Уже на подъезде к дацану о лобовое стекло разбилась птица. Что за порода, я так и не понял, потому что бедолагу всю аж размазало. Среди трещинок на стекле разглядеть удалось лишь толстый клюв.

У входа в дацан продавались буддийские сувениры и козье молоко. Увидев меня, продавцы заволновались:

– Есть амулеты для защиты автомобиля! Очень сильные! А вот четочки! Хотите четочки? С человеческими черепами?

Я был первым и, скорее всего, последним за сегодня посетителем. Четочки с черепами стоили меньше $1. Любой сувенир здесь стоил меньше $1. Я все равно не стал ничего покупать.

Перед деревянными воротами, ведущими внутрь буддийской святыни, лежали свежие коровьи какашки. Ворота были деревянные, резные. Очень красивые. Вокруг бегали бездомные собаки.

За воротами располагался целый монашеский городок. Пара десятков кирпичных зданий, несколько деревянных, несколько юрт. Над каждой дверью – надпись по-тибетски. Перед некоторыми строениями стояли маньчжурские дракончики.

У меня было ощущение изжоги. Только изжога была не внутри, а снаружи. Ею был пропитан сам воздух. Словно в этом месте мир смертельно самому себе надоел.

В прошлом году в монастыре проходило шумное торжество. По особым сверхъестественным знамениям удалось отыскать тело последнего дореволюционного настоятеля дацана. За несколько десятилетий тело совсем не разложилось, а лишь чуточку ссохлось.

«Чудо!» – шептали пораженные буряты. Усопший настоятель был с почестями похоронен на территории монастыря.

Вдоль тропинки, ведущей к главному храму, стояли молитвенные барабаны. Одно вращение заменяет десять тысяч повторений мантры. Барабаны были засыпаны снегом. В ветви деревьев были вплетены разноцветные ленточки.

Шагая по тропинке, я разглядывал толстого бритого ламу в бордовом монашеском плаще. Лама тщательно мыл шампунем свою дорогую машину.

Главное богослужебное здание монастыря было деревянным. Оно называлось «Колесо Учения, приносящее счастье и исполненное радости». Крыльцо перед залом было скрипучее. Пол покрашен зеленым, а колонны красным. На фоне ослепительного снега выглядело это очень галлюциногенно.

Я открыл дверь и шагнул внутрь. Зал был огромным. Колонны внутри были обернуты пестрыми полотнищами. Бесконечные ряды скамеек для лам и прихожан. С потолка свешиваются флаги.

Я сделал шаг вперед. Ко мне тут же подскочил здоровенный лама. Стоп! Все неправильно! В знак почтения к богам местного буддизма мне следовало не ломить прямо, а свернуть налево и сперва сделать круг по залу.

К богам местного буддизма я не испытывал ни малейшего почтения. Но все равно сделал, как велено.

Дальняя стена в зале была застекленная. По ту сторону стекла были выставлены тысячи… тысячи тысяч статуй богов. Некоторые выглядели так, будто действительно отлиты из золота.

Я поразглядывал статую симпатичной богини. Изображена она была голой. Во всех подробностях. Скользнув взглядом по… ну, вы поняли… я удивленно задрал брови. ОТТУДА, из складок кожи, на меня смотрел глаз. Взгляд был пристальный. Смутившись, я отошел.

Посреди зала стоял трон. Вернее, не трон, а такое мягкое сиденье с несколькими желтыми подушками. Подпись гласила, что занять его может только Далай-лама XIV. Иногда он приезжает к бурятским единоверцам.

Справа от ламского трона бурятка в дорогой шубе прикладывала ладони ко лбу и кланялась. Рядом с ней кланялась девочка. Лет семи.

Мама делала все торжественно, с серьезным лицом. А дочке было смешно. Она прятала улыбку, торопилась и, докланявшись положенное число раз, убежала за дверь.

Почитав перед поездкой в дацан путеводитель, я выяснил, что службы здесь проводятся рано утром. Монахов созывают на них звуками дудочки, сделанной из берцовой кости шестнадцатилетней девушки. Хозяйка кости умерла почти столетие назад. Теперь отполированный фрагмент ее ноги красиво отделан серебром.

