Пауза.
Звонит телефон.
А может, просто характер у меня такой.
Генри (в трубку). Роджер? Она ушла, минут десять назад. Да знаю, знаю… Нет, мой милый, не рассказывай мне, что такое «непрофессионально»! Кто у нас весь день снимал мемориал павшим, а потом в кадре вылезла тень от операторского крана? Да не вопи ты так, безумец…
Анни (забирает у него трубку). Штаны от злости не потеряй, профессионал! (Вешает трубку, идет к двери. Уже в дверях.) Пока.
Генри. Анни… (Пауза.) Ладно. Иди.
Анни. Ты мне нужен.
Генри. Я знаю.
Анни. Только не разлюби меня. Пожалуйста…
Генри. Не разлюблю. Но у любви – разные лики… Когда вернешься?
Анни. Не поздно.
Он кивает ей. Она кивает в ответ и выходит. Генри садится. Потом встает, ставит пластинку – «Белее белого» в исполнении «Прокьюл Хэрем» – аранжировку баховской пьесы. Генри улыбаясь слушает баховские аккорды. Вступает певец, и улыбка исчезает с лица Генри.
Генри. Только не это, пожалуйста, только не это…
Затемнение, музыка продолжает звучать.
Сцена двенадцатая
Генри, Анни и Броуди.
Затемнение. Музыку постепенно вытесняет записанный на пленку диалог между Анни и Билли. Билли говорит с шотландским акцентом.
Голос Билли. Будешь меня ждать?
Голос Анни. Буду.
Голос Билли. Пусть все переменится, а ты оставайся прежней, ладно?
Голос Анни. Ладно. Буду ждать тебя из тюрьмы и – перемен.
Голос Билли. У перемен срок подлиннее моего. (Смеется.) Выйду – потороплю их.
К этому времени свет, проявившись вначале, как тусклый отблеск с телеэкрана, набирает полную силу.
Гостиная. Телевизор с видеоприставкой, Броуди сидит в одиночестве – молодой человек двадцати пяти лет, в дешевом костюме, с бокалом чистого виски в руках. Внимание его приковано к экрану. Впрочем, в большей степени его интересует устройство видеоприставки. Голоса в телевизоре смолкают, гулко лязгает дверь камеры, слышны, шаги, музыка. Броуди убавляет звук. Входит Генри с небольшим графином воды для Броуди – разбавить виски. На столе бутылка вина и два бокала; свой Генри уже наполнил, а тот, что предназначен Анни, – пуст.
Броуди (говорит с шотландским акцентом). Удобная штука – приставка. Давно выпускают?
Генри. А вот как вас посадили, тут их и выпустили.
Броуди. Зверь машина. Пьесу мою записала…
Генри. Да.
Броуди. И почем?
Генри. Ну, несколько сотен. Они разные.
Броуди. Надо будет обзавестись…
Генри. А вы подождите еще немного – может, такую придумают, чтоб прямо из зала суда писала. И новую пьесу сочинять не надо…
Броуди непонимающе смотрит на Генри.
Броуди. А Анни хорошо вышла. Конечно, постарела немного, с «Рози из Королевского приюта» не сравнить, а все же красивая баба.
Генри не отвечает. Из кухни выходит Анни, на подносе у нее соус, орехи, еще что-то. Ставит поднос на стол. Генри наливает ей вина.
Я говорю, ты хорошо смотрелась.
Анни. Правда?
Броуди. А тот красавчик, значит, меня изобразил?
Анни. Да, в общем…
Броуди. Он, часом, не гомик?
Анни. Вряд ли.
Генри подает ей бокал.
Спасибо.
Генри (кивнув на телевизор, обращается к Броуди). Так что скажете?
Броуди. Мне мои слова больше нравились. Не обижаетесь?
Генри. Нет.
Анни. Ничего, все к лучшему…
Броуди. Ты что ж, думаешь, меня из тюряги эта пьеса вытащила?
Анни. Нет, я о своем думаю…
Броуди. Меня сами же милитаристы и вытащили!
Генри. Не понял.
