— Да здравствуют русские!.. Да здравствует Тибет!.. Ему хотелось приковать к себе всеобщее внимание.

— Да здравствует Тибет!.. Но никто и ухом не повел…

Между тем налет продолжался. Стрельба усилилась, теперь уже в Ламбете… а те двое все не возвращались… Плохо дело… Мне не удавалось оглушить себя напитками… Что-то, видно, случилось…

Может быть, они утонули?.. Лучше было бы им не возвращаться… А если они все в сговоре?..

Подозрения вновь зашевелились во мне. При одной мысли об этом сердце у меня начинало колотиться. Я опустился на место…

— Вы тоже так думаете, Вирджиния?..

Я спросил просто так… Она все равно не могла понять, не могли в ее голове завестись такие мысли… Но во мне крепла уверенность: это была ловушка, коварный ход. Оттого и так ласков со мной этот жулик, все глаза мне отводил девицами и прочим… Бордельщик чертов, я раскусил тебя!.. Именины, видите ли, и все такое! Я тебя вижу насквозь!.. Подкосило это меня. Чистая работа… Ну как же, праздник пришелся аккурат на этот день!.. До чего же хочется им вогнать меня в гроб!.. Вот что крылось за всей этой трескотней… Чуяло мое сердце, пришел конец. Хоть волком вой!.. Те двое никогда не вернутся… Ох, берегись, комедию ломали! Того и гляди, заявятся сюда легавые, да не местные, а из Скотланд Ярда, подручные Мэтью, отличающиеся рвением в исполнении служебного долга… А, вон они, появились из мрака… Нет, это моряки… Как меня классно накроют! Голеньким возьмут: ну-ка, кролик, пожалуй-ка в утятницу!.. Так и стояло это у меня перед глазами… Плюх туда — и подавайте в хрустящей корочке!.. Вот дурак! Вот тебе и именины! Как облапошили!.. Сговорились все до единого!..

Удирать, и теперь по-настоящему!.. Я схватил Вирджинию за руку и потащил за собой.

— Живее, мадемуазель! Уходим!..

Шаг, другой… стоп! Каскад! Он ждал от меня такого хода и преграждал мне дорогу к двери.

Поворот на сто восемьдесят градусов! Вернулся и сел… Я глядел таким дураком, что все держались за животы. Праздник у парня! Хорош праздничек выдался, нечего сказать!.. «Спой что-нибудь еще!» Я ответил отказом. На меня посыпалась ругань… Худой полисмен, который все порывался петь, нагонял на собрание скуку. Его освистали, а он принял свист за знак одобрения и вновь затянул песню… Разгорелся скандал, поднялся оглушительный гвалт, полисмену пустили в лицо струю из сифона. Я вмешался: «Соблюдайте, пожалуйста, приличия! Извольте уважать закон!» Меня освистали, изругали, прогнали взашей… Я забился в уголок вместе с Вирджинией, съежился там и замкнул рот на замок. Держа ее под руку, я собирался с духом. «Посматривай, малыш! Пора брать ноги в руки!» Я был преисполнен решимости… Надо было воспользоваться галдежом. На цыпочках… и глядеть в оба!.. Шепотом!.. Чтобы ни-ни!.. Чтобы никто ничего не заподозрил!.. Один полицейский украдкой следил за нами: я перехватил брошенный им исподтишка взгляд. Неспокойно было у меня на душе. Подождем еще немного. Но сейчас, как пить дать, ввалятся бугаи Мэтью с несгибаемыми выями, кодла скотов… Не приведи Господи, расследованию снова дадут ход! Это будет славный подарок!.. Угожу на страницы «Миррор»… Я уже видел свою фотографию. Новый поворот в деле Гринвича!.. Боже мой, я-то воображал, что уже забыли!.. Обалдуй несчастный! Это мне во сне вообразилось! Какое легкомыслие!.. Ох, сердце забилось, запрыгало, заколотилось, застучало, как барабан, отдаваясь в горле… кишки в животе перевернулись… ноги затряслись, ослабели… Хорош гусь!.. В ушах свистело, гремела барабанная дробь, дудели трубы, так что я уже не слышал внешних звуков… Голова кружилась колесом…Мне пришлось прилечь, я просто боялся шелохнуться… Они все начнут снова!.. Изо рта у меня капала слюна, шла пе… пена… ох, возьмутся снова, такую облаву устроят!.. И в наручники. Всего наручниками скуют, по рукам, по ногам… Уходить надо, и думать нечего!.. И бежать без оглядки! Не в силах встать, трясясь, как в лихорадке, я нес всякий вздор, задрожал от озноба… Бр-р-р!.. Зазвучал наигрыш окарин, они гремели, точно орган… Я прижал Вирджинию к сердцу, не собирался расставаться с нею, шепнул ей нежно:

— Вирджиния, I don't feel well!.. Мне нехорошо!..

Она поняла сразу, что это не притворство…

— Давайте выйдем во двор на минутку!

— Но ведь запрещено, воздушная тревога!..

