Она вышла из комнаты. Лампа на лбу светила плохо, она поменяла батарейку. Она не любила в одиночку ходить по туннелям и в общем-то никогда этого не делала. Ориентировалась она хорошо, дело не в этом, скорей уж в темноте и сквозняках, местами до того сильных, что казалось, кто-то тянет тебя за волосы. Ощущение вроде как в детстве, когда она, маленькая, лежала в постели, а чьи-то руки касались ее тела и голос шептал на ухо, что надо вместе идти в душ, и чье-то дыхание сдувало волосы на сторону.

Она не сомневалась, что идет правильно. По крайней мере, тут даже пахло крысами.

Несколько сотен метров, пройдено почти полпути, как вдруг вдали мелькнул световой конус, совсем тусклый. Это не он. Это карманный фонарик, а Лео никогда бы не пошел в канализацию без лампы на лбу, без света, который никогда не падал на него самого.

Она замедлила шаги, фонарик приближался, беспокойно метался по стенам туннеля и время от времени слепил ей глаза.

Лео. Миллер и его друг. Женщина в душевой для транспортников. Врач, который брал ее, меж тем как она глядела в потолок. Сегодня она повидала столько людей, сколько обычно за неделю. И вот еще один человек.

На расстоянии десяти-пятнадцати метров она разглядела, кто это.

Одна из одиннадцати женщин, которые жили в большом помещении под Альстрёмергатан.

Если присмотреться, пожалуй, вовсе и не женщина, а ее ровесница.

Их разделяло два-три метра, когда они на миг встретились взглядом. Обе еще больше замедлили шаг и посторонились, чтобы уж точно не коснуться друг друга.

Еще один взгляд — и они разминулись.

Женщина, оказавшаяся девочкой, смотрела прямо перед собой. Они были одного роста, с одинаково длинными, темными, спутанными волосами, лица у обеих в саже. Но у той, другой что-то поблескивало. Серебряные колечки в ухе, одно вплотную к другому. Не десяток, не сотня — много больше.

Она трижды видела эту девочку раньше.

Но ни слова не говорила. Никогда. Здесь у каждого была своя история, и каждый хранил ее в себе.

Еще несколько шагов, свет фонарика затрепетал и исчез, они разошлись в разные стороны.

Эверт Гренс медленно ехал через центр Стокгольма. По-прежнему малолюдно, мороз всех распугал, редкие прохожие кутались в длинные пальто и мечтали поскорей очутиться в тепле. Он знал каждую улицу, каждый тротуар, каждый подъезд. За тридцать пять лет в городской полиции изучил, где обретаются уголовники и наркоманы. Из прочих, из законопослушных людей, он знал немногих.

Красный свет на Стуреплан сменился зеленым и снова красным. Он не слышал тех, что сигналили где-то позади, он все еще был с ней, у постели с мигающими аппаратами. Состояние, как ему сказали, вполне стабильное. Он этого не видел. Человек лежал в забытьи и дышал при помощи аппарата — вот все, что он видел и понимал.

Никогда еще он не испытывал такого жуткого страха.

Раньше было полегче. Раньше он умел отключаться. Когда знал слишком много и не хотел знать больше. Мог работать еще энергичнее, еще ниже склоняться над щелистым столом, еще быстрее шагать по грязному коридору. Теперь так не получалось. Может, виноват возраст, может, силы уже не те. Сведущие умники утверждали, что у психопатов с годами возрастают эмоциональные способности. Гренс обычно только посмеивался над подобными учеными выводами, он ежедневно видел психов и как-то не замечал, чтобы кто-нибудь из них поздоровел. Но если б все было так. На самом деле. Наверно, тогда это касалось бы и комиссаров криминальной полиции.

Раздражающий писк рации, закрепленной повыше его колена. Потом голос из дежурной части:

— Девятнадцать двадцать три.

— Девятнадцать двадцать три на связи. Прием.

— Вызов по просьбе Нильса Крантца. Он хочет поговорить с тобой.

— Я говорил с ним. Только что.

— Он хочет поговорить еще раз. Но не может дозвониться тебе на мобильный. Свяжись с ним.

