– Мародерство?
– Да. Мне казалось, что мертвые, как мародеры, разворовывают мою душу. Учительница в школе посоветовала сходить в больницу. Говорила, что у меня душевная болезнь. Мама была против. Подростком она так же мучилась, как и я. Мама сказала, что глубоко во мне прячется великий дух. И что мне самой решать, жить вместе с ним или избавиться от него. Если я выберу первое, мне надо будет остаться на острове и учиться у мамы и старика Эруму. А если же жизнь с духом не по мне, я должна уехать с острова, пойти в больницу и заглушить лекарствами его силу. Я решила уехать. У меня была мечта: работать в Японии. Я закончила школу и поступила в Хабаровский университет. У меня появился друг. Он, как и я, страдал от того, что творилось в его душе. Он превращал безумные мысли, отражавшиеся в зеркале его разума, в стихи. Благодаря ему я поняла, что становится легче, когда ты можешь облечь свои чувства в слова. Мы обменивались друг с другом стихами, в которых пульсировало наше безумие. Стихи оказались хорошим лекарством.
Нинин рассказ напомнил мне о моих юных годах, когда я пачками отправлял своей любимой, которая находилась по ту сторону океана, стихи, рожденные моими фантазиями. Я еще сильнее проникся к Нине дружеской симпатией. Мы с ней одного поля ягоды: Нина, рожденная на этом острове, все равно что ссыльная, а я – вечный изгой – продолжаю бесконечное путешествие, начавшееся, когда я попал в чужую семью. Неудивительно, что мы подружились. Быть в ссылке или изгнании – не такая уж редкость. Многие из тех, кто по счастливой случайности не испытал ни того, ни другого, в конечном счете разрушают себя: одни перестают выходить из дома, другие кончают с собой. Тому, кто знает историю, известно: большинство из тех, кто хотел создать что-то новое (будь то государство, религия или произведение), не раз подвергались изгнанию или забвению, им знакомы лишения и потери.
Из дальней комнаты слышалось дыхание Марии Григорьевны, будто из ее тела со свистом вырывался ветер. Кажется, Костя тоже уснул, выключив радиоприемник В запотевшем стекле смутно отражалось Нинино белое лицо. За окном – ультрамариновая ночь. Я смотрел на Нинино отражение и прислушивался к музыке ночи, которую исполняли прилив, ветер и сверчки.
– Каору-сан!
Я обернулся на Нинин голос. Она посмотрела на меня такими же, как у матери, серо-голубыми глазами и попросила:
– Расскажите что-нибудь.
Пока мы молча сидели друг напротив друга, нами вновь начинала овладевать тоска. Существовал только один способ пережить эту бесконечную ночь: обмениваться историями.
– Тебе известно, как познакомились твои родители, как полюбили друг друга? Обычно дети рождаются от любви мужчины и женщины. Вы с Костей – плод чьей-то любви. Впрочем, как и я.
– И что за любовь послужила причиной вашего рождения?
Я поведал Нине историю своей семьи – историю любви, которая обречена на забвение, если не рассказать о ней.
Моим отцом был бедный композитор по имени Куродо Нода. Он родился в Маньчжурии, его воспитала музыка. Дед отца – американец, военно-морской офицер. Бабка – гейша из Нагасаки. Отец потерял свою родную мать, только появившись на свет, а когда ему было четырнадцать, умерла вторая мать, воспитавшая его. Ее звали Наоми, она была из России, еврейских кровей. После войны отец побывал с родителями в Кобе, Ёсино и Нагасаки, его жизнь так и проходила в путешествиях. Затем он вернулся в обожженный Токио, менял одну за другой школы при военных базах. Потом по совету своего отца стал жить один, зарабатывая музицированием по вызову для одиноких дам. Вскоре познакомился с одной актрисой. Каждый японец хотя бы раз видел ее улыбку с экрана. Отец влюбился в нее, но она была любовницей генерала Макартура. Любовь отца оказалась безответной. Макартур уехал, а актриса скрылась от людских глаз, она так и не вышла замуж, навеки оставив память о своей улыбке. Отца излечила от отчаяния моя мать. Ее звали Кирико, она родилась в Ёсино, там же, где и мать отца. Отец не знал своей родной матери, тосковал по ней, а Кирико была похожа на нее. У них родился сын. Это и был я. Отец умер, не добившись признания и славы. После его смерти лучший друг отца стал заботиться обо мне и матери. Она стала его содержанкой. Два года спустя мама последовала за отцом. Когда я осиротел, друг отца взял меня к себе, и я оказался в чужой семье.
