Состен пыхтел сзади, жаловался на ноющие мозоли: он протанцевал несколько танцев, и ему отдавили все ноги. Он объявил, что намерен разуться и идти босиком…
— Как в Бенаресе!.. — присовокупил он. — Как в Бенаресе!.. Он пояснил, что там хождение босиком имеет священный смысл и что так принято у факиров.
Что ж, в угоду Бенаресу сделали остановку, пусть поступает согласно обрядам.
— Ты снова собираешься устроить балетное представление?
Нет, он не испытывал такого желания…
Над доками забрезжил рассвет. День не обещал быть погожим, мгла заволокла окрестности, берег подернулся белесой пеленой.
Вдали сквозь туман понемногу вырисовывалась громада Тауэрского моста. Мало-помалу нашим взорам открылась башня на нем, высоко раскинулись гигантские руки пролетов, вставших из реки, оставив проход кораблям. Крутобокие пароходы пускали клубы пара, точно наряжаясь в широченные оборки, прилежно подвигались… Пых! Пых! Пых!.. Окутываясь черным дымом, распуская длинные туманные султаны синего, лилового, розового цвета, точно пышный наряд, точно нарядные флаги для реки, для занимавшегося дня. На восточном берегу мерцали тысячи фонарей… там все кипело, лихорадочно двигалось… Люди сходились, сбивались в ватаги, чтобы взяться за тяжкий труд… взбирались по лесенкам — черные фигурки на сером фоне… На прибрежных сооружениях начиналась трудовая страда. Собравшиеся на рассвете бригады спускались в доки. Происходила смена рабочей силы, ночные труженики отработали свое… Тужились, раздирающе хрустели несколько лебедок, грохот и скрежет поднимались до небес, потом работа входила в обычную колею и шла на малых оборотах… Чух! Чух! Чух!.. Взвыла сирена громадного крана «Портланд» — ночь кончилась…
Во всех направлениях по реке резво сновали лодки… взбаламучивали воду, разбегались в разные стороны… бесчисленные ялики спешили влиться в общее движение: кто загребал кормовым веслом, кто тарахтел моторчиком… Чах! Чах! Чах!.. Спешили во всю прыть, сплывались отовсюду, кто в кильватере, кто с форштевня, кто с кормы… шапки пены крутились между форштевней, прилипали везде: к мостовым быкам, судовым винтам… Вода яростно взбивалась, безудержные фалы ловились на лету, бросаемые с борта на борт… Грузовые увальни, огромные чудища… Верткие лоцманские суденышки перескакивали в рассветных сумерках с одной пенистой гряды на другую, мчались стремглав, еще прибавив прыти, все дальше, увалисто буравили, подобно торпедам, волну за волной, рассыпая брызги…
Я дал вам короткое описание пляски судов средь плеска волн…
Однако зрелище зрелищем, а дело делом… Надо было поторапливаться. Ничего хорошего ждать не приходилось, если бы мы продолжали рассиживаться. Состен был уже готов, но от своего первоначального намерения отказался: расхотел идти босиком и надел башмаки. В нем жил дух противоречия…
— Пошли, пошли, Бенарес!
Но, судя по всему, Вирджиния была не прочь еще отдохнуть. Моя малышечка сникла, хотя и не принадлежала к числу тех, кто может испытывать чувство вялости.
— I could sleep! Я бы поспала! — призналась Вирджиния.
— Но вы же поспали!
Сон одолевал ее, смежал веки…
— Вирджиния, нам нужно идти! We must go! Слишком недалеко мы ушли от столовки. Если только начнется облава — а в том, что полиция должна была нагрянуть с минуту на минуту, я не сомневался — пиши пропало… Сидят смирненько в холодке! Как дважды два! Я уже видел их словно въявь… Ах, лодыри! Ах, разбойники! Нет, мое терпение готово было лопнуть, бешенство закипало во мне… Ах, подонки!..
— Оторвите же задницы, притворщики!
Пусть видят, что я разгневан… Можно было не сомневаться, что нас продали со всеми потрохами. Обвели вокруг пальца, как малых детей, и сдали легавым! Ах, шкурная шатия! Я выходил из себя, ярился, во мне бушевала буря. Всюду мне чудилась издевка, глумливая ухмылка… Подлые рожи подкрадывались к нам… Вон они в тумане! Опасность!.. Я поднял тревогу, показал моим друзьям на шевелившиеся тени. Волнение душило меня, ибо я увидел в тумане нечто необычное… Да-да, человеческие силуэты, легкие фигурки, которые плясали, танцевали гавот, вились густым роем на барже, на парусиновом ее навесе, вокруг невысокой мачты, такелажа… Впрочем, трудно было сказать, что они танцевали. Может быть, фарандолу… Фигурки порхали, реяли над самыми волнами, потом взмывали ввысь… Человечки возносились над водами, исчезали… Хоровод над Темзой!.. Я шепотом известил волшебника о необычном явлении. Он должен знать…
— Смотри, несчастный! Над нами нависла грозная опасность!..
