– Ну и кто надоумил тебя арапов убить?

– Господь, – не задумываясь, ответил старец.

Петр опустил взор на каменные плиты под ногами и начал:

– А ну-ка, скажи, где сказано, что господь разрешает мальцов побивать? Вот Писание, – царь тронул книгу в кожаном переплете, лежавшую на столе, – найдешь и покажешь – отпущу, не наказывая.

Глаза старца забегали, блеснула в них надежда...

– Не старайся, не припомнишь, – усмехнулся государь. – Ибо господь нигде не велит истреблять себе подобных.

– И ты убиваешь! – возразил старец. – Казнишь людей, на войну посылаешь...

– Да, – согласился Петр, почему-то обрадовавшись. – Господь дал мне царскую власть, а ты должен помнить: «Не мир я принес вам, но меч!» Мечом я и караю преступивших Закон Божий и человеческий, также оберегаю Отечество от иноверцев, посягающих на веру и земли наши. А вот детей господь не велел избивать, а заповедал заботой окружить, и не сказано каких: черных аль белых. Знать, цвет господу равен, ибо он создал все живое и неживое на земле, стало быть, арапов тоже. Ты же, посягнувший на создание божье, и есть преступник.

Петр у церковников научился использовать в свою пользу цитаты из Писания. Владея в совершенстве красноречием, он не однажды выигрывал спор, ставя попов в тупик, а в качестве наказания заставлял выпить кубок водки, после оного проигравший спор оказывался под столом в состоянии полного отключения. Старец не сдавался:

– Господь создал по образу и подобию своему человека с белой кожей, а сатана по образу и подобию своему – черного. На отродье сатанинское поднял я руку.

– Покажи, где написано, – иезуитски ласково сказал Петр и открыл Писание. – Вот: «И сотворил Бог человека по образу своему... мужчину и женщину». Все. Дале велел плодиться и размножаться. Про цвет ничего не сказал, стало быть, равны мы пред ним.

– Антихристовы речи ведешь, – зло зашипел старец. – Диаволово семя у себя приютил, обласкал...

Петр резко встал. Надоел старик, стоявший на своем и не желавший доказывать истину. Скучно. Царь повелел палачу:

– Десять плетей. Коль жив останется, отпустить на все четыре стороны...

Стояла глубокая ночь. На новом месте не спалось. Свою койку у окна Даша уступила Асе, которой нужен был свежий воздух, а вторая причина – днем и по вечерам ее раздражали громкие голоса, доносившиеся снаружи. На новом месте и не лежалось. Она вышла в пустой полутемный коридор.

Две тусклые лампочки в обоих концах коридора бросали скудные световые пятна на пол. Даша бродила от одного пятна к другому, пока не надоело. В «камеру» возвращаться не хотелось. Прилегающий к середине коридора небольшой холл стал местом полного уединения и покоя. Никто не сопит и не стонет во сне, никто не ворочается на скрипучих койках. Здесь, в больнице, невозможно побыть одной, только ночью, вот так, забравшись с ногами на диван, спрятавшись за кадкой с китайской розой. Ни телевизор, ни кресла, ни цветы не издадут ни звука, не полезут разговаривать. Даже часы под потолком двигают стрелками бесшумно. Без пятнадцати три... Ночь решила Даша просидеть, а днем будет спать, чтоб никого не видеть... никого...

Шаги.

Кто-то поднимался по лестнице чуть слышно.

Сквозь ветки китайской розы она увидела молодого человека. Он остановился в световом пятне, некоторое время прислушивался, затем, ступая исключительно на цыпочках, приближался к холлу.

Даша бессознательно затаилась. У дверей ее «камеры» он поднял воротник тонкого свитера, закрыв им пол-лица. Жара, а напялил свитер... Неожиданно для Даши он вошел в палату. Пока носились в беспорядке мысли, пока она строила предположения – что ему там нужно, – молодой человек вышел, быстро удалился. Поведение его в столь поздний час, или ранний, показалось более чем странным.

