное тело, издававшее ужасный запах. Где-то во внутренних дворах группа вооруженных людей пыталась убедить зхил'ари оставить сенелей и оружие; результатом стали две или три разбитые головы.

Если после этого их не прогнали, то только благодаря настойчивым объяснениям 3ха'дана. Хирел попал под скользящий удар, предназначенный кому-то другому. Его мозг никак не мог приспособиться к звучанию языка гилени. Он расслышал только имя Аварьяна и уловил в непонятных репликах угрожающие нотки. Стража все-таки пропустила их, заставив спешиться и снять оружие. Они держались плотной группой, поручив Саревана заботам Газхина, самого крупного и сильного среди них.

Казалось, они бродят здесь уже целую вечность без всякого успеха.

— Нам надо видеть императора, — твердил 3ха'дан на вполне сносном гилени, но в ответ слышал либо смех, либо фырканье, а чаще всего на него вообще не обращали внимания. — С нами ваш принц, черт возьми. С нами сын императора! Смех усиливался.