Ей хотелось упиться страстью, но интереснее всего, что ей хотелось упиться ею на балконе. Пол был бетонным, грязным и холодным. Настя встала на лист картона рядом со створкой, я же вынужден был впитывать холод. Может, на определенном этапе это и не было бы заметно, но с учетом других факторов, отвлекало.
Понятно, что на воре и шапка горит, но как бы я ни убеждал себя в том, что на нас, маячивших в окнах седьмого этажа никто не обращает внимания, меня не покидало убеждение, что парочка молодых людей пялятся на нас и скабрезно смеются.
Ей доставляло извращенное удовольствие высовывать голову, стонать и дразнить мою скромность своими "непристойными" выходками.
Мы достигли цели одновременно — верх удовольствия по Овидию.
Я ощутил мгновенное снятие всех видов напряжения — эмоционального, физического (ноги перестали болеть, но еще тряслись), морального (нас никто больше не видел).
Я отнес ее в комнату и прикрыл дверной проем тюлем.
Было тепло. Пахло травами или цветами. На улице тихо — не слышалось ни машин, ни криков. Вечерняя нега старой Рязани.
Мы завалились на диван и принялись есть фрукты: апельсины, груши, яблоки. Ели неторопливо и с удовольствием, давая друг другу отведать лучшие дольки.
Хотелось пить, казалось, что сока этих плодов будет достаточно, чтобы удовлетворить жажду.
День идет к концу. Солнце еще не зашло — оно лишь спряталось за облака, но по тому, как ложатся тени, ясно — день ушел в прошлое.
Она с удовольствием вдыхала аромат "Vogue", а я смаковал виноград, рассматривая ее обнаженные ноги, — она умудрилась снять юбку, а я даже не заметил.
Целлюлит округлил ее бедра. Женские ноги теряют привлекательность, если нога не помещена в изящную туфлю, а уж если подкожный жир и целлюлит овладевают ими…
Впрочем, я быстро отказался от праздных мыслей, сосредоточившись на другом: следовало позвонить домой, чтобы предупредить маму — я не приду ночевать. Но какую причину назвать в качестве оправдания? Я решил сказать, что переночую у Тихонова, поэтому следовало предупредить его самого.
Сергей был краток, похоже, пребывал в мрачном расположении духа. Заверив, что прикроет в случае чего, он спросил, как проходит вечер.
— Привет Демонической, — шепнул он в трубку.
Мама встретила мою "легенду" без особого энтузиазма. У нее явно были другие планы. Она печальна. Я сознаю, что оставляю ее дома одну, в квартире, лишенной удобств, одинокой и сиротливой. В душе проснулся демон, шепчущий: "Ты никогда не угодишь всем сразу. Кем-то следует пожертвовать. В данном случае — матерью. Что ж, если они не понимают тебя, не желают поспособствовать счастью, остается жертвовать. Будь с Настей и не думай ни о ком, иначе отравишь счастье. Так и будет тянуться. С ней ты будешь думать о матери, с матерью — об отце, с отцом — о Насте. Это же не может продолжаться вечно!"
Стемнело. Мы сидели в лунном свете и слушали пение цикад. Нам так и не удалось съездить на юг. Цикады всегда напоминают Крым. Настя предложила почитать какую-нибудь детскую книгу. В этой квартире прошло ее безмятежное детство. Наверно, она счастлива, если хочет отправиться в прошлое.
Мы зажгли ночник.
У каждого свои книги. Похождения зверя Индрика не интересовали меня…
По второму каналу показывали презабавнейший итальянский фильм. Речь шла об итальянском служащем, которого начали подозревать в серии извращенных убийств. Полиция решила поймать его "на живца", для чего была выбрана такая же недотепа. Цепь совпадений убедила ее, что он действительно маньяк, но его поведение — безобидное и наивное, вызывало симпатию. Он задолжал за квартиру, поэтому пробирался в дом через пожарную лестницу. Случайно убил соседскую кошку, которую отослал соседу по почте…
Девица (кстати, весьма хорошенькая) по заданию провоцировала его: то пройдет перед ним будто по неряшливости с задранной юбкой, то нагнется, обнажив сокровенное, а он, советуясь со своим психиатром, при помощи странных методик пытается перебороть соблазн. Ее удивляет, почему он так холоден.