Даша даже тапочки забыла надеть, босиком на цыпочках проследовала в палату. В нос ударил резкий запах, пришлось задержать дыхание. Нащупала выключатель... и едва удержала крик – Ася задушена. Шею девушки стянул ремень, привязанный к батарее. Первым делом Даша быстро освободила девчонку от ремня, затем разбудила медсестру. Пока та бегала за дежурным врачом, Даша приводила Асю в чувство как умела. Окончательно откачали несчастную в реанимации, где непосредственную помощь оказывали Даша и медсестра, а сонный врач в алкогольных парах давал советы. Когда же он назвал девушку самоубийцей, Даша разошлась:

– Вы соображаете, что говорите? Какое, к черту, самоубийство?! Ее приходили убить, я видела того, кто это сделал. А запах в палате? Он, кажется, воспользовался газом или еще чем, а потом задушил девочку.

– Тогда почему вы не в отрубе? – сообразил спросить врач.

– Мне не распыляли его в нос. А вы должны знать... Короче, вызывайте милицию, я с ними буду разговаривать. Кстати, ответьте, глубокоуважаемый, почему по больнице ночью шатаются посторонние?

Говорила без эмоций, жестко и четко, словно не замечая надутой красной рожи полупьяного эскулапа, пыхтевшего и хмурившегося в ответ.

Через полчаса явилась милиция. Ввалили гопкомпанией, сделали вид, что осмотрели место происшествия. Обратились к старушке, лежавшей без движений... Отнесли старушку в морг... Ужас какой-то!

Протокол Даша читала совершенно измученная, понимая бессмысленность вызова охранников порядка, которые и протокол-то составили возмутительно: неразборчиво написали, безграмотно и непонятно. Голова раскалывалась. Вот так и встретила рассвет...

Спала чутко, тревожно, поэтому моментально подскочила, когда в палату вернули Асю. Девушка взяла Дашу, подсевшую к ней, за руку и со слезами произнесла всего одно слово:

– Спасибо.

– Как ты?

– Горло болит.

Ася приподняла подбородок. Странно, вид задушенной девчонки произвел меньшее впечатление, чем синюшный след петли.

Даша сжалась. Ночью, забыв о собственном несчастье, бросила все силы на спасение Аси. Тогда мысль, что девчонка может погибнуть, придавала решимости, подстегивала к действию. Теперь же, увидев ею же, но спасенную, со страшным следом от ремня, убежала в туалет, пропахший хлоркой и с постоянными перебоями воды, где у раковины стоял бак с ковшом на крышке. Запершись в кабинке, Даша рыдала взахлеб, оплакивала близких. Ее сына некому было спасти. Этими горючими слезами и громкими всхлипываниями, уткнувшись лбом в кафельную стенку, она прощалась с ними, пытаясь смириться с их гибелью. Если в туалет кто-то заходил, зажимала рот обеими руками, стараясь не выдать себя.

В палату вернулась совершенно измученная, шатаясь из стороны в сторону. Ее встретила с благодарностями мать Аси, широкая и щедрая душа которой не представляла, чем отблагодарить спасительницу, чем угостить. Даша, плохо соображавшая, от подарков отказалась, выпила только фаянсовую кружку молока и повалилась на кровать, с безразличием слушая мать Аси. Оказывается, приходил брат с женой (с новой золовкой Даша еще не успела познакомиться), но сестру ему не нашли, так и ушли, оставив гостинец. В полудреме провалялась до вечера, пока вновь не появился Роман.

– Проезжал мимо, дай, думаю, заскочу. Были с Танюхой утром, а тут такое... И тебя нигде нет... Мы перепугались. Так что случилось тут, Даня?

– Ночью кто-то приходил убить девочку.

– У нас такое бывает. Ходит сначала с одним, а потом ходит с другим. Ну и первый, бывает, мстит. Или девчонке мозги по-своему вправляет, или парню накостыляет до инвалидной коляски. Девчонки тоже счеты сводят, ну те вообще страшно калечат.

– Дикость какая-то. Как пещерные жители, – пробормотала Даша, ежась от слов брата.

– У нас свои законы.

– Законы у всех должны быть одни, Роман, человеческие. Девушка не хочет с тобой видеться, так ее надо непременно убить? Это не закон. Этому названья нет. Даже у животных идет честная борьба за самку.

– А у нас так. А где ж Ася?

– Мать забрала. Ты б оставил дочь здесь после ночных ужасов?