Литмир - Электронная Библиотека

Мир вокруг исчез. Сквозь прозрачный песок замелькали картинки его прошлого — из сотен миров, которые он проходил, из которых бежал. Калейдоскоп лиц, одежд, зданий, пейзажей; россыпи чужих слов; отголоски песен и боевых маршей… Всё, что он видел и переживал последовательно, мелькало и звучало одновременно. На секунду ему показалось, что он увидел мир, о котором говорила Наки. Он сразу узнал его: незнакомый пейзаж был настолько прекрасен, что защемило сердце. А затем дивный мир (Алуно?) исчез, пляска образов замерла. Дийк увидел больничную палату: стены цвета топленого молока, цветущая герань на подоконнике, доносящиеся из открытой форточки шумы большого промышленного города. На постели лежал человек. Глаза его были закрыты, а от шеи и запястий тянулись провода, подсоединенные к аппаратам, мигавшим зелеными и желтыми огоньками.

Промир вгляделся в лицо больного. Оно было незнакомым, но что-то неуловимо волнующее проскальзывало в чертах. Обычное лицо — безмятежный крепкий лоб, породистый нос, твердые губы. И все-таки… Додумать ему не дали — дверь распахнулась, и в палату вошла медсестра в коротеньком халате салатного цвета. Присев у аппаратуры, она раскрыла принесенную с собой тетрадь и принялась что-то записывать, сверяясь с показаниями огоньков и цифр.

Дийк невольно залюбовался ею. Да и было чем: короткая стрижка, длинная и очень выразительная шея — загорелая, с золотистым пушком, какая-то озорная и мальчишеская, и в то же время невыразимо женственная. Кисти рук тоже были выразительными, и глаза, и скулы, и круглые ключицы, видневшиеся в вырезе халата. Все было необыкновенным, и в то же время естественным — редкое сочетание. Что его вызывало? — он не смог бы объяснить.

Закончив с показаниями приборов, девушка обернулась к больному.

— Ну, здравствуй, Лешик! Соскучился по мне? Я вчера не смогла придти — попросила меня подменить, потому что мама приехала. Я ее почти год не видела. Сегодня уезжает — очень захотелось побыть с ней подольше. Так что, ты уж не обижайся на меня, ладно?

Этот голос, прохладный и мелодичный, был ему знаком. Как и запах лавандового мыла. И то и другое — из его монотонных и нелюбимых снов, в которых нельзя пошевелиться, где только слышишь, обоняешь и мыслишь, и ничего больше. Но что это может означать? Неужели тут, на постели, лежит он сам? Нет, это глупо. Они вовсе не похожи с этим парнем — ничего общего!

Девушка между тем продолжала:

— Хочешь, я тебе сегодня опять почитаю? Я взяла «Хроники Нарнии», это детская книжка, но ты не смейся, она очень-очень хорошая и интересная — и для взрослых тоже. В детстве я ее просто обожала. Мечтала, чтобы и со мной случилось что-то подобное тому, что произошло с главными героями — четырьмя английскими детьми. Мечтала попасть в волшебное место, в необыкновенный мир. Я даже выискивала всякие необычные двери и входила в них, зажмурившись, надеясь, что, когда открою глаза, окажусь в сказочном королевстве, увижу доброго великана или льва Аслана. Даже в старые шкафы входила — только не смейся! — в огромные резные шкафы. Но за дверями все было такое же обычное, как и перед ними, а в шкафах было тесно и пыльно. И мне было так обидно, что хотелось плакать, что я частенько и делала — ревела в три ручья за этими обманчивыми дверями… Ладно, что там прошлое вспоминать! Ты лучше слушай…

И девушка, раскрыв потрепанную книжку, принялась читать:

— Жили-были на свете четверо ребят, их звали Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси…

Дийк заслушался. Ему было и странно, и неуютно, и даже страшновато. И в то же время очень не хотелось отрывать взор от девушки. От ее удивительной шеи, тонких пальцев, осторожно переворачивающих страницы, мальчишеского вихра на макушке. Она читала негромко и необычно — выделяя в предложении не главные, а второстепенные слова, отчего смысл причудливо искажался. Когда, в особенно выразительных местах, она наклонялась к больному, аромат лаванды становился слышнее.