Эверт Гренс посмотрел на мобильник, который висел в заряднике возле рации. После разговора с Крантцем он отключил его, хотел остаться с ней, со своими мыслями.

Включил телефон, набрал номер. Крантц ответил после первого же сигнала:

— Карточка, Эверт. С отпечатками женщины. Я проверил, откуда она.

— И?

— Государственная страховая касса в Тюресё. Возле площади Болльмура-торг. Ехать надо…

— Спасибо.

— …на юг по…

— Спасибо. Достаточно. Может, и тебе не мешает навестить начальника тамошней службы безопасности? Раз уж ты решил играть в следователя?

Ясный голос криминалиста иной раз тоже звучал сердито, но сейчас был просто усталым:

— Эверт, мне тоже трудно говорить «спасибо».

Гренс улыбнулся.

Да, это чертовски трудно, как всегда.

Улыбаться было приятно, и он улыбался, выезжая с Кунгсгатан и сворачивая налево, в туннель, который вывел его на Сёдерледен и дальше, в сторону южных предместий.

Пока перед ним снова не возникло ее лицо. Пока благодаря ему она не задышала свободнее, а он сам едва не задохнулся.

Люди на площади Болльмура-торг мерзли не меньше, чем в городе. Гренс стоял, прислонившись к машине, ждал на морозе уже десять минут, но не спешил спрятаться внутри: щеки приятно немели от холода. Он успел позвонить в санаторий Софиахеммет, и кто-то еще раз сообщил ему, что состояние ее не изменилось, а он еще раз сказал, что это невозможно, что все меняется, иначе не бывает.

Патрульная машина резко затормозила прямо рядом с ним.

Полицейских в форме было двое, оба совсем молодые, они вежливо поздоровались и опустили стекло с пассажирской стороны.

Он взял коричневый конверт, поблагодарил, проводил взглядом их машину.

Вестибюль Государственной страховой кассы в Тюресё выглядел так же уныло, как и все здание, от которого разило бюрократией, учреждением. Он частенько задумывался, какие такие правила предписывали общественным зданиям, построенным начиная с семидесятых годов, выглядеть одинаково скучно. Охранник у входа, рослый, с короткими светлыми волосами и по-детски круглыми щеками, внимательно изучил удостоверение Гренса, потом несколько раз кивнул и выписал гостевой пропуск на синей картонке.

— Начальник службы безопасности сейчас придет, — сказал он, жестом предложив Гренсу сесть.

Комиссар покачал головой, лучше постоять, нога болела, как обычно, когда зима донимала ослабевшие мышцы.

Он смял пропуск — нечего этой бумажонке делать на лацкане его пиджака, — а начальник, точнее, начальница уже шла к нему, быстрыми короткими шагами:

— Кайса.

Имя. Этого он не любил. Но пожал ей руку:

— Эверт.

На вид ей лет сорок с небольшим. Высокая, почти как он, примерно метр восемьдесят пять. Она удивленно задержала его руку в своей:

— Ты?

— Прости?

— Ты ведь Гренс.

— Да.

— Я уж забыла совсем, что ты существуешь.

Она сделала знак рукой, приглашая подняться по лестнице. Сухой воздух, высокие ступени, он тотчас запыхался.

— Мы говорим о чем-то важном?

— Одно время я работала на Крунуберге. Недолго. И ты был из тех, кого все побаивались.

— Вот как?

— Сейчас, двенадцать лет спустя и вдали от полицейского управления, ты выглядишь не таким грозным.

Короткий коридор и снова лестница.

— Ну-ну!

— Я стала старше, да и ты тоже. А может, когда проходит достаточно много времени, человек забывает детали, присущие тому или иному месту. Ведь они просто существуют, и только. Когда же больше их не видишь, когда они не имеют к тебе касательства, можно начхать на них с высокой колокольни.

Она улыбнулась. Вполне красивая женщина. Он редко о ком так думал, но она действительно была красивая.

— Всё?

Продолжая улыбаться, она вошла в комнату, удостоверилась, что он вошел следом и уселся на один из двух посетительских стульев, тоже села, по другую сторону письменного стола, коротко смерила его взглядом, а потом спросила:

— Чего же ты хочешь?

— Кофе.