– Лада, ты какая-то заполошная. Перескакиваешь с одной темы на другую. Какая мама, какая деревня, что вообще все это значит? Зачем тебе жить у мамы, когда есть квартира? И работаешь ты не в деревне…

– Не хочу жить в своей квартире. Мне страшно. Ой, наверное, я ни о чем не имею права говорить… – вдруг опомнилась она.

– Ты подписала еще и обещание ничего не говорить? – подковырнула ее Татьяна.

– Нет, таких расписок, насколько я знаю, не берут, – абсолютно серьезно ответила Лада. – Просто, когда ТАМ посидишь, многое меняет свой первоначальный смысл. И ты уже думаешь только о том, как туда больше не попасть. А главное, – улыбнулась, – хочется вымыться, что я и сделаю в срочном порядке. Душа у нас в музее, к сожалению, нет, сполоснусь хотя бы до пояса в туалете. Пойдем со мной? А то мне неуютно одной.

Вечером, когда все сотрудники покинули музей, Лада некоторое время смотрела телевизор у сторожа, хотя ничего из происходившего на экране не увидела, погруженная в свои мысли. Потом она устроила себе ложе на тех самых «президиумных» столах, под которыми, как подозревал Щукин, прятались грабители. Положила под голову что-то из своих вещей и очень быстро заснула. Но едва ее тронула за плечо чья-то рука, она подскочила с коротким вскриком.

– Тише! – замахал руками сторож. – Напугала меня. Тебя к телефону.

– Меня? Кто? – изумилась она.

– Мужчина. Иди, иди, очень просил позвать. Вежливый.

Она громко и с облегчением вздохнула, услышав голос Щукина:

– Извините, Лада, что побеспокоил вас. Вы никому из коллег не говорили, что ночуете в музее?

– Как будто не говорила.

– А кто-нибудь интересовался, где вы будете ночью?

Она вспомнила, что интересовался, где ее найти, только Дима…

– Алло! Лада! – беспокойно звал ее Щукин.

– Да-да, извините, я задумалась.

– Мне не нравится ваша пауза. Говорите, кто интересовался, где вы будете ночевать. И не вздумайте никого покрывать.

– Ну, Дима интересовался. Впрочем, не совсем так…

– Почему вы опять замолчали?

– Потому что обдумываю, как вам рассказать и не навредить ему, – огрызнулась она. – После вашей тюрьмы я не хочу, чтоб туда попали мои знакомые.

– Все же конкретней, как он интересовался.

– Господи, это произошло спонтанно! Он хотел приехать ко мне… потому что хотел встретиться… я отказалась.

– Интересно, – протянул Щукин. – Значит, Орлов в городе?

– Нет! – застонала она. – Он в другом городе. Ехать оттуда часа два…

– В каком он городе? – настаивал Щукин.

– Не скажу! Не просите.

– М-да, с вами, Лада, каши не сваришь. Ну, хорошо, еще кто-то интересовался, где вы будете ночевать? Я имею в виду ваших коллег.

– Если б интересовались, я бы позвонила вам, мы же договорились.

– Об Орлове вы не посчитали нужным сообщить, – подловил ее он.

– Потому что сообщать нечего! – закипела Лада. – Архип Лукич, скажите честно: вы подозреваете моих коллег? Я всех перебрала… этого просто быть не может.

– Кто вам сказал, что я подозреваю ваших коллег?

Лада почувствовала его снисходительную улыбку, которая ее взбесила:

– Вы думаете, я дурочка? Ничего не понимаю? При чем здесь мои коллеги и убийство моего мужа? И Дима? Не вижу связи…

– Отдыхайте, – прервал ее Щукин.

В трубке послышались короткие гудки. Озадаченная Лада поплелась к столам.

Этим же вечером Вадик сидел на кухне Лады, слушая тихо воркующее радио. Главную задачу – прошмыгнуть незамеченным соседкой-черепашкой – он выполнил. Но что ни говори, а находиться ночью одному в квартире, где садистски прикончили человека, любому не по себе, даже бывалому оперу. Днем – нормально, днем не лезут в голову всякие жуткости. Но когда дом замирает и тишина становится монотонной, а темнота за окном непроглядной, суеверие будит генетические страхи. Разумеется, Вадим не трус, он из породы людей, идущих напролом, невзирая на опасность, вкус к риску ему знаком. Речь идет о категории «чуть-чуть», когда человеку всего-то не по себе, но ощущения эти не самые приятные.

