– Я каждый день езжу верхом. Мозоли у меня от поводьев.

– Каждый день?

– Каждый.

– Даже сегодня?

– По-моему, вы стараетесь оттянуть неизбежное, Давина, не так ли? Или вы вдруг решили, что вам не так уж и не терпится, как вы думали?

– Что значит не терпится? При чем здесь это? Я просто стараюсь быть вежливой.

– А вам не кажется, что это рискованно?

Она лишь улыбнулась в ответ.

Неожиданно она оказалась на спине на середине постели, а он смотрел на нее сверху вниз.

– Я понял, что не терпится-то мне, – сказал он.

– Правда?

– Истинная правда.

– О!

Он начал целовать ее, при этом он проводил пальцами по ее горлу, по округлости ее плеча, по изгибу бровей.

Когда она непроизвольно приподняла бедра, он вошел в нее с такой осторожностью, с таким умением, что она лишь тихо застонала.

Он нашептывал ей на ухо, что ей следует делать, и она безропотно повиновалась. Ей оставалось лишь жалеть о том, что она так неопытна. Может быть, ей следует быть более сдержанной и осторожной? Но как это возможно? Ведь она еще никогда ничего подобного не испытывала. Даже не подозревала, что такое может быть. Когда он начал ритмично двигаться, она обхватила его ногами.

В детстве она впервые увидела радугу. Она появилась над Эдинбургом и была такой яркой, что у нее захватило дух. Сейчас Давина чувствовала то же самое – благоговение перед чем-то таким, чего она не понимала.

Так вот что имели в виду поэты, когда писали о слиянии сердец и душ. Она не знала этого человека, а он ее понимал. Когда она вздыхала, его губы оказывались рядом, чтобы поймать ее дыхание. Когда она гладила его щеку, он прикрывал ладонью ее руку, словно желая, чтобы она чувствовала, что они единое целое.

В следующий момент мир вокруг нее вдруг исчез, а ночь озарилась взрывом ослепительного света. Давина вздрогнула, вцепилась в плечи Маршалла и держалась за него, когда ее пронзило наслаждение…

– Ты ведь не девственница.

Ее сердце затрепетало в груди, словно маленькая птичка в клетке. Давина медленно вытянула руки под простыней и сжала кулаки.

Он приподнялся на локте, и стал разглядывать ее при свете лампы.

Как странно, что сейчас он еще более красив, чем был до этого. Его щеки раскраснелись, а карие глаза казались почти черными. Губы были изогнуты в улыбке. На мгновение ее взгляд остановился на его губах, но у нее недостало смелости поцеловать его, хотя ей очень этого хотелось.

Возможно, что именно его красота заставляла ее чувствовать себя робкой. А может, это было от того, что она вдруг осознала, что, несмотря на интимную близость, он так и остался незнакомцем? Ей стали знакомы прикосновения его рук, мягкость губ, жар его тела, но она по-прежнему не знает, что он за человек. Что делает его счастливым? А что – печальным? Добр он или груб со своими слугами? Высокомерен или скромен?

Кто он такой – граф Лорн?

– Тебе нечего сказать?

Она закрыла глаза, моля Бога направить ее. А вдруг Богу не понравится ее просьба? Может, он вообще устал слушать ее молитвы?

«В последний раз, Боженька, и больше я тебя не потревожу. По крайней мере, сегодня. Подскажи мне слова, которые я должна ему сказать. Просвети меня, но так, чтобы я была избавлена от дальнейших расспросов».

Господи, как же она устала от того, что ее постоянно выставляют к позорному столбу.

– Нет, я была не девственница.

Наступило молчание. Было слышно лишь ее тяжелое дыхание. Она приказала сердцу замедлить свое бешеное биение и изобразила на лице подобие улыбки.

– И у тебя нет никакого объяснения?

– Нет, – ответила она, заставив себя смотреть на него. – Вы знали, что я оказалась в центре скандала, что я опозорила свою семью. Вам не приходило в голову, что если бы я была девственницей, я бы к вам не приехала?

Он молчал, но не отводил взгляда.

– Зачем мне что-то объяснять? Для вашего одобрения? – После долгого молчания она спросила: – Разве необходимо, чтобы вы меня одобрили?

