Остальная долина не нуждалась в камуфляже. Потому что выглядела совсем как обычный норстрелианскйй пейзаж. Только сам бетон был чуть подтемнен, производя на посторонних впечатление бедной, истощенной природной почвы. Вот и вся ферма, управляемая одной-единственной женщиной. Вместе они составляли пояс внешней обороны самого богатого мира, когда-либо созданного человечеством.

Кэтрин Хиттон выглянула из окна и подумала, что всего сорок два дня осталось до того славного часа, когда она сможет отправиться на рынок и вдоволь послушать, как играет джигу ярмарочный оркестр.

Ах, прогуляться в день базарный,

Полюбоваться на товары, Увидеть всех своих друзей, Спеть песенку повеселей…

Она с наслаждением втянула в себя прохладный воздух. Кэтрин любила серые холмы, хотя в юности повидала немало других миров. Немного постояв, она вернулась в здание, к животным и к своей работе. Она была единственной на свете матушкой Хиттон, а эти создания был и ее кисоньками.

Кэтрин медленно двинулась между рядами. Они с отцом вывели кисонек из земных норок, самых свирепых, крошечных, безумных норок, из тех, что доставили сюда с родной планеты. Те норки были обучены отпугивать других хищников, нападавших на овец, служивших источником струна! Но второй помет уже родился со сдвигом в мозгах. Последующие поколения были окончательными психами. Безнадежными. Жили лишь для того, чтобы умереть, и умирали, чтобы оставаться живыми. Таковы были кисоньки Норстрелии. Животные, в которых самым странным образом смешались страх и ярость, голод и похоть. Они жрали себя и друг друга, собственных детенышей и людей, любую органику. Они вопили от убийственного вожделения, считавшегося у них любовью. Они от рождения ненавидели самих себя убийственной, исступленной ненавистью и выживали только потому, что немногие моменты бодрствования проводили привязанными к лежанкам, каждая лапа по отдельности, чтобы не причинили вреда ни себе, ни другим. За весь их жизненный срок матушка Хиттон будила своих кисонек только на несколько минут, за которые они успевали спариться и убить. Да и то будила всего по две особи одновременно.

Весь день она переходила от клетки к клетке. Животные безмятежно спали. Питание поступало прямо в кровеносную систему, иногда они жили много лет, не просыпаясь. Она спаривала их, когда самцы находились на грани сна и яви, а самки — в таком состоянии, чтобы вынести ветеринарный осмотр. И своими руками отбирала детенышей у спящих матерей сразу после рождения. Потом лично кормила их первые несколько счастливых недель детства, пока не начинала проявляться их истинная природа: глаза краснели от бешенства, а бурлившие эмоции выливались в резких, вселявших ужас коротких криках, разносившихся по всему зданию. Милые мохнатые мордочки искажались злобными гримасками, сверкавшие безумием глаза непрерывно вращались, а клыки с каждым днем становились острее.

На этот раз она никого не разбудила. Вместо этого потуже затянула стягивавшие их ремни. Перекрыла приток питательных веществ. Дала стимуляторы замедленного действия, которые в случае внезапного пробуждения мгновенно выведут их из ступора и побудят к действию.

Наконец сама выпила сильный транквилизатор, откинулась на спинку кресла и стала ждать, когда прозвучит сигнал. Когда враг приблизится и раздается тревожный зов, она сделает то, что уже проделывала тысячи раз до этого.

Поднимет в лаборатории невыносимый шум.

И тогда пробудятся сотни норок-мутантов! А вместе с ними — и алчный голод, ненависть, ярость и вожделение. Тогда они начнут рваться, натягивая ремни, стараясь разделаться друг с другом, разорвать малышей и ее, свою матушку. Драться со всеми и вся, везде и всегда, делать всё, чтобы так продолжалось вечно.

И она это знала.

В самом центре комнаты находился тюнер. Довольно несложное реле, способное улавливать простейший ряд телепатических передач. Именно в этот тюнер поступали плотно сконцентрированные эмоции кисонек-пусенек матушки Хиттон.