Отвлекаясь от неприятных ощущений, Вадик думал о посторонних вещах, касающихся его лично. Он пил чай, потом устал от чаепития, вытянул ноги, скрестил руки на груди и под мирную музыкальную передачу дремал. Задремал капитально, потому что видел сон с чудесами, происходившими с ним. И вот в круговерти фантасмагорий откуда-то издалека диссонансом прозвучал резкий и протяжный звук. Вадик вернулся из забытья, еще не понимая, где находится, только чувствуя, как затекли спина и шея. Сначала осознал, что его безмерно раздражает звук, постепенно до него дошло, что это звук звонка. Вадим встал, потянулся до хруста костей, вспомнил, где он находится и зачем он здесь, а также то, кто может звонить. Взглянул на часы – тридцать семь минут третьего. Ого! Гость поздновато пожаловал… или слишком рано. Вадик на цыпочках подкрался к двери, глянул в «глазок»…

Дом был обычной архитектуры, характерной для социалистического прошлого, когда на одной площадке располагали четыре двери, а лифт не предусматривался, потому что дом всего в пять этажей. На площадке стоял мужчина, но его внешность была искажена отчасти оптикой «глазка», отчасти слабым светом лампочки на лестничной площадке. Вадик решил открыть и… будь что будет. Но при этом правую руку положил на рукоять пистолета за поясом.

Он распахнул дверь… Секундная пауза. Всего лишь секундная, молодой оперативник даже вдохнуть не успел. Удар ногой пришелся ему в грудь. Вадик отлетел от проема двери и бухнулся на пол. Прошло несколько секунд, пока он приходил в себя от удара, слыша удаляющийся топот ног.

Вадик вскочил в мгновение ока и понесся вдогонку, видя, как человек внизу на поворотах лестницы мастерски перепрыгивает углы перил, оказываясь на следующем лестничном пролете. Вадик рискнул проделать подобный акробатический трюк и тоже перепрыгнул перила на повороте удачно. В дальнейшем он так и делал, но убегавший все равно оставался впереди, у него было несколько секунд форы. Когда Вадик вылетел во двор, он не увидел никого, лишь услышал топот ног – скорее всего, того же парня. Он рванул на звук, но вскоре топот прекратился. Вадик остановился и завертелся на месте, как юла, глядя по сторонам.

Держа в руке пульт, Архип Лукич стоял перед телевизором. Когда запись заканчивалась, он перематывал ее на начало и смотрел снова и снова. А на экране был все тот же музей, все та же ночь, все те же грабители. Так последнее время начинался рабочий день следователя Щукина. Гена, впервые застав Щукина за просмотром музейной кассеты, полюбопытствовал:

– Вы что-то обнаружили, Архип Лукич?

– Практически ноль, – лаконично ответил Щукин с явным сожалением.

– Тогда зачем смотрите?

– Видишь ли… – Щукин отмотал кассету на начало, включил. – Нет, говорить не буду, предлагаю тебе посмотреть.

Запись закончилась.

– Ну, как, заметил что-нибудь?

– А что я должен был заметить? – недоуменно спросил Гена.

– Мне кажется, первый грабитель ведет себя не совсем обычно. Присмотрись-ка.

Щукин снова включил запись, через пять минут Гена пожал плечами:

– Не понимаю, в чем вы видите странность.

– Знаешь, что-то меня не устраивает, какая-то мысль… неясное ощущение заставляет пересматривать кассету. Ладно, пока отставим это. Вадик запаздывает, а у него важные сведения. Вчера он дождался пришельца. И знаешь, во сколько? Почти в четыре утра. Каково, а?

– Значит, он все-таки существует – высокий мужчина, знакомый убитого Ильи?

– А ты сомневался? И он убил Илью. А вот и наш герой дня!

Вадик вбежал, слегка взбудораженный, поздоровался за руку с Геной и Щукиным, после чего утер вспотевшее лицо – наверняка бежал сюда сломя голову – и упал на стул. Рассказ о ночных событиях длился недолго. Собственно, и рассказывать-то было нечего. Многочисленными деталями и подробностями обрастает обычно победа, а Вадик упустил пришельца, следовательно, и о своем промахе поведал скупо. А затем все трое задумались наверняка об одном – кто он такой, тот парень? Ибо скакать через перила, как кенгуру, по силам только молодому и тренированному человеку.