Существует также третий, более глубокий уровень конфликта между Bundesbank и германским правительством. Канцлер Коль, для того чтобы по­лучить поддержку Франции при объединении Германии, присоединился к Ма­астрихтскому соглашению. Это соглашение представляло собой значительную угрозу институциональному доминированию и, более того, выживанию в каче­стве организации Bundesbank как арбитра европейской кредитно-денежной по­литики. В европейской кредитно-денежной системе немецкая марка служила в качестве якоря, однако, по условиям Маастрихтского соглашения, роль Bundesbank должен был взять на себя Европейский центральный банк, в кото­ром Bundesbank лишь имел бы право одного голоса из двенадцати. Следует признать, что Европейский центральный банк был основан на германской мо­дели; но различие между моделью и настоящей ответственностью огромно. Bundesbank никогда открыто не выступал против этого организационного из­менения, и остается неясным, в какой степени его действия были направлены на предотвращение этого изменения. Я могу сказать, что как участник рыночного процесса я действовал исходя из гипотезы, что именно в этом состояли скрытые намерения Bundesbank. Я не могу доказать, что моя гипотеза была верной; я могу лишь утверждать, что она сработала.

Например, я слышал, как Гельмут Шлезинджер, президент Bundesbank, предупредил, что рынки ошибаются, если думают, что экю будет фиксирован­ным набором валют. Я спросил его, что он думает об экю как об общеевропей­ской валюте. Он сказал, что она нравилась бы ему больше, если бы называлась маркой. Я действовал в соответствии с этим. Вскоре после этого лира была вы­теснена из европейского механизма обменных курсов.

Я не хочу давать пошаговый отчет о том, что произошло, поскольку мне бы хотелось обрисовать более широкую историческую перспективу Исходя из этой перспективы, основными характеристиками являются следующие: Маас­трихтский референдум провалился в Дании; он прошел с очень небольшим пе­ревесом голосов во Франции; и он со скрипом прошел через парламент в Ве­ликобритании. Европейский механизм обменных курсов во всех отношениях распался. Это произошло в несколько этапов, последний из которых, а именно увеличение разрыва в августе, был самым далеко идущим, поскольку он осла­бил наиболее сильные связи в Европейском сообществе, связи, которые объе­диняли Германию и Францию. В долгосрочной перспективе важнее то, что Ев­ропа находится в самом разгаре глубочайшей депрессии, из которой не видно быстрых перспектив выхода. Безработица является серьезной и постоянно рас­тущей проблемой, которая усугубляется кредитно-денежной политикой. А эта политика представляется слишком ограничительной для этой стадии экономи­ческого цикла. Из этого я заключаю, что тенденция к интеграции Европы про­шла апогей и обратилась вспять.

Точным моментом, когда произошел этот поворот, можно считать провал референдума в Дании. Он мог продемонстрировать безоговорочную поддерж­ку соглашения; и в этом случае понятной тенденции бы не было. Вместо это­го он породил крах механизма обменных курсов. Сейчас Европа находится в процессе дезинтеграции. Поскольку мы имеем дело со сменой подъемов и спа­дов, невозможно предсказать, насколько далеко эти процессы могут зайти. Од­на из фаз этого процесса может зайти дальше, чем люди сейчас хотели бы или чем они способны себе представить, поскольку последовательность подъемов и спадов является самоусиливающимся в обоих направлениях процессом.

Я могу выделить по меньшей мере пять самоусиливающихся элементов. Первым и наиболее значительным является депрессия; 11,7% -уровень безра­ботицы во Франции, 14,1 – в Бельгии и 22,25% – в Испании. Эти цифры просто неприемлемы. Они порождают социальную и политическую напряженность, которую легко обратить в антиевропейском направлении. Во-вторых, происходит прогрессивная дезинтеграция механизма обменных курсов. Это очень опасно, поскольку в среднесрочной или долгосрочной перспективе Общий ры­нок не может выжить без стабильности в обменных курсах.