Наконец, они оба оказались втянутыми в эту игру — вместе лазили в дом через окно, вместе ходили через стройку, вместе попадали в нелепые ситуации. Удивительно подходили друг другу.
Когда было совершено очередное убийство (кстати, зритель до конца пребывает в сомнении: кто же убивает?), а улики сошлись на клерке, началась облава. Даже она в нем сомневается.
Спасаясь, он забирается в дом к другу-психиатру и обнаруживает неопровержимые улики: друг и есть маньяк.
Вот они лезут в квартиру по пожарной лестнице. Ее ноги стройны, чулки восхитительны, а их поцелуй — верх совершенства.
Безобидный фильм возбудил нас до крайности. Возможно, это было связано и не с самим фильмом, но я набросился на Настю и долго обожал ее в свете луны.
Восемь месяцев мы не засыпали вместе. Прислушиваясь к ее дыханию, я думал, какой хорошей она бы могла стать женой. Демоническая Манон Леско.
Ночью я несколько раз просыпался и целовал ее. Несколько раз обнимал во сне, гладил волосы, целовал в шею, терся ногой о ее ногу.
Утром она со счастливой улыбкой сказала, что эту ночь не забудет никогда. И, как и раньше, попросила об услуге: пусть женщина, та, другая, которая будет счастлива со мной, никогда не прислоняется к ее заветной ложбинке. Это ее место, Настино.
После чая я ушел, оставив ее с Индриком и мороженым, которое мы недоели.
Шагая навстречу солнцу, поднимающемуся к зениту, я думал об утре, которое улыбнулось несколько часов назад. Оно, утро, напомнило деревню, утреннюю рыбалку и лес, коров, бредущих вдоль реки и заветный остров… Интересно, а что напоминал Насте зверь Индрик?
Окна открыты, квартира наполнена воздухом и мерным треском цикад. Пахнет цементом.
Черкасов звонит, чтобы поинтересоваться, связался ли я со Сметанниковой.
— Ты свои приемчики брось! Со Сметанниковой веди себя правильно, — поучал он.
— Почему? — спросил я, откусывая яблоко.
— Эта девушка очень хороша. Себе приберегал. Можно сказать, от сердца отрываю. Лучшее — тебе.
— Чем же она так хороша?
— Ты что, издеваешься? Хочешь назначить свидание и спрашиваешь, чем она хороша?
— Она умна? Красива?
— Да. И то, и другое.
— У нее красивые ноги, большая грудь, точеная фигура?
— Да.
— А недостатки есть?
— Есть, пожалуй. Нос с горбинкой. И великоват.
— Она по этому поводу комплексует?
— Нет. Она не обижена мужским вниманием, так чего же ей комплексовать?
— Логично.
— Давай звони, не тяни. А то познакомится еще с кем-нибудь. Упустишь счастье.
— Что же это за Сметанникова, если мне нужно прилагать усилия, чтобы ее не увели перед носом? Нужна ли она?
— Хватит загоняться! Опять за свое! Женщину нужно заслужить. Ты избалован своей Демонической. За тобой девушки всегда сами бегали, поэтому ты и не знаешь таких простых вещей…
— Но это говорит в мою пользу.
— Нет, не говорит. Мужчина должен ухаживать за женщиной, а не наоборот.
— С чего ты взял? Просто потому, что ты так привык? Или потому, что это общепринятое мнение?
— Позвонишь мне, когда с ней встретишься?
— Ладно, позвоню.
— Ну, пока. Аня зовет.
— Как у вас дела?
— Как обычно.
Вместо того, чтобы позвонить Сметанниковой, я позвонил Прониной…
Внизу меня встретила вахта и белобрысый парень чудаковатого вида за стеклянной перегородкой. Большое объявление возвещало:
"Действует пропускной режим. Предъявляйте документы, удостоверяющие личность, охране".
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, — ответил парень.
— Я по вопросу трудоустройства.
— Чьего трудоустройства?
— Своего.
— В качестве кого?
— Преподавателя.
Наше общение становилось все более нелепым.
— Я к Наталье Альбертовне Прониной, — попытался объясниться я.
— А. Оставляйте паспорт и проходите.
— А вы не подскажете, куда именно?
— Прямо по коридору. Потом на второй этаж.
