За одним из поворотов извилистой дороги, ведущей на перевал Жинест — название она прочла, когда они поднялись на самый верх, — она впервые в жизни увидела Средиземное море. Голубое, как на открытках, переливающееся, раскинувшееся до самого горизонта, который был чуть бледнее его, оно оказалось еще прекраснее, чем она ожидала. Дани заставила себя смотреть в другую сторону.

В Кассис, небольшой приморский городок, они приехали в половине седьмого, через два часа с небольшим после поцелуя Иуды, полученного ею на холме над Беррским прудом. По обе стороны длинной улицы по тротуару густой толпой двигались люди — босиком и в шортах или купальных костюмах. Такой толчеи не бывает даже в Париже около "Галери Лафайет". Шофер сказал:

"Бедняжка, здесь и в будни не протолкнешься, а в воскресенье просто сумасшедший дом".

Дани попросила остановиться у пристани, неподалеку от разукрашенных разноцветными флажками лодок и яхт. Расплатившись за проезд, она вышла на шоссе, поставила чемодан у ног, да так и застыла, ничего не соображая от солнца и гама, но краснолицый шофер в кепи, разводя руками, сказал певучим голосом:

— Да вы не огорчайтесь, дорогая, все устроится, это уж закон.

Он еще не успел договорить, как Дани, оглядев то, что, верно, и являлось центром Кассиса, сразу же увидела знакомое белое пятно "тендерберда" и в душе ее все перевернулось. Он стоял метрах в двухстах от нее, у пляжа, среди других машин, но Дани узнала бы его среди тысячи ему подобных, хотя бы уже по тому, как при взгляде на него забилось сердце. У нее так сжало горло, что она не могла дышать, ее охватило восхитительное чувство, своего рода благодарность ко всему: к Кассису, к морю, к солнцу, к толстому шоферу такси и к себе самой за то, что она не пролила ни слезинки и приехала прямо туда, куда следовало.

Ничего не видя вокруг, она шагала к своей Стремительной птице.

Усталость как рукой сняло, и она, словно в замедленной съемке, тихо продвигалась сквозь толщу пустоты. Машина стояла с опущенным верхом, Филипп Филантери так и не поднял его. Судя по всему, он оставил машину не из-за поломки. Дани положила чемодан на заднее сиденье и наконец внимательно осмотрелась. Перед ней раскинулась широкая эспланада, которая тянулась от пристани вдоль пляжа. Она смотрела, как люди купаются в пенистых волнах. Она слышала их смех и крики. А сам городок притулился у подножья огромной скалы, остроконечная вершина которой нависала над морем.

В замке зажигания ключей не было. Она открыла ящичек: там лежали все ключи и документы на машину. Она села за руль и несколько минут мучительно размышляла, пытаясь понять ход мыслей этого парня из Меца. У него не было денег, но он оставил ей сумочку. Угнал машину, но бросил ее через какие-то пятьдесят-шестьдесят километров. Нет, она отказывается что-либо понимать.

Возможно, в его поступках и есть какой-то смысл, но ее это больше не интересует. Может, он в своем полотняном костюме и черном галстуке сейчас где-то здесь, в Кассисе, может, он еще вернется, но это тоже ее больше не интересует. Внезапно напряжение спало, словно мягко отошла какая-то пружина в ее груди, и она вдруг увидела себя как бы со стороны, такой, какой она была здесь, вдали от дома: воровка, угнавшая машину, одинокая дура с неподвижной рукой в лубке. Дани заплакала.

— Хочешь сыграть в карты? — услышала она чей-то голос.

Она была в темных очках, и маленький мальчик, стоявший у дверцы машины, показался ей особенно загорелым. Ему было лет пять. Белокурый, с большими черными глазами, очень красивый, в синих эластичных трусиках в широкую белую полоску и красной тенниске из эпонжа, он стоял босой, держа в одной руке ломтик хлеба с маслом, а в другой — маленькую колоду карт. Дани вытерла слезы.

— Как тебя зовут? — спросил мальчик.

— Дани.

— Хочешь сыграть в карты?

— А тебя как зовут?

— Титу, — ответил он.

— А где твоя мама? Он неопределенно махнул ручкой, в которой держал бутерброд.

— Там, на пляже. Можно, я сяду в твою машину?