Ярость, ненависть, голод, похоть разносились далеко за пределы выносимого и возможного, с невероятным усилением. А потом волновая частота, на которой распространялись эти телепатические сигналы, транслировалась с высоких башен, усеявших холмы вокруг долины, в которой находилась лаборатория. А луна матушки Хиттон, непрерывно вращаясь на своей оси, равномерно распространяла их на многие-многие мили. С этой граненой луны они попадали на спутники, целых шестнадцать спутников, очевидно, часть общей системы управления погодой. Они охватывали не только космос, но и близлежащее подпространство. Норстрелианцы предусмотрели все.

Короткие всполохи тревожной сигнализации появились на экране оповещения матушки Хиттон. Вот оно! Пришло.

Большой палец матушки Хиттон застыл на кнопке. Невыносимый шум наполнил комнату дикими воплями. Норки проснулись.

И в вой сирены включились писк, шуршание, шипение, рычание и ворчание.

И перекрывая все, раздался еще один звук, резкий, противный, похожий на перестук градин по льду замерзшего озера. Царапанье лап сотен норок, пытавшихся пробиться сквозь металлические панели.

Матушка Хиттон услышала клекот. Одной норке удалось освободить лапу. Очевидно, в это момент она пыталась перехватить собственную глотку: матушка распознала треск рвущегося меха, журчание льющейся из вен крови. Она попыталась уловить, когда смолкнет именно этот, отдельный голос, но не сумела. Остальные слишком шумели. Что же, одной норкой меньше.

И хотя то место, где она сидела, было частично защищено от телепатического реле, матушка, несмотря на возраст, поеживалась. Ей было не по себе от безумных грез, текущих сквозь нее широкой рекой. Восхитительная дрожь ненависти пронизывала матушку при мысли о существах, подвергавшихся утонченной пытке, где-то там, за границами Норстрелии, не защищенных встроенными в коммуникационные системы оборонительными устройствами.

Она ощутила давно забытую пульсацию вожделения.

Она жаждала вновь получить то, о чем давно забыла.

Корчилась в судорогах страха, испытанного всеми животными одновременно.

И где-то в самом отдаленном уголке мозга билась одна-единственная мысль:

— Сколько еще я способна вынести? Сколько еще? Господи Боже, будь милостив к своим людям в этом мире. Господи Боже, будь милостив ко мне, бедняжке.

Включился зеленый свет,

Матушка нажала кнопку на другой ручке кресла, ив лабораторию стал поступать газ. Впадая в бессознательное состояние, она смутно сознавала, что ее кисоньки-пусеньки тоже вот-вот отключатся.

Но она проснется раньше их и снова начнет круг привычных обязанностей: проверять, как чувствуют себя живые, убирать тех, кто сдох от сердечного приступа, укладывать поудобнее, перевязывать раны, ухаживать за живыми и спящими, спящими и счастливыми, совокупляющимися и живущими во сне… пока не прозвучит следующий сигнал, призывающий норок оборонять сокровище, ставшее проклятием и благословением ее родины.

Все шло по плану. Лавендер нашел нелегальный гиперпространственный корабль: немалое достижение, почти подвиг, поскольку все такие суда строго лицензировались и отыскать нелегала было поистине невозможной задачей, во имя которой целая планета мошенников была готова честно трудиться целый жизненный срок. Лавендер был с головы до ног осыпан деньгами, деньгами Бенджакомина.

Честное богатство планеты воров оплачивало подделки, огромные долги, фальшивые операции и сделки, данные о которых шли в компьютеры, данные о судах, грузах и пассажирах, почти незаметно вливающиеся в огромный поток коммерции десяти тысяч миров.

— Пусть платит за всё, — заметил Лавендер одному из своих сообщников, явному уголовнику и заодно норстрелианскому агенту. Пусть платит хорошие деньги за плохие дела. Трать побольше.

Как раз перед отлетом Бенджакомина Лавендер передал дополнительное послание, непосредственно через гоу-капитана, которые такие поручения, как правило, не выполняли. Но этот гоу-калитан был сменным пилотом норстрелианского космического флота, хоти, в полном соответствии с приказом, совершенно не походил на военного.