Сомнения быть не могло…
— У тебя обман чувств!
— Обман чувств? Эх, ты, дурачок! Неужели не слышишь музыку?
Нет, он ровным счетом ничего не слышал… До чего же туп! Позорище!..
Как же ты можешь увидеть чарующий воздушный хоровод, коли ничего не видишь и не слышишь? О чем может быть речь?
Он внушал мне чувство жалости…
— Вперед, старая перечница! Я вижу людей, и все тут! Мне нечего добавить. Говорю тебе, за нами следят, нас выслеживают.
Снова дал им нагоняй. Обещал сделать все, лишь бы оградить их от грозной опасности. Я старался изо всех сил, чтобы они выслушали меня, твердил им одно и то же:
— Страшная угроза! Меня тревожит обманчивость испарений серо-зеленой реки… Они сплетаются, свиваются, обвивают, оплетают… Вы слышите меня? Клочья тумана… Они скользят, колышутся… Уходить отсюда, уходить!.. Скользят вкрадчиво… Тс-с-с! Смываться отсюда! Избегать больших дорог! Предательская муть… Стороной обходить перекрестки! Напустить тумана этим любезным туманам, отуманить туманы, запутать следы… Хорошо путает тот, кто путает последний! Фурк — и были таковы! Я знаю, что говорю…
В изумлении они уставились на меня: это был прежний я, и энергия била во мне через край!
— Почтительно кланяюсь, парящие сударыни, и уступаю дорогу! Мечта!.. Ваш покорный слуга, ваш паж!
Привлекши к себе девочку и Состена, я едва слышно прошептал:
— Держим путь на Лайм, Поплар! Горячая преданность! Я вас спасу!..
Главное — присутствие духа.
Предстояло сделать изрядный крюк. Чем хуже, тем лучше!..
— Ну, поднялись! В путь! Вернемся в город окольной тропой бородавчатых жаб!..
Удачный замысел: по сырой тропке, которой пользовались здешние обитатели, у самой кромки берега… Идти было скользко из-за оседавшего на ней при отливе слое гнилых водорослей. По счастью, место было мне немного знакомо: нам с Коротышкой Полем случалось заглядывать в док фруктовозов «Самарланд» к одной девушке-испанке. Этим путем мы и смывались оттуда… Лишь бы не набрести снова на столовку… Еще один крюк… и мы уткнулись в ограду поста берегового телеграфа… того же лилово-серого цвета, что и небо, река, дома… Еще издали я приметил две фигуры, двух сидевших на корточках людей… Я всматривался, но видимость была плохая, все скрадывал быстро поднимавшийся от реки густой туман… Клубы мглы наплывали друг на друга… огромные, заволакивавшие окрестность клубы…
Кто же там?.. Засада?.. Легавые?.. Вот оно!.. Нет, нет! Фу-у-у!.. Слава Богу! На земле лежала Дельфина, а подле нее сидел негр.
— Дельфина! — окликнул я.
Они обнимались, целовались, ласкались, согревали друг друга, засосам не было конца. Волна нежности нашедших друг друга в ночном мраке и холоде…
Она увидела меня, и сразу в крик:
— А, это ты, кровососик!
И ну метаться, размахивать руками… Шляпа слетела, вуалетка упорхнула, сорванная ветром, рассыпавшиеся волосы лезли ей в рот…
Она вскочила на ноги и понесла несусветный вздор — уж такое действие я производил на людей… С перепугу негр бухнулся ничком, запросил пощады, решив, что я из полиции…
— Полиция! — взывал, молил он. — Полиция!.. Not me! Not me! Это не я!..
Ему мерещилось, как и мне. Всюду ему чудилась полиция! Мне стало смешно — настал мой черед смеяться.
— Скажи-ка, цыпочка, — обратился я к красотке. — Это твой черный?
Я в шутку намекал на гринвичского черного, связанного с тем вечером, когда появились сигареты, который вроде как свалился сверху, — черного мужчину в тоннеле под железнодорожным мостом в тот роковой вечер, когда она бегала за врачом.