Она распахнула дверцу и подвинулась, уступая ему место у руля. Это был очень серьезный, степенный человечек, отвечавший на вопросы коротко и сдержанно. Однако она все же узнала, что у его отца тоже есть машина, голубая — и уж она-то с крышей! — что в воде он нашел морского ежа и положил его в банку. Он рассказал ей правила своей игры. ("Это очень сложная игра".) Каждый получает по три карты, и тот, у кого оказывается больше "картинок", выигрывает. Первую партию они сыграли просто так, без ставок, и выиграл мальчик.

— Поняла? — спросил он.

— Кажется, да.

— На что играем?

— А надо обязательно что-то ставить?

— Без этого неинтересно.

— А ты что поставишь?

— Я? — переспросил он. — Ничего. Это ты должна ставить. Хочешь, поставь свои очки?

Тщательно отобрав, он дал Дани три карты: две семерки и одну восьмерку.

Себе он взял трех королей. Она сказала, что так, конечно, выиграть легко и теперь сдавать будет она. Однако он все-таки опять выиграл. Она сняла свои очки и надела их ему, придерживая за дужки, чтобы они не сползли на нос.

Он сказал, что в очках все получается какое-то сломанное, ему это не нравится. Она дала мальчику вместо очков пятьдесят сантимов.

— А теперь доешь свой бутерброд.

Он куснул два раза, не сводя с Дани внимательных глаз. Потом спросил:

— А кто этот мсье у тебя в машине? Она невольно оглянулась на заднее сиденье.

— Здесь же никого нет.

— Нет, есть. Там, куда кладут чемоданы. Ты же знаешь.

Она рассмеялась, но сердце у нее дрогнуло.

— Какой мсье?

— Который спит.

— Что ты выдумываешь? Мальчик ответил не сразу. Откинув голову на спинку сиденья, он жевал свой бутерброд и меланхолично смотрел вперед сквозь ветровое стекло. Потом вздохнул и сказал:

— По-моему, он спит.

Матушка.

Однажды вечером, в Рубе, я посмотрела на ее морщинистое лицо сквозь фужер, наполненный эльзасским вином. Мы сидели в кафе, неподалеку от вокзала. Слышались гудки паровозов.

Убейте меня.

Цюрих, восьмое октября. Скоро восьмое октября наступит уже четвертый раз. И снова поезда. И снова комнаты в гостиницах. И много света!

Как это мы напевали, когда я была маленькая? "Светлы мои волосы, темны мои глаза, черна моя душа, холоден ствол моего ружья". Господи, что я несу.

Со вчерашнего дня я видела столько кипарисов. Прованс — сплошное кладбище. Покончив счеты со всем, я буду покоиться здесь, вдали от мирской суеты.

Гостиница "Белла Виста", недалеко от Кассиса. На одной из улочек капля воды упала мне на лицо. Автобусная станция в Марселе. Высокие крепостные стены с бойницами в Вильневе. Боже, как я металась, чтобы найти только самое себя.

Стекла моих очков, и без того темные, запотели, и я, когда открыла багажник, ничего не увидела. Вечернее солнце, лучи которого стелились вдоль эспланады, светило мне прямо в лицо, и внутри багажника, куда свет не попадал, было темно, как в пропасти. Чудовищный запах ударил мне в нос.

Я вернулась к мальчику по имени Титу, попросила его дать мне мою сумку и переменила очки. Я твердо держалась на ногах, и если у меня и дрожали руки, то самую малость. Я ни о чем не думала. Мой мозг словно парализовало.

Я снова открыла багажник. Мужчина был завернут в ковер, он лежал с подогнутыми коленями, босой. Голова высовывалась из пушистой красной ткани ковра, притиснутая к стене багажника в профиль ко мне. Я увидела его открытый глаз, гладкие волосы, поседевшие на виске, почти прозрачную кожу лица, натянувшуюся на выпирающей скуле. Он казался лет сорока, а может, и нет — его возраст невозможно было определить. Я тщетно пыталась не дышать и все равно задыхалась. Забинтованной рукой я откинула угол ковра, чтобы получше рассмотреть труп. На нем было что-то вроде халата, шелковое и светлое, то ли голубое, то ли зеленоватое, с распахнутым стоячим воротником более темного цвета, из-под которого виднелась мертвенно-белая шея. Две ужасные дырки между сосками так отчетливо выделялись на теле, словно были нанесены киркой, а кровь, вытекшая из ран, черной коркой покрыла верхнюю часть тела до самого горла.