— Меня зовут Геннадий Андреевич Батюшко, — произнёс прямо надо мной спокойный бархатистый голос. — Батюшко. Ударение на "о", это важно.

Я открыл глаза и в первый момент не мог понять, где я. Потом я увидел слабый огонёк керосиновой лампы, стоящей на небольшом столике и краешек огромной подушки, на которой покоилась моя голова. Рядом со мной стоял человек с густой окладистой бородой. Его лицо показалось мне знакомым.

— Кто вы? — спросил я, с трудом приподнимаясь на узкой кровати. — И где я?

— Меня зовут Геннадий Андреевич Батюшко, — терпеливо повторил незнакомец. — А вы у меня вроде бы в гостях.

Тут он рассмеялся и развёл руки в стороны.

— Только уж не обессудьте, обстановочка у меня скромная. Я бы даже сказал аскетическая. Хотя уж если на то пошло, то большего мне и не требуется. Вот разве что гостей принимать, да вот только разве же они у меня бывают? Вы первый и я, признаться, чрезвычайно этому рад. Конечно, я живу не один, здесь повсюду Аидрэ-дэи, да только какая же компания из дрэев?

— Аидрэ-дэи это дрэи? — глухо спросил я, пытаясь размять затекшие запястья. Мне казалось, что я уже слышал от кого-то это название, но убей меня бог, если я мог вспомнить от кого.

— Ну да, ну да, — закивал Геннадий Андреевич. — Они самые и есть. Захаживают сюда частенько, всё-таки живём, так сказать, в одном доме, но сами понимаете, особой дружбы между нами быть не может.

— А что вы здесь делаете? — спросил я. Геннадий Андреевич снова засмеялся каким-то напряженным смехом. Его глаза лихорадочно заблестели.

— Ну-с, молодой человек, вот мы и подошли к самому главному вопросу. Я в некотором роде историк, исследователь. По образованию я юрист, но долгое время проработал заведующим кафедрой общей педагогики в РГПУ Герцена. Ради бога, не спрашивайте, как мне это удалось, боюсь, что я и сам не знаю ответа. Многое выветрилось из моей памяти за годы поисков… Многое забыто.

— Поисков чего? — перебил я. — И… я уверен, что где-то вас видел. Вот только где?

— О, — кивнул Геннадий Андреевич, — да вы, как я погляжу, приходите в себя. Ну что ж, в таком случае не буду терзать вас собственной биографией. Я постараюсь рассказать вкратце, делая упор только на самые важные моменты.

Итак, в бытность мою университетским преподавателем, я не на шутку увлёкся одной весьма симпатичной студенткой. Звали её Валентина Рыжова, и была она, что называется, дама в самом соку. Мне было пятьдесят два года, ей не больше двадцати пяти, но выглядела она гораздо старше и, как бы это сказать, солиднее. Я никогда не испытывал тяги к тоненьким девочкам с плохо развитой грудью и узкими плечами. Так что Валентина с её роскошным бюстом, круглыми щечками и пышными бёдрами была, как говорится, в моём вкусе. Она была женщиной в полном смысле этого слова и этим выгодно отличалась то всех других девушек со своего курса. Те поголовно носили джинсы, красились ярко и зачастую безвкусно, сдавливали груди модными поролоновыми бюстгальтерами и предпочитали зачем-то выставлять наружу узкую полосу бледной кожи между брючным ремнем и блузой. Помимо всего прочего на них висели груды всевозможных побрякушек от колец до цепей, и это особенно меня раздражало. Мне всегда казалось, что женщине позволительно носить пару аккуратных серёг и колец, разумеется, только золото, никакой дешевой бижутерии. Но на этих девушках… впрочем, мы отвлеклись. Итак, Валентина была чудо как хороша и безо всяких бренчащих штуковин. Одевалась она просто, но всегда женственно, её пышные юбки и платья с глубокими вырезами сводили меня с ума, а ноги в аккуратных туфельках на шпильках (заметьте, никаких кроссовок) доводили просто до исступления.