Я сел на скамейку и попробовал записать все, что вижу, в блокнот. Тот же здоровенный лама опять подскочил и громким басом поинтересовался:

– Вы по какому вопросу?

– По личному.

– Что пишем? Ну-ка, дай-ка посмотрю.

Я довольно вежливо ответил, что не его собачье дело, что мы тут пишем, и лучше бы он следил за противопожарной безопасностью, а то вон, рядом со свечками, у его бога с зеленой харей что-то одежда уже дымится.

Стоящие у дверей прихожане начали подтягиваться поближе, прислушиваться к нашей беседе. Двое монголов встали у меня с боков. Наклонили головы лбами вперед.

Плюнув, так ничего и не записав, я вышел из дацана вон.

Ни один человек на свете не родился полностью христианином. Христианство – это путь, который каждому из нас предстоит пройти. Каждому – на разное расстояние.

Раз человек не рождается христианином, решила публика, значит, он рождается атеистом. Звучит логично, но не является правдой. Антоним к слову «христианин» – это не «атеист», а «язычник». И удаляясь от христианства, человек приходит не к безбожию, а всего лишь к идолопоклонству.

В больших городах это бывает незаметно. Зато в безлюдной, просторной Бурятии язычество бросается в глаза. Могучее. Первобытное. Жуткая вера каменного века.

На обратном пути из Иволгинского дацана толстый таксист рассказывал:

– А у нас в Бурятии вера сильная! Хоть русский, хоть бурят, хоть татарин – мимо священных мест едут, обязательно деньги кинут. Есть бумажные – кинут бумажные. Нет бумажных – мелочь кинут. И никто не поднимает. Лежат деньги. Очень сильная вера! А водку сядем пить – капельку богам нальем. У нас все так делают. Потому что мы – верующие.

Могу подтвердить: то, что боги местного язычества любят водку, является чистой правдой. Единственный католический священник Улан-Удэ, отец Адам, рассказывал:

– Едва мы заложили фундамент церкви, ко мне пришли рабочие. Говорят: надо бы богам водочки побрызгать. Я объясняю: это же церковь! Я побрызгал святой водой. Они отвечают: водой не то. Надо водкой. Пока не побрызгаешь, на работу не выйдем.

Хорошо рассматривать буддийские монастыри в приключенческих киношках про Тибет. Но самому оказаться под этими необитаемыми небесами?…

Огромная, мрачная, едва заселенная территория. Ночь мироздания. Край, где богов, как крыс, созывают игрой на дудочке, сделанной из человеческой кости. И люди, верящие в то, во что невозможно верить.

Азия и так вызывала у меня депрессию. А после посещения местных святынь депрессия превратилась почти в истерику. Я ощущал себя так, словно остался последним христианином на свете.

Я вернулся в гостиницу. Нужно было успокоиться. Я стал вспоминать.

С чего я взял, будто остался один? В Улан-Удэ есть христиане. Здесь есть даже сестры-доминиканки. Правда, их всего три, но они уже здесь, они работают: кормят бездомных и выводят вшей у монгольских беспризорников.

Католического храма в Бурятии пока нет, зато по соседству, в Монголии, есть. Можно сесть на автобус – и всего через сутки я могу попасть на нормальную мессу. Говорят, приход там довольно большой: больше сорока человек.

Да что там Монголия! Всего в четырех часах лету отсюда, на Камчатке, живет мой знакомый священник, отец Себастьян.

Дом отца Себастьяна в Петропавловске я искал долго. Оказалось, что дом расположен немного на холме и к дверям ведет очень извилистая тропинка. Я решил срезать угол, но как только сошел с тропинки, то ухнул в снег сразу по грудь. Причем это был не предел: земли ногами я не чувствовал и медленно погружался все глубже.

Вроде бы очень привычное занятие – ходьба. Но не на Камчатке. На Камчатке ходьба – это опасный спорт. Что говорить про езду на диких горных автобусах?

На стене дома было написано:

Лавиноопасный участок.

Стойка машин и оставление детей без присмотра небезопасно!

Дом был самый обычный, наполовину деревянный, состоящий из шестнадцати квартир. Внизу, в парадной, дровяной складик. На дверях висят допотопные почтовые ящики.