Я много работал над повышением своего командирского уровня. Чья рота стала первой в дивизии на стрельбищах — наша! Кто прошел показательным строевым шагом мимо высокого командования — наша рота! От голоса подаваемой команды в строю зависит и настрой подразделения. У меня был голос настоящего кадрового командира, за что, помимо прочего, меня ставили в пример в дивизии после армейских учений под Читой.

В воздухе ощутимо повеяло приближением войны, даже в нашей страшной глухомани на брегах ледяной воды реки Онон. Начался призыв в военные училища. Я собрал своих парней: Алексея Егорова, Василия Фролова, Романа Плешкова, Николая Филатова, Андрея Мезенцева, Николая Клочкова, Клюева, Ивлева, Андрея Овсепяна, Ивана Никулина. Был здесь и мой старый знакомый — приятель Зиберт, который проживал в Чемальском санатории ВЦИК СССР в Элекмонарском районе, где его матушка практиковала врачом-терапевтом. Убедил почти всех идти в пехотное Свердловское военное училище! Только закончив общевойсковое училище, можно стать на армейские высоты. Почти все согласились и подали заявления командованию. Роман Плешков — в летное училище… Вася Фролов отказался — он уехал в отдельный пограничный батальон старшиной.

В Свердловске нас в училище приняли с помпой: хоть сразу прикрепляй на петлицы по два лейтенантских «кубаря»! Зачеты сдали с блеском! Я и Клочков стали старшинами-курсантами. Я — 11-й пулемётной роты. И снова соревнования: чья рота лучшая, самая боевая. Из 120 курсантов пулемётной роты около 90 прошли строй в полковых школах. Остальных пришлось «подтягивать». Самые трудные неучи начали понимать, что сделали ошибку, решив тянуть лямку военного всю жизнь. Кто-то и из других рот подавал рапорт о переводе в армейские роты рядовыми… Понятно, новичкам, кто поступил впервые в армейскую среду, в училище было трудновато, но не нам.

Я в свободное время брал книжки из библиотеки училища и читал, читал. Роту свою 11-ю пулемётную так выпестовал, что она стала образцовой в училище. Конечно, в Свердловске лучшими были мои однополчане по Сретенску и Дацану.

Пролетел год в учениях, больше теоретических: материальная часть пулеметов, орудий, хождение по азимуту, деривация, девиация, работа с военными оптическими прицелами и т. д. Изучали теорию военного искусства, особенно наших русских полководцев, их биографии и баталии. Мой командир роты старший лейтенант Тертичный был доволен: рота, даже следуя в столовую, проходя мимо начальства, дает такой строевой шаг, что можно на парад на Красную площадь. Тогда я убедился еще раз: от четкости, бодрости в голосе командира зависит успех и строя, и боя!

— Строевым!.. — Рота бухает сапогами враз. Иду мимо комбата — майора. Рука к козырьку (пилотке) и доклад — куда и кто.

Ещё одно достоинство было у меня: пение. Мальцом еще в Усть-Чарышской Пристани на Оби я переболел корью, потом в Бийске скарлатиной. Потом появился голос — крепкий, звонкий. Была и наклонность к музыке.

В Сретенске, бывало, идем строем ротой по городу. Помкомвзвода Стригин командует: «Сукнев, запевай!» И даю голосом такой тон, что строй подхватывает дружно и в ногу: «Пала темная ночь у приморских границ, лишь дозор боевой не смыкает ресниц!..» Когда слушаешь нынешний строй, хоть и в училище, — это разнобой, галдение, но не строевая песня с боевым задором.

Идем из столовой — у училища сам начальник. Тут уж надо покрепче! «Строевым!» И… «Руби ногой!» — это был верх строевого шага, который нынче забыт.

Война… Все закрутилось, как в фантастическом смерче. 22 июня застало нас в училище, в пригороде Свердловска Уктус-городке, у озера Уктус. Чудесное, живописное место. Прослушали у столба с репродуктором-«тарелкой» выступление по радио В.М. Молотова. Тотчас начальника училища завалили рапортами об отправке на фронт: разбить врага окаянного, и все тут! Потом пришло отрезвление…

В стенах училища формировался полк для фронта под Москву, из бывших красных партизан и коммунистов. Коммунистический полк. Ко мне подошел товарищ моего отца по партизанской войне против колчаковщины в Гражданскую. Узнал меня. (Фамилию его я забыл.) Он был моложе моего отца и попал добровольцем в полк.