Я был женат, но какое это на тот момент имело значение! Вам, молодой человек, это может показаться кощунственным, но если бы видели Валентину моими глазами, вы бы меня поняли. Я чувствовал в ней не просто желанную женщину, нет, в моём возрасте перестаёшь смотреть с вожделением на каждую смазливую мордашку. Я видел в ней человека, который мог бы составить моё счастье, и, если хотите, видел любовь, которую не испытывал с тех пор, как был юношей со взором горящим. Влюблялся я в молодости, но это скорее была дань страсти и похоти. Я влюблялся в одноклассницу с коричневыми лентами в длинной и скользкой косе, в молоденькую соседку, которая ходила мелкими шагами и носила юбку из невесомой ткани, под которой четко прорисовывался силуэт стройных ножек. Я обожал девушку из соседнего дома, каждый вечер вешающую бельё на маленьком балкончике. На ней был короткий халатик с нежно-розовыми разводами, и когда она вставала на цыпочки, чтобы дотянуться до высоко натянутой верёвки, халат задирался чуть ли не до поясницы, так что несколько секунд я мог любоваться её упругими ягодицами в белых кружевных трусиках. Я влюблялся… Но, кажется, я хотел рассказать вам о Валентине. Давайте остановимся на том, что она была хороша, чертовски хороша. Я не уверен, что моё чувство к ней можно было назвать той любовью, которую красочно описывают в литературе. Мне не хотелось совершать безумных поступков с её именем на губах, для этого я был слишком любил жизнь. Кроме того, мой конёк педагогика, а педагог должен быть логичен в своих действиях. По крайней мере я всегда так считал. Когда работаешь с детьми, а вы понимаете, что в моём возрасте любой человек моложе тридцати лет является ребёнком, горячая голова и пылающее сердце тебе не помощник.

Обдумав и взвесив все за и против, я окончательно понял, что моя семейная жизнь не задалась. Я женился довольно рано, польстившись на красивое тело, пухлые губы и скромный взгляд из-под опущенных ресниц. Вскоре я понял, что совершил серьёзную ошибку, но к тому времени жена моя уже была беременна. У меня на носу был диплом, работа над которым занимала всё свободное время, потом поступление в аспирантуру, а потом я неожиданно понял одну простую вещь. Для создания крепкой семьи вовсе не требуется безумная любовь, потому что права народная мудрость "стерпится — слюбится". Для семьи в моём понимании было достаточно только взаимного уважения и обоюдного желания устроить жизнь своего партнёра с максимальным удобством. Уважения к жене у меня было хоть отбавляй, в жизнь мою она особо не вмешивалась, оставляя за собой только право наполнить её всевозможным комфортом. После рождения сына у меня проснулась к жене необычайная нежность, которую я на первых порах принял за искреннюю любовь, а потом я уже жил с ней по привычке, не мысля самого себя без этого несомненно умного, честного и преданного человека. Я полагал, что проживу с женой всю свою жизнь, постепенно становясь с ней единым целым, прорастая в ней так, как могут прорастать друг в друге люди, живущие под одной крышей. Я думал, что состарюсь рядом с ней, но жизнь в лице Валентины в прах разбила все мои планы.

Я понял, что мне душевно и физически необходима эта женщина. Но с этим я бы ещё мог смириться, это могло бы вписаться в мою семейную жизнь, не разбивая её на части. Слово "любовница" на мой взгляд оскорбительно для женщины, но в моём случае это было бы единственным способом не разбить два сердца — своё и своей жены. Однако я не учел одной мелочи — самой Валентины. В момент нашего с ней объяснения (вернее, моего с ней, потому что я даже не мечтал о какой-то взаимности), я узнал, что я нужен Валентине так же сильно, как и она нужна мне. Это одновременно привело меня в исступленный восторг и в отчаяние. Моя любовь обретала более ясные очертания, моя семья катилась к черту. Что было мне делать? Умоляю, не судите меня, молодой человек. Я выбрал любовь.

Я опущу такие не красящие меня детали, как отвратительный скандал с женой, во время которого я кричал, а эта маленькая мужественная женщина только согласно кивала головой. Я кричал, пытаясь обвинить её (подлец!) в собственном грехе. Я припоминал ей самые постыдные мелочи нашего совместного быта, укорял внешним видом, возрастом, словом, всем. Когда я выдохся, я увидел, что жена смотрит на меня с жалостью и сожалением. Я вспыхнул до корней волос, почувствовав отвращение к самому себе. Я готов был валяться у неё в ногах, умоляя простить меня, но жена не позволила мне сделать этого. Она поцеловала меня в лоб и сказала, что не будет меня удерживать. В тот же день она уехала к матери, оставив мне… Но, кажется, я утомил вас своим рассказом и множеством деталей, не имеющих отношения к делу? Простите старика, молодой человек. Я давно уже не видел людей, а пожилым людям часто хочется поговорить о том, о сём.