— …«Как странно», — сказала она и сделала еще два шага вперед. В следующую секунду она почувствовала, что ее лицо и руки упираются не в мягкие складки меха, а во что-то твердое, шершавое и даже колючее…

Но вот прохладный голосок стал отдаляться. Предметы больничной палаты расплылись, распались на бесчисленные разноцветные песчинки…

Дийк очнулся на краю воронки, не помня, как оттуда выбрался. Солнце клонилось к западу, в животе отчаянно ныло от голода. Казалось, что видение длилось несколько минут, на самом же деле прошел почти целый день.

Вернувшись к хижине, промир увидел Наки, с визгом носившуюся во дворе наперегонки с Гоа и Румом и выглядевшую совершенно здоровой. Скаковая птица подпрыгивала на бегу, суматошно и заполошно, но при этом смотрела под ноги — дабы не наступить на кого-нибудь ненароком. Радостный рыш то пытался ее напугать, пригибаясь к земле и изображая готовящегося к прыжку барса, то устремлялся за девочкой, клацая зубами, с широченной улыбкой на морде.

Старик сидел тут же, наблюдая за их играми с расслабленно-ласковым выражением. Увидев Дийка, он приветливо покивал и поднялся.

— Я там еды вам приготовил в дорогу. Ничего существенного, но, думаю, пригодится. Да и ужин тебя ждет: поешь, пока не совсем остыло.

— Спасибо, отец.

Дийк уплел за обе щеки все, что нашел на столе. Интересно, с чего он умудрился так проголодаться? Запыхавшаяся от беготни Наки пристроилась напротив него, подперев лицо ладошками.

— Ты выглядишь так, словно влюбился, — заключила она. — Может, расскажешь, что видел?

— Нет. По крайней мере, не сейчас.

— Что ж, — она вздохнула разочарованно. — Тогда пойдем?

— А ты в свое окошко заглянуть не хочешь?

— Я спрашивала у дедушки: говорит, мне еще рано, — она сморщилась с сожалением. — Хоть я и умна не по годам — как слышу со всех сторон то и дело.

— Тогда пойдем, — он не отреагировал на шутку. — Нужно попрощаться с Привратником и поблагодарить за все.

— Я уже попрощалась и поблагодарила — и за себя, и за тебя. Он, кстати, уехал только что — на этом своем чудном Руме. Я поцеловала его напоследок в клюв. А он так захлопал крыльями, что поднял маленький ветер.

Дийка кольнуло, что старик с ним не попрощался. Но он отогнал эту мысль как нехорошую, неправильную. Привратник сделал для него очень много, и обижаться было бы крайне неблагодарно.

— Ну что ж, тогда тащи наши пожитки, Наки. И зови Гоа…

…………………………………………

— Он меня бросил, представляешь? Это было бы так грустно, если бы не было так смешно. Он два года меня добивался. С цветами у подъезда сторожил. Потом три года жили вместе, ни разу не изменил — это я точно знаю. И тут — на тебе! Нет, я понимаю, что безумной любви, о которой романы и стихи пишут, с моей стороны не было, даже в самом начале. Но ведь было доверие, была теплота. И так обидно теперь, знаешь, Лешенька, хоть я и понимаю, что во мне сейчас говорит лишь оскорбленное женское самолюбие…

Этот голос уже не был безликим. Он обрел лицо, плоть. Память услужливо подставляла нужные детали: мальчишечий (или птичий?) хохолок волос на макушке, длинные нежные пальцы, загорелый изгиб шеи. И впервые ему не захотелось покидать этот сон, прежде столь тягостный. Страстно хотелось иного — выбраться из тисков неподвижности, шевельнуть сначала рукой, а потом приподняться всем туловищем, встать с постылой кровати. Открыть глаза, заговорить. Увидеть герань на подоконнике, ошеломленное лицо Лели, обнять ее — чья жалобная речь перешла уже во всхлипы, детские, обиженные… Взъерошить короткие волосы. Утешить. А потом… Что будет потом, он не представлял. Но отчего-то был уверен, что найдет, чем себя там занять.

15
{"b":"137535","o":1}