Вы знаете, я и говорю, и двигаюсь медленно, но голова у меня работает быстро. Я взглянул на часы: было четверть пятого. Когда Анита позвонила в агентство, со слезами умоляя меня приехать в квартал Монморанси, было три часа. Значит, с момента смерти Коба прошел час с четвертью. Еще несколько минут мне понадобилось на то, чтобы хотя бы в общих чертах разработать план нашего спасения. Мне кажется, я достаточно убедительно дал вам понять, что ваша судьба меня не волновала. Главное для меня теперь было — время. В одной книге, в "Алисе в Стране Чудес", говорится, что время — действующее лицо. И вот с этого момента я все свои силы устремил на то, чтобы оно было за нас, против вас и против всех, это была основная моя забота.

В первую очередь я решил отодвинуть час убийства Коба для тех, кто будет вести следствие, и таким образом выиграть несколько часов, которые окажутся в полном моем распоряжении, получить, так сказать, чистые страницы и вписать в них новую, свою версию убийства. Для этого прежде всего требовалось, чтобы вскрытие было произведено только через несколько дней. Значит, следовало спрятать труп Коба до тех пор, пока время его смерти можно будет установить лишь приблизительно. Кроме того, по моим планам, он должен был еще пожить, прежде чем умереть вторично. Вот почему я перенес место убийства из Парижа в Вильнев. Коб собирался поехать туда.

Так пусть поедет. В его бумагах я обнаружил билет на самолет. Я знал, что в Авиньоне он собирался забрать свой "тендерберд", который находился там в ремонте: утром в присутствии Аниты он звонил в гараж, чтобы проверить, будет ли машина готова. Он заберет ее. Я просил Аниту описать мне дом в Вильневе. Анита бывала там раза два или три, ценой лжи, в которой у меня уже не хватило духу упрекнуть ее. Она сказала, что дом стоит довольно уединенно, но неподалеку находится еще несколько вилл. Она была убеждена, что, если трижды выстрелить из ружья, и на сей раз не в подвале с бетонными стенами, а в комнате с открытыми окнами, то соседи услышат выстрелы и смогут затем дать показания. Этого мне было достаточно.

Я принялся торопливо осматривать вещи в комнате, где мы находились, потом в спальне Коба, которую Анита мне показала. Пока я занимался этим, голова моя лихорадочно работала. Знакомясь с тем, что представлял из себя этот человек, я в то же время во всех подробностях разрабатывал план действий, как свалить убийство на вас и к тому же перенести его за тысячу километров от Парижа. Я пока ничего не говорил Аните, так как пришлось бы потерять драгоценное время на то, чтобы добиться ее согласия. Я раскрывал ей свой план постепенно, в течение всей ночи, по мере того как мне нужна была ее помощь. Только в аэропорту, в самый последний момент, я сказал ей, что вы должны будете умереть. Я внушил ей, что действую уверенно и твердо, как всегда. Когда я уехал из дома в квартале Монморанси, у меня вызывали сомнения лишь некоторые детали. Самое сложное заключалось в том, что, если не считать нескольких случаев, когда Анита при довольно туманных обстоятельствах называлась вашим именем, с Морисом Кобом вас связывала лишь одна нить. И я тогда еще не мог определить, насколько она ценна для меня. Анита, рассказывая мне о своей измене, упомянула о нескольких снимках, которые она по просьбе Коба сделала тайком у вас дома крошечным, почти как зажигалка, аппаратом для любителей миниатюрных безделушек. Она добавила, что он увлекался "подобными глупостями" и умел получать превосходные отпечатки с самых плохих негативов. Но, насколько она помнила, все снимки, за исключением одного, сделанного утром при ярком свете, когда вы были без очков и она могла действовать более смело, оказались либо слишком темными, либо явно свидетельствовали о том, что снимали вас без вашего ведома, и поэтому были не только непригодны, но даже опасны для задуманного мною плана. К тому же Коб увез их в Вильнев, и Анита даже не была уверена, что он сохранил их. Коб видел вас еще до нашей женитьбы, всего один раз, да и то мимолетно, в подъезде вашего дома, когда вы возвращались к себе, а Анита выходила с ним из вашей квартиры. Вы настолько привлекли его внимание, что он убедил Аниту сфотографировать вас, когда она будет у вас ночевать, — он это сделал главным образом из желания унизить ее. А вы, насколько она помнит, едва обратили на него внимание.

