Полковник побуждал меня больше есть — ему нужно было, чтобы я сохранял форму! Он поправлял в глазнице монокль, внимательно разглядывая меня.

— The bones! The bones! Кости! Fantastic!

Ему-то что за дело?

Нашел фантастику! Вот уж кто действительно псих! Диковинная птица! А я никогда еще не был столь благоразумен. Я страшно постарел — вот что со мной случилось. Мне обрыдли приключения, злоключения, всякая такая хреновина… Нет уж, хватит с меня! Я им все сразу выложил, начистоту. Пусть зарубят себе! Хоть на луну летите, отправляйтесь в Циклады, на Зондские острова!.. Попутного ветра, счастливого пути!.. В противогазах или без!.. В дирижабле, метро, на карачках, в трамвае, автобусе!.. Мне было в высшей степени безразлично. Мне с ними больше не по пути, на меня они могли больше не рассчитывать. Полный, благоразумный отдых!.. Вот так я был настроен. «У вас кости выпирают, Фердинанд!» Стало быть, нужно было наращивать жирок. Сам же сказал! Больше никакой грызни, никаких злых замечаний! — обходительность, выздоровление… Буду ждать мира, отрадных деньков. Одно лишь могло образумить меня теперь — окончание войны. Просто, как пареная репа! Я уже мечтал о какой-нибудь спокойной работенке… Скромный коммивояжер… Какой-нибудь ходкий товарец… Больше ничего тяжелого, громоздкого! Довольно надрываться! Хватит таскать на горбу тонны груза! Нет, только необременительный, приятный товар… Скажем, ручные часы… Они теперь, кстати, пользуются спросом… Если бережливо расходовать мое восьмидесятипроцентное пособие по инвалидности, можно очень неплохо жить… помаленьку-потихоньку. Не рыпаться, не нагличать. Славный, даже милый парень!.. Довольно мучений! Я уж не знал, как там получится, но был сыт по горло! Удачи вам и приятного путешествия! Порхайте, миляги, жучилы, пройдохи, скоморохи! Довольно осложнений в жизни! К бесу своден, а заодно уж и девственниц! Ревите, циклопы! К черту феномены! Лестер, ван Клабена, «Туит-Туит»!.. Довольно неразберихи! Выметайтесь, шуты! Не желаю больше терзать ни мозгов, ни телес моих — вообще ничего!.. Терпение, терпение и побольше спокойствия! Какое-то время надо отсидеться дома, пожить тихонько… В общем, держаться. В городе, как пить дать, Мэтью! Может быть, и здесь? Возможно! Дядя что-то, наверное, замышлял… что-то еще более коварное, чем прежде, помимо своего пристрастия к хлысту. Я-то видел, что он играл с нами в кошки-мышки, наблюдал за нами, обдумывал очередную затею. Ему все это, верно, забавным казалось. Верно, нарочно растягивал удовольствие… А в одно прекрасное утро — раз! — выдаст нас с потрохами легавым. Я-то чуял, какой камень он за пазухой носил. А что, если они оба окочурятся в своих противогазах? Это был бы совсем другой коленкор… Это было бы мне с руки! Может быть, и мне что-нибудь перепало бы в наследство? Да я все спер бы и так перед уходом!.. Вот такие замыслы рождались в моей голове за обеденным столом, пока я калякал с ними о том о сем… Скучные людишки! Себялюбцы и ничего больше! Девчонка была, в сущности, того же поля ягода… Каждый за себя! Близился день испытаний, скоро должен был начаться пресловутый конкурс. У Состена-китайца, похоже, холодело внутри от страха. Молчалив стал… Бросит два-три слова полковнику, и все. Запечалился. Теперь оба невеселые садились всякий раз к столу. По счастью, полковник прекрасно держался, говорил сам с собой, блистал остроумием, вечно устраивал какие-то игры на сообразительность, бесконечные шарады, какие-то забавные случаи без начала и без конца. С приближением грозной опасности он стал неутомим в забавах, балагурил напропалую, то и дело устраивал игры в слова, всякие угадайки. Все тотчас же благополучно забывал и принимался за старое:

Мой первый слог — пичужка. Второй — один важный министр-р-р. Министр-р-р! Внимание, осторожно! Экьюрейт! Осторожно!