Рассказывая Нине, я думал: неужели это действительно история обо мне и о моей семье? Она похожа на сказку из каких-то далеких миров. Изгнанники не могут без воспоминаний. Бесконечно возвращаясь к своему прошлому, они чувствуют себя живыми, не будь прошлого – они исчезнут. Но их печальные истории становятся чужими. Я представляю, как одиноки старики, у которых не осталось никого, кто бы их помнил. До чего им, наверное, грустно: можешь врать о себе сколько угодно, а исправить некому. Наверняка пропадает всякая охота рассуждать с серьезным видом о тех трудностях, которые испытал. Одиночество становится таким непереносимым, что лучше бы побыстрее впасть в маразм. Я еще не старик, но уже намного пережил своего отца. Если бы можно было вызвать дух отца из небытия, я бы непременно спросил его: «О чем ты думал перед смертью?»
– Я дитя любви, но если бы отношения отца с любовницей генерала Макартура не оборвались, отец не полюбил бы мать и меня бы здесь сейчас не было. С другой стороны, даже и представить себе не могу, как сложилась бы моя судьба, если бы мать после смерти отца не стала содержанкой его лучшего друга. Беспокоясь о моем будущем, она вступила в связь с наследником торговой компании. Мой отчим тоже умер.
– И мой отец умер рано. – Теперь пришел черед Нины. – Он родился во Владивостоке, в семье военного и учительницы истории. Мама родом с Сахалина, из крестьянской семьи. Мама встретилась с отцом во Владивостоке. Она работала на консервном заводе, а отец пришел на завод заказать консервы для своей части. Увидев отца, мама почувствовала: они полюбят друг друга. Вскоре отца отправили на войну в Афганистан. Он пришел к матери и сказал: «Если вернусь, давай поженимся». Через два года они сыграли свадьбу. Благодаря консервам и войне.
Нина родилась и выросла в этой горной хижине, которую построил отец. Он вернулся с войны, получив ранение, женился на матери, как и обещал, и переехал на остров – после ухода со службы ему хотелось пожить тихо и спокойно в окружении густых лесов. Во время войны среди скал и песка он находился в постоянном страхе, ожидая атаки моджахедов, и пустыня стала вызывать в нем отвращение. Ему было тридцать пять, всего лишь середина жизни, но для него эти годы оказались последними.
– Отцу нравилось на острове, богатом дарами гор и морей. Лес был ему другом. Мастер на все руки, он подбирал то, что волны выбрасывали на берег, и делал мебель, игрушки. Отец часто ходил на охоту вместе со стариком Эруму. Я и сейчас хорошо помню – мне тогда не было и десяти: отец дал мне ружье, показал, как его держать, и сказал: «Стреляй!» Я робко нажала курок, целясь в небо. Мимо пролетала несчастная утка, в нее-то и попала моя пуля. Утка упала на землю.
«Молодец», – похвалил меня отец, а я расплакалась. У меня и в мыслях не было никого убивать, утка сама налетела на свою смерть. Утку приготовили на ужин, но я набросилась с упреками на отца и мать: «Неужели вам ее не жалко?»
И тогда мама сказала: «Утка сама принесла себя в жертву ради нашей семьи. Чтобы ее душа смогла вернуться в лес, мы должны съесть ее мясо и помолиться».
Я сделала так, как сказала мать.
Отец никогда не говорил о войне, лишь однажды он повздорил с военным, который жил на острове. Напившись, тот пошутил: «Нам, военным, на острове делать нечего – сядем на рыбацкое судно да поплывем в атаку на Хоккайдо».
Услышав такие разговоры, отец сказал: «Раз такое дело, лучше я сам перебью вояк, от которых никакой пользы нет на острове».
Вернувшийся из Афганистана отец ненавидел военных острова. Они тоже его не жаловали. С тех пор отец редко появлялся в Курильске. Хижина находилась недалеко от военной базы, но отец говорил: «Военные и носа сюда не сунут, пока я здесь». Американские солдаты, воевавшие во Вьетнаме, и русские солдаты, воевавшие в Афганистане, возвращались домой с глубокими душевными ранами. Они пытались сохранить равновесие, но неизжитый страх вспышками врывался в их повседневные будни. Они глушили его выпивкой и наркотиками, но это вносило еще больший разлад в их тела и души. Они гордились тем, что сражались за Родину, но окружающие их не понимали, считая помехой и обузой. Бывшие солдаты возмущались несправедливостью, но где-то в глубине души, должно быть, у них появлялась мысль: хотя и не по своей воле, но мы совершили ошибку.
