— Не бойся, — заверил Бенджакомин, — я вполне способен покрыть все расходы.

Существует немало миров, где все мечты вянут и умирают, но квадратно-облачная Олимпия не из таких. Глаза мужчин и женщин Олимпии лучезарны, ибо они ничего не видят.

— Яркость была цветом боли, — изрек Нахтигаль, — когда мы могли видеть. Если глаз твой соблазняет тебя, избавься не от него, а от себя, ибо вина лежит не на нем, а на душе твоей.

Подобные речи можно было услышать довольно часто здесь, на Олимпии, где коренные обитатели ослепли невесть когда и теперь считали себя куда выше обычных зрячих людей. Они вживляли себе в мозги проводки радарных устройств и поэтому могли воспринимать излучение не хуже любых других живых существ. Изображения, получаемые ими, настолько четки, что они требуют такой же четкости и упорядоченности во всем. Их здания взмывают к небу под немыслимыми углами. Слепые дети распевают веселые песни, а. в программируемом климате все растет и развивается по заранее заданной программе.

И тут на планете появляется незнакомец, некий Бозарт, отчего-то посчитавший, что тут, в царстве слепых, все его мечты сбудутся. Поэтому и не пожалел денег за информацию, которой до него не получал ни один из живущих на Матери-Земле.

Белооблачная и лазурно-небесная Олимпия плыла мимо, как чья-то чужая греза. Он не собирался задерживаться здесь, потому что спешил на свидание со смертью во влажном душном пространстве около Норстрелии.

Едва прибыв на Олимпию, Бенджакомин принялся за необходимые приготовления к атаке на Олд Норт Острелию. Уже на второй день пребывания здесь ему крупно повезло. Он встретил человека но имени Лавендер и, немного поразмыслив, понял, что уже слышал где-то раньше это имя. Нет, не член Гильдии Воров… просто дерзкий негодяй с сильно подпорченной на звездах репутацией.

Неудивительно, что он нашел Лавендера. Стоило лечь спать, и говорящая подушка принималась рассказывать его историю. БОзарт мог поклясться, что слышал ее не менее пятнадцати раз за последние две недели. Кроме того, не успевал Бенджакомин сомкнуть глаза, как видел сны, внедренные в его сознание норстрелианской контрразведкой. Они сумели добраться до Олимпии раньше него и теперь готовились воздать вору по заслугам. Норстрелианская полиция вовсе не была жестокой, просто выполняла свой долг и защищала свой мир. И еще очень хотела отомстить за смерть ребенка.

Последний разговор с Лавендером перед заключением окончательной сделки был исполнен истинного драматизма. Лавендер долго ломался, прежде чем, согласиться.

— Я не собираюсь никуда бросаться очертя голову. Не собираюсь ни на кого нападать. Не собираюсь ничего красть. Да, признаю, я не ангел, далеко не ангел. Но и в могилу мне еще ложиться рано, а именно так и случится, если свяжусь с тобой.

— Только подумай, что идет нам в руки! Богатство! Огромное богатство! Поверь, мы огребем столько денег, что девать будет некуда!

— Думаешь, я такого раньше не слышал? — рассмеялся Лавендер. — Ты мошенник, и я мошенник. И я не верю никаким посулам! Подавай мне наличную монету! Я ничего не желаю знать о твоих замыслах. Я наемник, а ты вор, и я нe спрашиваю тебя, что ты задумал… но, как бы то ни было, сначала деньги на бочку!

— У меня их нет, — признался Бенджакомин. Левандер встал.

— В таком случае нечего было отнимать у меня время, да еще и язык распускать. Теперь тебе придется заплатить за мое молчание в любом случае, наймешь ты меня или нет.

И тут они принялись жестоко торговаться.

Лавендер и в самом деле выглядел настоящим уродцем. Когда-то обычный, ничем не примечательный человек пустился во все тяжкие, чтобы стать воплощением зла. Грех — это тяжкий труд. Каждое усилие по его свершению оставляет след на лице человеческом.

Бозарт смотрел на него, беспечно улыбаясь, без малейшей тени презрения.

— Прикрой меня, пока я кое-что достану из кармана, — попросил Бозарт.

Лавендер словно не слышал его. Не достал оружия. Только большой палец левой руки медленно полз по ребру ладони правой. Бенджакомин распознал знак, но даже не поморщился.

— Посмотри, — велел он. — Планетарная кредитка.

— Я и не такое слышал, — недоверчиво ухмыльнулся Лавендер.