Я оставил труп Коба в тире и запер дверь на ключ. В его спальне я собрал всю одежду, которая была на нем в этот день. Взял его бумажник и разные бумаги, среди которых оказался рецепт на дигиталис, адрес гаража в Авиньоне и билет на самолет в Марсель-Мариньян. Переключил телефон до конца праздников на Службу отсутствующих абонентов. Аните я дал ключи Коба, чтобы она, когда будет уходить, все заперла. Я сказал ей, что привезу вас сюда и таким образом изолирую на одну ночь, и объяснил, под каким предлогом сделаю это. Я поручил Аните распихать по ящикам те вещи, которые могли бы навести вас на мысль, что вы не в нашей квартире. Анита была уверена, что вы знаете, где мы живем. Но, в общем, то, что вы могли подумать, уже не играло для меня никакой роли, так как назавтра вы должны были умереть.

Я предупредил Аниту, что через полчаса позвоню ей на авеню Моцарта. Она должна переодеться для фестиваля рекламных фильмов, куда мы намеревались пойти. Я по телефону опишу ей, что вы наденете в этот вечер, чтобы она приготовила что-нибудь похожее для себя. Она никак не могла понять, зачем это. На ее бледном лице слезы оставили черные полоски расплывшейся туши для ресниц. Она была как потерянная. Я сказал, что ей необходимо сейчас выглядеть красивой, естественно держаться, взять себя в руки.

Я сел в свою машину, которая стояла на улице метрах в пятидесяти от ворот Коб… Я поехал прямо в агентство. По дороге я закурил сигарету, первую сигарету с тех пор, как уехал с работы. Было уже около пяти часов.

В моем кабинете сидел Мюше, он хотел показать мне несколько объявлений. Я быстро утвердил их и отослал его. Наверное, этому бездарному недотепе впервые в жизни привалило такое счастье. Я буквально вытолкал его за дверь, достал из ящика стола справочник воздушных сообщений и отметил часы вылета и прибытия тех самолетов, которые могли мне понадобиться в течение ночи. Потом вызвал по телефону свою секретаршу и попросил ее заказать два билета на швейцарский самолет, улетавший в Женеву завтра, в четырнадцать часов. Пусть их доставят вечером мне домой. Я также дал ей указание подобрать для меня дело Милкаби. После этого я выпил рюмку водки, да, кажется, водки, и поднялся этажом выше, в ваш кабинет.

С тех пор как эта комната стала вашим рабочим кабинетом, я впервые вошел туда. Вас не было, и я хотел было попросить, чтобы вас разыскали, но потом решил, что не стоит зря привлекать внимание. Воспользовавшись вашим отсутствием, я осмотрел комнату, заглянул в ящики стола, в вашу сумочку, которая лежала на нем. Меня, конечно, не оставляла мысль найти какие-нибудь дополнительные детали для осуществления моего плана, но главное — я старался при помощи вещей, которые вас окружали, которыми вы пользовались в повседневной жизни, ближе узнать вас. Чем дольше вы не приходили, тем больше страшился я той минуты, когда вы появитесь. Я уже не понимал, с кем мне придется иметь дело. Я посмотрел на ваше белое пальто, висевшее на плечиках на стене. Потрогал его. От него пахло теми же духами, какими пользовалась Анита, и это сначала неприятно удивило меня, а потом обрадовало. Если, паче чаяния, обратят внимание но то, что в доме в квартале Монморанси или в Вильневе чувствуется запах одних и тех же духов — а Анита на днях ездила с Кобом в Вильнев, — то это тоже могут приписать вам, а не ей. Но ваша комната, ваше пальто вызывали во мне еще какое-то чувство, неопределимое и в то же время очень явственное, и оно занимало меня больше всего остального и даже страшило. Знаете, Дани, сейчас мне кажется, что это было предчувствие того, что случилось со мной потом вопреки всем моим расчетам-бесконечная гонка без сна и отдыха, днем и ночью, до самого конца, бесконечная гонка, в которой я был как одержимый.