Европейский механизм обменных курсов функционировал идеально в ус­ловиях, близких к равновесию, в течение более 10 лет. Но объединение Герма­нии открыло фундаментальную ошибку в этом механизме, а именно Bundesbank, играет двойную роль – защитника внутренней кредитно-денежной стабильности и «якоря» европейской кредитно-денежной системы. Пока эти две роли согласуются друг с другом, проблем не возникает, но как только воз­никает конфликт, Bundesbank отдает предпочтение внутренним соображениям в ущерб своим международным обязанностям. Это было ясно продемонстри­ровано, например, в четверг, 29 июля, когда Bundesbank отказался понизить ставку дисконта для того, чтобы ослабить давление на французский франк. Можно утверждать, что у банка не было выбора в этом вопросе: он был обязан по закону, Конституции (Gmndgesetz), отдать абсолютный приоритет сохране­нию стоимости немецкой валюты. В этом смысле между европейским меха­низмом обменных курсов и Конституцией существует непримиримый кон­фликт.

Этот эпизод открыл еще одну фундаментальную ошибку в европейском ме­ханизме, а именно между обязательствами «якорной» валюты и валюты, кото­рая попадает под ее давление, существует асимметрия. Все обязательства па­дают на слабую валюту. Следует здесь вспомнить, что в момент подписания Бреттон-Вудского соглашения Джон Мейнард Кейнс подчеркивал необходи­мость симметрии между сильным и слабым. Он основывал свои аргументы на опыте предвоенного периода. Текущая ситуация все больше напоминает этот период. Иногда кажется, что Кейнса просто не было на свете.

Это подводит меня к третьему элементу, а именно к ошибочной экономи­ческой и кредитно-денежной политике. Здесь следует винить не столько Bundesbank, сколько тех, кто противостоял ему, как, например, германское пра­вительство, или тех, кто был жертвой его политики, как, например, Великобри­тания и Франция. Германское правительство, безусловно, несет ответствен­ность прежде всего за создание внутреннего дисбаланса. Великобритания со­вершила огромную ошибку, присоединившись к европейскому механизму об­менных курсов в октябре 1990 г. после объединения Германии. Она сделала это на основе аргументов, которые были выдвинуты в 1985 г., но против них серь­езно возражала Маргарет Тэтчер. Когда ее позиции стали слабее, она в конце концов сдалась, но к тому времени аргументы, которые были истинными в 1985 г., стали более неприменимы. Поэтому Великобритания совершила две ошибки – одну в 1985 г., а другую в 1990 г.

Великобритания потерпела особенно жесткий удар вследствие введенного Bundesbank режима высоких процентный ставок, поскольку экономика была уже на стадии спада, когда страна присоединилась к европейскому механизму обменных курсов. То, что она была исключена из европейского механизма об­менных курсов, принесло ей необходимое облегчение. Она должна была при­ветствовать это обстоятельство, но она была слишком озадачена и не могла ре­агировать. Она в итоге поступила совершенно правильно и понизила процент­ные ставки, но инициативу захватить не удалось. Это затруднило процесс вос­становления доверия, и им будет труднее контролировать заработную плату, когда экономика опять пойдет в гору.

Можно было предполагать, что Франция учтет опыт Великобритании, но она оказалась еще менее гибкой. Можно посочувствовать усилиям в защиту политики, поддерживающей франк, поскольку французы долго и напряженно боролись за то, чтобы ввести эту политику Франция как раз ожидала результа­тов этой политики, повышения конкурентоспособности по отношению к Гер­мании, когда награду вырвали прямо из рук после постоянных атак против франка. Но, поскольку политика усиления франка оказалась несостоятельной, стране потребовалось приспособить свой подход к новой ситуации. Вместо этого она добровольно придерживается режима, который оказался катастрофи­ческим. Я думаю, что понимаю ее мотивы: она старается восстановить свои резервы и выплатить задолженность Banque de France перед Bundesbank, сло­жившуюся в результате попыток французского банка защитить паритет своей валюты. Но страна неверно определила приоритеты. Экономика Франции на­ходится в серьезной депрессии, и ей необходимы низкие процентные ставки. Именно это вызвало августовский кризис. Попытки сохранить французский франк на уровне, близком к немецкой марке, саморазрушительны. Единствен­ный способ создать сильный франк – создать сильную экономику