Такие коммунистические полки формировались по всей стране. Их вооружение: винтовки, пулеметы «Максим», РПД, ПТР, гранаты. Одеты в летнее обмундирование, в пилотках. Но все в сапогах, в отличие от линейных частей в ботинках и обмотках. Это они своей жизнью остановили чудовищную машину гитлеризма на полях сражений, идя в атаки с винтовками наперевес. Они, коммунисты, труженики полей и заводов!

Уктус-городок. Вечерняя поверка. Курсанты в строю. Перед строем батальона стоят чины из училища и военного округа. Читает один из них, в форме НКВД, приказ И.В. Сталина о расстреле командования Западного особого военного округа, Героя Советского Союза Павлова, командующего, и следом его командиров. У нас устали ноги стоять по команде «смирно», а все нет конца списка расстрелянных «изменников родины», командиров и комиссаров. Список был под триста человек… Отбой!

У нас в голове сумбур. Как так, расстрел всего командования военного округа?! Не может быть. Ведь это кадровые командиры…

Война разгоралась не в пользу наших войск. Гитлеровцы прямо-таки пёрли на многих направлениях. Нам не понять: почему так много наших пленных? Почему отступают, ведь «Красная Армия всех сильней…». В голове — ералаш. Идет война, а у нас шли учения по тактике боя, которая нам вряд ли понадобится в настоящих боях; проходили боевые стрельбы, изредка объявлялись учебные тревоги, проводились даже эстафетные соревнования…

Наступили уже первые дни ноября 1941-го. До окончания училища оставалось пять месяцев. Но вдруг нас, кадровых, человек под триста, подняли в полночь и зачитали приказ о присвоении нам воинского звания лейтенант! «Ура!» — хотелось крикнуть от гордости, но не то было время… Еще сотне курсантов, наиболее подготовленных, проучившихся шесть—восемь месяцев, присвоили звание старший сержант с правом занимать должности помкомвзвода и старшин рот с условием: после трех месяцев участия в боевых действиях им автоматически присваивается звание младший лейтенант.

В Кирове к нашему эшелону прицепили четыре вагона с девчатами-связистками. Форма на них сидела, как говорится, как на корове седло. Девушки были обмундированы в армейские брюки и телогрейки, в шапки со звездочками. Но стало веселее «донжуанам». Я воспринял это отрицательно: девушки в армии — помеха некоторым буйным головам — командирам и интендантам… Другое дело — медсестры и фельдшеры: эти направлялись в санроты и медсанбаты.

Нас высадили на станции Бологое. Спустя трое суток отправили под Тихвин, где шли бои по уничтожению вражеской группы войск, пытавшихся охватить блокадный Ленинград вторым кольцом. Оттуда отправили на станцию Бежецк и в Крестцы под Новгород, занятый противником.

…Страшный год на Лелявинском плацдарме и закончился страшно — штурмом Новгорода 15 марта 1943 года.

Нас отвели в прифронтовой лес на формирование. Близость новгородских развалин говорила — будем брать город!

Наш, как и другие, батальон обновился даже за последние дни на Лелявинском плацдарме. Кроме выжившего Александра Жадана, которого пули не брали, пришли новые командиры рот, взводов, сержанты и старшины. Последний санинструктор из «стариков» батальона Архипов, мой земляк-сибиряк, был тяжело ранен. Лежа на повозке, он попросил, чтобы я пришел проститься с ним. Это был отважный, на вид грубоватый, лет тридцати, опытный фельдшер. Своих лечил, но, уходя с разведчиками за «языками», умело воевал, не щадил фрицев. Мы с ним простились, он был эвакуирован, «потеряв любимого командира», как передавали мне потом его слова…

Здесь, в лесу, явно больные туберкулезом были отправлены по госпиталям. В их числе был и писарь, старшина 3-й роты Севастьян Костровский, мы с ним встречались в 50-х годах в туберкулезном санатории «Лебяжье», там же в поселке он заведовал краеведческим музеем… Так что для меня земля стала невелика — куда ни поеду, обязательно встречу своего бойца или командира… Тоже больной санинструктор 3-й роты, приятель Костровского, не успел пройти врачебную комиссию и погиб вскоре в бою.