— Да, но я не могу больше, я задыхаюсь!..

Состен, которому тоже было не по себе, делал мне исподволь знаки: мол, надо бы подышать свежим воздухом… Надо было придумать какую-нибудь уловку…

Нашел! Отправиться на поиски Дельфины!.. Я заорал:

— Вы слышите, как она горланит? Как можно так разоряться на улице? Да вся полиция сюда сбежится! Надо с этим кончать, вернуть ее во чтобы то ни стало! Надо ее найти!

Вот какой я находчивый.

— Вот и сходи за ней! — послышалось в ответ. — Go fetch the bitch! Сходи за козочкой!

Наконец-то мы на улице. Так-то лучше! Фу-у-у… Можно отдышаться! Засвежело. Мы погружались в ночь, и нам было хорошо… А наверху гремело оглушительно, мелкие осколочки от снарядов противовоздушной обороны чиркали по камням — ничего страшного…

Мы сели и принялись размышлять. Трезвый рассудок начал возвращаться к нам. Слава Богу, что мы выбрались из этой катавасии. Да еще прибавить к этому табачный дым, перегарный дух. Но хуже всего было орание в уши, от которого взбаламучивались мозги. По мне, так лучше орудийная пальба… Но только не в том был истинный смысл… Я встряхнул Состена:

— Бежим!

— Ты думаешь?

Он не был уверен. Ему хотелось еще немного отдохнуть под покровом темноты, привалившись к стене кухни.

— Только одну минутку, договорились? Не больше! И смотри, не засни!..

Это было бы неосторожно.

Поглядел на воду, на движение судов… Жизнь не останавливалась, что-то неслышно скользило по реке, огни фонарей двигались во всех направлениях… Судоходство… Сходились, расходились красные, желтые, зеленые огоньки, отдалялись, пропадали… Пароходный гудок, потом натужное пыхтение совсем рядом… Пф! Пф! Пф!.. Судовая машина. Совсем близко, вплотную к берегу шло грузовое судно. Проплыл высоченный борт. Тень скользила за тенью. Миновало… В городе горели пожары. Все-таки падали на него бомбы, и, видимо, в изрядном количестве. Три или четыре очага. Высоченные языки пламени облизывали облака, султаны дыма клонились набок. Такие длинные, такие гигантские шлейфы дыма, что они застлали Лондон на всем его пространстве, накрыли все северные пригороды. Клубящийся дым достиг Биг Бена, окутал часовую башню, пожарную каланчу, здание Палаты общин, Королевский дворец — словом, все… Величественное, титаническое зрелище! Даже не предполагал, что возможна такая красота. Из пивной, из подслеповатой сараюшки нам ничего этого не было видно. Как хорошо, что мы ушли!..

— Подъем! Повалялись, и хватит! Отделение — марш! Раствориться в городе, затеряться среди улиц!..

Так прозвучал мой приказ… Воспользоваться, пока есть время, темнотой. Соблюдать особую осторожность на прибрежной дороге, излюбленном маршруте бродяжек и легавых. Обогнуть это место кружной тропой, затем к шлюзу, а оттуда к Миллфорду, там вскочить на паром, а на той стороне уже можно было ничего не опасаться… Поплар — переплетение улочек, кривоколенных проулочков до самого «Тьюба» — не более трехсот ярдов по открытому месту. «Тьюб» был наш шанс, если только они не предусмотрели всех возможностей побега и не расставили легавых на всех станциях. Впрочем, не стоило сгущать краски…

Я был хорош в разведке, в подготовительных операциях. Этому я неплохо научился в армии. Чему доказательством служило то, что волшебник Состен остановил свой выбор на мне именно по этой причине… не раздумывая, нанял меня ехать с караваном в Тибет, к своей Тара-Toe, к своим миражам… Но довольно!.. Прочь грезы!.. За дело!..

Я вел Вирджинию, держа ее за руку, из опасения, как бы она не подвернула себе ногу среди немыслимых каменных россыпей… Еще когда мы выходили из пивной, из этой курилки, гудящей от диких воплей, у нее закружилась вдруг голова: слишком много танцевала и не в меру пила, чтобы никого не обидеть и чокнуться с каждой из дам! А уж напрыгалась, наплясалась!.. Неспокойно было у меня на душе… Весь вечер, всю ночь напролет!.. Где была моя голова? Совсем с ума сошел! Ничего, верно, не соображал… Может быть, она ушиблась, обо что-то ударилась? Уж не животом ли?.. Потому, наверное, и чувствовала себя неважно! Несколько раз она чувствовала дурноту, едва в обморок не падала. Зря она так прыгала, хотя в ее возрасте это было естественно… Но мне-то не следовало забывать!.. Ничего удивительного, что фею неудержимо тянуло играть, но я был старше, я должен был предвидеть! Мне было двадцать два года, а ей — с натяжкой пятнадцать… Я немного попенял ей… Нет, нет, никаких выговоров… Мягко… Зачем же, мол, такое безрассудство?..