Броуди. А чего тут понимать? На оборону тратится полмиллиарда, вот на тюрьмы и не хватает. В камеру по трое-четверо набивают. Тюремное начальство к судьям: перестаньте, мол, сажать, штрафуйте мерзавцев. А те знай сажают. В камерах уже по пятеро… Тут, конечно, у начальства душа в пятки: вдруг бунт? Надзиратели – и те бастуют. И пошло: «Дайте денег на новые тюрьмы!» – «Нельзя, браток, мы деньги на свободу тратим, весь мир от тюрьмы бережем». Ну и стали нас, заключенных, освобождать. Ухватили соль? На ракеты, против которых я протестовал, угрохали кучу денег, меня не на что содержать в тюрьме – и меня выпускают! Умора! Плесни-ка еще. (Протягивает Анни пустой бокал.)
Короткая пауза. Генри не двигается.
Анни. Наливай сам, не стесняйся.
Броуди наполняет бокал.
Броуди. Освобожден досрочно. Таких ребят в одном только нашем блоке – восемь. (Обращается к Генри.) И этих – как их? – остросоциальных пьес они не писали. Так что я вам ничего не должен.
Генри. Это у вас принцип такой: никого ни за что не благодарить? Даже за угощение.
Броуди. Да я ничего не говорю – вы здорово поработали. Выложились. Подделали пьесу под вкус этих, с телевидения…
Генри. Ваша правда – у режиссеров вкус своеобразный. Не любят пьес, где герои битый час мусолят единственную мыслишку. Терпеть не могут фанатиков и демагогов. Считают, что телевидение – искусство зрелищное. (К Анни, озадаченно.) И это – ОН?
Броуди. Не делайте из меня дурака, Генри. Хватит того, что над пьесой моей покуражились. Я ее с жизни списывал, душу в нее вложил, а он – явился, перекроил все по-умному, по-интеллигентному… На меня-то вам плевать, ради Анни старались. Вижу, не слепой…
Анни (к Генри). Нет, это не он.
Броуди. Да я это, я, черт возьми! Какого в поезде встретила. Ты, что ли, очень переменилась?
Анни. И это не он. (Кивает на телевизор.) Знаешь, какого я в поезде встретила? Беспомощный, испуганный, как теленок… Что-то в части у него стряслось, кажется, не поладил с кем-то – и сбежал в самоволку. Заговорил со мной – скромный, смущенный. Мол, по «Рози из Королевского приюта» узнал. О марше протеста впервые услышал от меня. И в Лондоне, конечно, уже не отставал – куда угодно за мной пошел бы, хоть в ку-клукс-клан… А у мемориала павшим вдруг вытаскивает такую огромную хромированную зажигалку, взбирается по ступеням на самый верх, к венкам… В голове только одно – впечатление на меня произвести. В общем, я его в эту историю втянула, мне и выручить было…
Генри. Зря ты мне раньше всей правды не сказала. Я бы такую пьесу написал…
Броуди. Слушайте, я ведь еще не ушел.
Анни. Так допивай, Билл.
Броуди. И допью. (Осушает бокал, поднимается.) Соус, пожалуй, в другой раз попробую.
Анни. А почему бы не теперь? (Берет миску и выплескивает соус ему в лицо. На минуту оставив дверь открытой, выходит в коридор, приносит Броуди пальто.)
Генри встает, но Броуди остается на месте, тщательно вытирается носовым платком.
Генри. Было очень приятно познакомиться. Я столько о вас слышал…
Броуди. Я не в обиде. Генри. Теперь сочлись. Помню, пришла она ко мне в тюрягу в голубом платье – у меня аж дух захватило, а она такая далекая, недоступная, точно снова на экране… Я тогда впервые по-настоящему почувствовал, что я в тюрьме. Ну, вы понимаете…
Анни стоит в дверях с пальто Броуди. Он берет пальто и не глядя на нее, выходит. Анни – следом. Хлопает входная дверь, Анни возвращается.
Генри. Не знаю, каково было ему, но я до смерти перепугался. Ты-то как, в порядке?
Она кивает.
Анни. А ты?
Звонит телефон. Генри снимает трубку.
Генри. Слушаю. (В трубку, вдруг смутившись.) А, здравствуй… С Анни хочешь поговорить?
Анни. Не надо.
Генри (вдруг успокоившись). Не может быть. Макс! (К Анни.) Это твой бывший. Он женится! (В трубку.) Поздравляю. Кто она?
Генри и Анни обмениваются многозначительными взглядами. Анни подходит к Генри сзади, обнимает за плечи, устало приникает; он говорит в трубку.
Мудрое решение. Жена-актриса – это же караул, второй раз такого не вынести.
Анни целует его. Он прикрывает рукой микрофон.