– Вы всегда сами выбираете свой путь?

Она хотела удержаться от улыбки, но это был такой неуместный вопрос, что она улыбнулась.

– Я лежу голая в постели с незнакомцем, за которого только что вышла замуж. Вряд ли я могла сама прийти к такому решению. Или выбрать, как вы выразились, свой путь.

– Вам это понравилось, – сказал он почти самодовольно.

– Да, – призналась она, отводя глаза. – А мне должно быть стыдно?

– А вы чувствуете стыд? – Он подвинулся на край кровати и встал.

Странное время для такого вопроса. Или он просто решил привлечь ее внимание к тому, что он голый и почти готов продолжить? А сам он стыдится…

– Стыд? У этого слова есть множество определений в зависимости от того, кому вы задаете вопрос. Но все сводится к поведению, не так ли?

– А что вы назвали бы бесстыдным поведением? – поинтересовался он.

Ни на секунду не задумываясь, она выпалила:

– Жестокость! Лицемерие!

– Не показывать своих щиколоток или не быть слишком нахальной? – Его улыбка была не вызывающей, а доброй. – Кто был с вами жесток, Давина?

Поскольку она молчала, он перестал улыбаться.

– Еще одно признание, которое я, по-видимому, не услышу. Не важно. Я не требую, чтобы вы делились со мной своими мыслями. Только собственным телом.

Схватив свою одежду, он направился к двери. Неужели он не собирается одеться, прежде чем уйти?

– Вы не боитесь шокировать слуг?

Он засмеялся и вышел. Через мгновение она услышала, как он закрыл за собой дверь.

Восходящее солнце окрашивало небо в праздничные розовые и оранжевые цвета. Его луч сначала коснулся окна, потом робко переместился на потолок, а через несколько минут осветил руку Давины, которая сидела перед туалетным столиком и наблюдала в зеркале за причесывавшей ее Норой.

Нора ничего не сказала по поводу того, как ее хозяйка выглядит сегодня утром, но было заметно, что время от времени она сдерживает улыбку.

Давина разглядывала себя в зеркале. Ее глаза были какими-то другими – они блестели, а на подбородке красовалось розовое пятно. Такие же отметины были и на других частях ее тела, но Давина их тщательно припудрила и надела пеньюар до того, как позволила Норе войти к ней в спальню.

Однако ничто не могло скрыть румянца на ее щеках и припухшие губы. Если кто-либо к ней присмотрится, подумала Давина, то наверняка поймет, какой именно опыт она приобрела сегодня ночью.

Прошлая ночь была откровением, и не только в физическом смысле. Каким-то образом Маршаллу удалось проникнуть в ее сознание, завладев даже ее снами. Она терпеливо ждала, пока Нора ее причешет, но при этом думала только о нем. Если закрыть глаза, то можно без труда представить его рядом с собой и то, как он странно улыбался.

Она открыла глаза. Ее ждало разочарование – рядом стояла только Нора.

А где же он? Что он делает? Так же заняты его мысли ею, как ее мысли – им?

Почему он оставил ее после их первой ночи? Может быть, ей следовало быть более сдержанной и не показывать ему, как она на него реагирует? Может, должна была как-то похвалить его? Или, наоборот, молчать? Наверное, надо было признаться, что она стыдится своего поведения в прошлом.

Оказывается, быть невестой гораздо более сложная штука, чем она предполагала. Однако она не станет задавать вопросы своей тете. Ни в коем случае. Но с кем она могла поговорить?

Господи, что ей сейчас-то делать?

Следует ли так много думать о нем? Или отмести все мысли о том, что произошло ночью, и считать свою первую ночь в качестве замужней женщины такой же маловажной, как свою мимолетную связь с Алисдэром? Но ведь сегодняшняя ночь не идет ни в какое сравнение с тем злополучным свиданием с Алисдэром. Абсолютно ни в какое.

С этого момента она никогда не будет прежней. Ее жизнь будет навсегда разделена на две части: до того, как она вышла замуж, и после. Какие еще откровения ждут ее в замужестве? Неужели она научится понимать не только то, чего хочет ее муж, но и чего хочет она?