Набор слов, но нам полагалось смеяться. Чтобы было тихо-мирно. Только бы не обиделся. Глядеть в оба! Главное, не задеть его!.. Смеяться, смеяться от души. Состену приходилось пересиливать себя, чтобы непременно взрыв хохота, иначе полковник сердился, сразу начинал кривиться. Засим приходил черед сельдерея: «Сельдерей мой первый слог, я грызу второй» и т. д. и т. п… Ну, и в завершение — дело нешуточное: чтение «Таймс». Он раскрывал пухлую газету во всю ширину… бормоча про себя, пробегал глазами статьи, перескакивая через целые разделы. Это его мало волновало… и вскоре он погружался в объявления… Спорт… Летний досуг… Наспех мямлил для нас, не задерживаясь. Источником волнения для него, так сказать, гвоздем программы была рубрика некрологов. Тут у него менялся голос, тон. Он торжественно переворачивал страницы. Уведомления в черной рамке, извещения о смерти. Он читал все подряд, длинные перечни: «погибших в бою», «павшие на поле брани», «Death in Action» — погибшие при исполнение воинского долга… Чинно возвещал:

«Major John W. Wallory! 214 Riffles Brigade.

Роется в памяти, не находит:

— Don't know him!

Короткое наклонение головы, щелкание каблуками под столом.

«Captain Dan Charles Lescot, King's Own Artillery»… Don't know him! He знаю такого!

Наклон головы. Щелчок. «Lt. Lawrence М. Burck, Gibraltar Pioneer D.C.O.»… O, known his father at Sanhurst! No! Nigeria! Good man! Good man! Знавал его отца в Санхерсте!

И так всех подряд. Мертвецы, мертвецы… Старые товарищи, их сыновья, их двоюродные братья… Все, кого знавал. Все, кого не знал. Во всех концах бела света… от Эскота до Черта-На-Куличках… от Бермудской глуши до Гебридских островов. Всюду, где служил с нашивками 7-го Королевского инженерного полка.

Когда наступал конец, когда была прочитана последняя строка мрачного перечня, он поднимал тост за короля. Всем стоять навытяжку, всем без исключения, даже малышке, с рюмкой в руке!

— Gentlemen! Ladies! Live the King and our Gracious Queen Mary! And да здравствует наш генерал Хейг! And да здравствует ваш Жоффр! Да здравствует Франция! Rule Britannia!..

Никто не обойден. Сердечное согласие!

Все завершалось здравицей в честь артистов. За них тоже пилось обильно! Слава составившим славу театра! За его личные воспоминания!..

— Long Live our Helen Terry, our Glorious Keats! Браво Cape Бернар! Да здравствует Дама с Камелиями!

Только после этого можно было встать из-за стола.

Я не выказывал чрезмерного любопытства, избегал расспросов о ходе опытов, не осведомлялся, идет ли на лад работа над противогазами, все ли залатано, осторожно ли они нюхали… Во всяком случае, они больше не ругались — это уже было что-то. Они перестали поносить друг друга. Слышны были лишь громовые удары молотов, да вырывалась вдруг струя пара под давлением, хлестала прямо над лужайками, выбиваясь нередко на середину улицы. Первый завтрак им носили в мастерскую. Все блюда приправлялись «Фероциусом», лишь бы не спускаться в столовую, не терять ни минуты! Насколько я понял, они вступили в пору бурного творчества, но подробностей я не выспрашивал. Никаких доверительных бесед. День миновал за днем, не более того. Вечером я задавал храпака или притворялся.

Я не желал, чтобы Состен пускался в разговоры со мной. Когда к полуночи он сходил в спальню, я не произносил ни слова… не издавал ни единого вздоха. Мое решение было неколебимо: выиграть время! О том только и помышлял… Довольно сумасбродных проектов. Дожить до конца войны, не угодив в тюрьму или на виселицу. Самое заветное мое желание. На Вирджинию я уже больше и не глядел, даже за столом. Глядел прямо перед собой… Немного в окно, когда она шла через сад. Она не видела меня. Мне и без того хватало переживаний из-за гула в ушах, болей в руке, из-за Мэтью наконец! А Клабен? А Лестер? Неотступные мысли из-за всего этого… и изнурительная бессонница… и консульство… и Сороконожка!.. Нет уж, довольно задыхаться от всепоглощающей страсти! Ну уж, нет! Вовлекать бедную девчушку в немыслимые злоключения!.. Это лишь привело бы к новым несчастьям. Довольно уже повалял дурака. Я теперь собственной тени пугался. Хотя любовные страдания отнюдь не смертельны, но это глупость, за которую платится страшная цена. Последствия преотвратительные: похищение девицы и т. д…