– В такие бурные, дождливые ночи всегда видишь во сне то, о чем думаешь. Не стоит поддаваться страху.

Но с того самого дня – и как знать, не оттого ли, что упал на них гневный взгляд ушедшего? – глаза Государя поразил какой-то неведомый недуг, причинявший ему нестерпимые мучения. На всех обитателей Дворца и домочадцев Государыни-матери было наложено строгое воздержание. А по прошествии некоторого времени скончался Великий министр. Его смерть особенно никого не удивила, ибо он был весьма стар, но скоро беды начали обрушиваться на другие столичные семейства. В довершение всего сама Государыня-мать занемогла какой-то неизвестной болезнью, и с каждым днем ей становилось все хуже – словом, причин для беспокойства во Дворце было немало.

«Это расплата за то, что невинного отправили в изгнание,– думал Государь.– Я должен немедленно вернуть ему прежнее звание». Он не раз говорил о том Государыне, но она по-прежнему стояла на своем:

– Люди осудят вас за отсутствие твердости. Подумайте, какие пойдут толки, когда станет известно, что человек, навлекший на себя немилость двора и покинувший столицу, получил прощение, прежде чем прошли положенные три года?[8]

Государь медлил, не решаясь противиться ее воле, а время шло, и с каждым днем и самому ему, и Государыне становилось все хуже.

В Акаси стояла осень, и, как всегда бывает в эту пору, с моря дул холодный, сырой ветер. Еще тоскливее стали казаться Гэндзи одинокие ночи, и все чаще жаловался он на то Вступившему на Путь.

– Нельзя ли как-нибудь привести ее ко мне потихоньку? – просил он, полагая невозможным отправиться к девушке самому, но и ей, как видно, решиться было непросто.

«Я знаю, что жалким провинциалкам трудно устоять перед непринужденным обращением случайно попавших сюда столичных жителей,– думала она.– Я слишком ничтожна и не вправе ждать от будущего ничего, кроме страданий. Если все останется по-прежнему, то, пока я молода, родители мои, взлелеявшие в сердцах своих столь несбыточную мечту, будут тешить себя пустыми надеждами, веря в мое счастливое предопределение. Однако, если я решусь теперь изменить свою жизнь, их ожидания скорее всего окажутся обманутыми, и я не уверена, сумеют ли они когда-нибудь оправиться от этого удара. Обмениваться письмами с господином Дайсё, пока он живет здесь, на побережье,– смею ли я желать большего? До сих пор я знала о нем понаслышке и лишь мечтала, что когда-нибудь мне представится случай мельком взглянуть на него. Разве можно было предугадать, что судьба забросит его на этот дикий берег и я получу возможность пусть изредка, но все-таки видеть его, слышать принесенные ветром звуки его несравненного кото? Я хорошо представляю себе его повседневную жизнь, а он знает о моем существовании – уже это великое счастье для ничтожной особы, принужденной влачить свои дни среди бедных рыбаков». Так, она и в самом деле не помышляла о большем, полагая незначительность своего положения непреодолимой преградой между собой и Гэндзи. Вступивший же на Путь и супруга его, как ни радостно было им сознавать, что наконец оказались услышанными молитвы всех этих долгих лет, не могли не тревожиться, понимая, как горько будет их дочери, если, встретившись с ней, разумеется не без их содействия, Гэндзи сочтет ее недостойной своего внимания. Самые темные предчувствия терзали их сердца. «Как он ни хорош, а может принести ей немало горя,– думали они.– Слишком уж большие надежды возлагали мы на невидимых будд и богов, совершенно не принимая в расчет ни намерений господина Дайсё, ни предопределения дочери».

А Гэндзи все не отставал:

– О, когда же услышу я пение струн, вторящее плеску волн? Без него, право, бессмысленно…

Вступивший на Путь украдкой выбрал благоприятный день и, не слушая возражений супруги, не сообщая ничего своим послушникам, сам позаботился о том, чтобы как можно лучше украсить покои дочери. Когда же на небо во всем своем великолепии выплыла луна Тринадцатой ночи, он отправил Гэндзи записку, в которой стояло всего несколько слов: «Как не сетовать мне?» (138)

«Не слишком ли?» – подумал Гэндзи, но переоделся в носи и, когда стемнело, вышел из дома. Для него была приготовлена великолепно украшенная карета, но, рассудив, что она менее всего подходит для данного случая, он отправился верхом, взяв с собой одного Корэмицу. Ехать пришлось довольно далеко.

По дороге, глядя, как мерцает на бескрайней глади залива свет луны, которой любуются обычно вместе «с другом сердечным» (139), он невольно вспомнил ту, что осталась в столице, и велико было искушение тут же, натянув поводья, отправиться к ней.

сорвалось словно невзначай с его губ.

Дом на холме со всех сторон окружали деревья. Это было прекрасное здание, построенное с еще большим вкусом, чем дом на побережье. Тот поражал своей величественной красотой, а глядя на этот, словно нарочно предназначенный для тихой, уединенной жизни, Гэндзи с невольным умилением подумал, что человеку, в нем живущему, должны быть открыты все горести мира.

Совсем рядом с домом находилась молельня, звон колокола, соединяясь с шумом ветра в кронах сосен, печалью отзывался в душе, и даже корни растущих на скалах деревьев казались отмеченными особой значительностью. В саду неумолчно звенели насекомые.

Гэндзи осмотрелся: покои, где жила молодая госпожа, были убраны с изысканнейшей роскошью, а кипарисовая дверца, сквозь которую в дом проникал лунный свет, оказалась приоткрытой…

Справившись с волнением, Гэндзи попытался заговорить с девушкой, но она вела себя крайне церемонно, решив, как видно, держаться в отдалении. Чем не знатная дама? Гэндзи не привык к сопротивлению, сердца куда более высоких особ смягчались, стоило ему заговорить с ними. Быть может, она не хочет иметь дело с опальным изгнанником? Почувствовав себя глубоко уязвленным, он медлил в нерешительности. «Не стану же я насильно навязывать себя ей? Этим можно все испортить. Но уйти, признав свое поражение, тоже нелепо». Гэндзи молчал, обиженно вздыхая. Как жаль, что никто из настоящих ценителей не видел его в тот миг!

Шнурок от занавеса задел струны кото, и они зазвенели. Гэндзи сразу же представил себе, как девушка в одиночестве сидела здесь вечером, тихонько перебирая струны, и, воодушевившись, снова попытался заговорить с ней, подступая то с одной стороны, то с другой.

– Я так много слышал о вашем мастерстве, неужели вы не позволите…

Ее тихий голос невольно пробудил в его сердце воспоминание о миясудокоро, живущей теперь в далеком Исэ.

Гэндзи появился слишком неожиданно, у девушки и мысли не было, что кто-то может нарушить ее уединение. Заметив его, она поспешно скрылась в соседнем покое и каким-то образом сумела запереться там. Запоры были крепкие, да Гэндзи и не хотел входить против ее воли. Но мог ли он признать себя побежденным?..

Девушка оказалась изящной и стройной – словом, превзошла все его ожидания. Гэндзи с умилением думал о том, что их союз, заключенный почти независимо от их собственных желаний, далеко не случаен. Право, невозможно было предположить, что ей удастся так быстро покорить его сердце.