— Возьми, — коротко бросил Бозарт.

Авантюрист взял ламинированную карточку, и глаза его широко раскрылись.

— Настоящая, — выдохнул ой. — Настоящая!!! На этот раз его улыбка была почти искренней.

— В жизни ничего подобного не видел. Твои условия?

Мимо сновали ясноглазые энергичные олимпийцы в театрально контрастных, белых с черным, одеяниях, с самыми немыслимыми геометрическими узорами на шляпах и плащах. Но высокие договаривающиеся стороны не обращали внимания туземцев. Они были заняты своим делом.

Бенджакомин чувствовал себя в относительной безопасности. Он предложил в залог один год работы всего населения планеты Висла Сидерия в обмен на полный ассортимент услуг капитана Лавендера, бывшего офицера войск имперской морской пехоты в составе внутренней космической патрульной службы. Бозарт отдал закладную, с годовой гарантией. Даже на Олимпии были счетные машины, передававшие данные о каждой заключенной сделке на Землю: без этого договор считался недействительным. Теперь вся планета воров была обязана выполнять условия контракта.

«Ну вот, — подумал Лавендер, — первый шаг к возмездию сделан».

После исчезновения убийцы его народу придется расплачиваться возвращением к честной жизни.

Лавендер оглядел Бенджакомина со снисходительным, близким к клиническому сочувствием. Тот посчитал его взгляд выражением дружелюбия и ответил медленной, чарующей, неотразимой улыбкой. Кажется, получилось!

С облегченным вздохом он решил скрепить сделку братским рукопожатием. Мужчины лежали друг другу руки. Бозарт так ничего и не заподозрил.

Серая, серая, серая земля. Серая, серая, серая трава. От небес до небес серый цвет, и никаких чудес. Ни речки, ни ручейка, ни водицы, ни озерка. Ни горки, ни пригорка, одни холмы, серости полны. Сверху глазки смотрят ясно, мигают, смеются, хотят сорваться, полететь вниз, оглянись, может, найдёшь на земле звезду, да не одну…

Это Норстрелия.

Вся муть и тоска пропали без следа: труд, ожидание и боль…

Кудрявые овечки нежатся на травке и просят хлеба, не смотрят в небо, где бегут облака, глядя на них свысока, серый, серый, серый мира потолок…

Выбирай больных овечек, незнакомый человече, только, только, только тех; кто болен. Лишь чихни — планета новая, откуда ни возьмись, кашляни, и в вечность улечу на крыльях легких… Там, где ветерок гуляет, где живут одни лишь тролли, гномы да русалки. И тебе найдется место, слишком уж все ясно в мире том волшебном…

Вот так написано в книге, мальчик мой.

Если ты не видел Норсгрелию, значит, не видел. Если бы видел, не поверил бы глазам.

В картах она обозначена как Олд Норт Острелия.

Здесь, в сердце мира, находится ферма, охраняющая этот мир. Называется она «дом Хиттона».

Башни окружают ее, а между башнями протянулись провода, некоторые безвольно обвисли, некоторые сверкают неестественным блеском, которого не давал ни один известный на Земле металл. Башни ограждают открытое пространство. В самой середине этого пространства находится двенадцать тысяч гектаров бетона. Радары тянут свои щупальца под миллиметровой кожицей бетона, пронизывая каждый дюйм окружающего пейзажа, создавая причудливую паутину, опутавшую все бывшие владения Хиттона.

Ферма жила, развивалась, действовала. В центре раскинулось скопление зданий. Именно здесь Кэтрин Хиттон денно и нощно трудилась над выполнением задачи, порученной некогда всей ее семье. Теперь на ее плечах лежала оборона этого Мира.

Даже микроб не мог проскользнуть сюда, а тем более выбраться за пределы фермы. Еда доставлялась космическим передатчиком. Кроме Кэтрин; здесь жили только животные. Только от нее зависели их жизнь и благоденствие. На случай ее внезапной смерти от несчастного случая или нападения зверька у властей имелись полные ее записи, с помощью которых следовало немедленно начать обучение под глубоким гипнозом новых смотрителей и сторожей. В этом месте серые ветры, удравшие с холмов, резвились на сером бетоне, свистели в окнах башен, мели серую пыль. А наверху неизменно висела плененная, отполированная, ограненная луна. Ветер настырно ударялся в стены зданий, серых, как серый бетон, молнией мчался между домами и со свистом улетал обратно в холмы.