Она заходила и в другие дома, где народ занимался такими же вещами: в один дом в Кэрберри-плейс и в другой — на Бэйсуотер-террас. У Ивонны было такое ощущение, что она может заявиться к ним когда угодно — и почувствовать себя дома. Все принимали ее такой, какая она есть. Кто-нибудь всегда устраивал ей теплый прием — например, с помощью косячка и чайничка жасминового чая. И потом, им всем нравилась одна и та же музыка, и все они друг с другом соглашались насчет общества, насчет того, что война — это зло, насчет всякого такого. Но дом на Спрингфилд-маунт был ближе всего, и к тому же там жил Стив.

В воздухе пахло тлеющими сандаловыми палочками, а на стенах висели плакаты: Джимми Хендрикс, Дженис Джоплин, жутковатая репродукция Сальвадора Дали и еще более жуткая гравюра Гойи — «Сон разума рождает чудовищ». Бывало, что Ивонна, куря особенно забористую травку, растворялась в этой гравюре, где спящего художника окружают ночные твари.

Обычно они просто садились в кружок и рассуждали о том, каким ужасным стал мир и как они надеются его изменить, покончить с войной во Вьетнаме, освободить университеты от засилья элиты и лакействующих профессоров, положить конец диктатуре капитализма и империализма. Ивонне не терпелось поступить в университет: ей казалось, что там-то и есть по-настоящему захватывающая жизнь, не как в этой надоевшей нудной школе, где с тобой до сих пор обращаются как с маленьким ребенком, не интересуясь, что ты думаешь о мире. А в университете ты студент, у тебя есть права и все такое. Стив был на втором курсе, изучал английскую литературу, но до начала учебного года оставалось еще недели две. Он обещал, что в ближайшем семестре будет водить ее на все грандиозные концерты в университетской столовой, и она с трудом подавляла нетерпение. Должны были приехать «Муди Блюз», и «Фэмили», и «Тираннозаврус Рекс». Ходили слухи, что даже «Ху» приедут туда записать живой концерт.

Этим летом они уже посетили вместе множество потрясающих гастролей: «Сандерклэп Ньюмен» в зале ратуши, «Пинк Флойд», «Колоссеум» и «Эйр Эпперент» в аббатстве Селби. Она жалела, что пропустила нынешний остров Уайт — там ведь был Дилан, — но ее родители ни за что не отпустили бы ее так далеко. Ей оставалось еще два года учиться до поступления в университет, и поэтому ей надо было получить хороший аттестат уровня А. Правда, сейчас это казалось маловероятным, но она еще успеет нагнать. В любом случае ей удалось получить семь очень хороших оценок для аттестата уровня О.^[8]

Усмехаясь сквозь пелену дыма, она вспомнила уик-энд. Воскресенье прошло просто шикарно! Они ходили на Бримлейский фестиваль — она, Стив, Тодд, Чарли и Жаки — и всю ночь провели на поле, делясь косяками, едой и питьем со своими собратьями по празднику. Стив закинулся кислотой, но Ивонна не захотела, потому что вокруг было слишком много народу, а она боялась, что резко слетит с катушек. Но Стив был вроде бы в полном порядке, хотя один раз она забеспокоилась, когда он пропал больше чем на час. Когда все кончилось, они сходили на Спрингфилд-маунт за парой косяков, а потом она отправилась домой, чтобы собраться в школу, и чуть не столкнулась с отцом.

У нее не хватало храбрости рассказать родичам, чем она занимается. Господи боже ты мой, ну почему предок у нее — фараон? Просто нечестно. Если она поведает своим новым друзьям, чем ее папаша зарабатывает на жизнь, они от нее разбегутся, как от зачумленной. Если бы не предки, она бы и в субботу двинула в Бримли. Стив и остальные провели там обе ночи. Но она понимала, что, если бы и она так поступила, ее бы ни за что не отпустили в воскресенье.

Они сидели на полу в гостиной, прислонившись к дивану. На этот раз — только она и Стив, остальных не было. Некоторые из тех, кто время от времени приходил и уходил, вызывали у нее сомнения. Один из них, Волшебник Джек, выглядел страшновато: бородатый, с бешеными глазами, хотя при ней он всегда вел себя очень предупредительно и мягко. Но больше всего ее пугал Мак-Гэррити, безумный поэт; слава богу, он не очень часто тут бывал.

Мак-Гэррити был старше, чем прочие; у него было узкое морщинистое лицо, словно сделанное из пергамента, и черные глаза. Он всегда носил черную шляпу и черный же капюшон, и у него имелся пружинный нож с черепаховой рукоятью. Он редко с кем-нибудь говорил, никогда не подключался к дискуссиям. Иногда он расхаживал взад-вперед, постукивая лезвием ножа по ладони, бормоча чьи-нибудь стихи себе под нос, чаще всего Элиота, какую-нибудь «Бесплодную землю». Ивонна узнала эти строчки только потому, что Стив недавно давал ей почитать эту поэму и объяснял ей, что она означает.

Некоторые считали, что Мак-Гэррити в полном порядке, но у Ивонны от него мурашки по коже бегали. Однажды она спросила Стива, почему они позволяют ему тусоваться с ними, но Стив ответил только, что Мак-Гэррити совершенно безобидный, просто он немного повредился в уме из-за электрошоковой терапии, которую ему делали в психбольнице, после того как он дезертировал из армии. А кроме того, если они хотят жить в свободном и открытом обществе, как они могут судить людей, изгонять их? На это ей нечего было возразить, хотя она подумала, что на свете все-таки существует некоторое количество людей, которых они не хотели бы видеть в этом доме, к примеру ее папаша. Мак-Гэррити тоже был в Бримли, но, к счастью, он сразу куда-то срулил и оставил их вдвоем.

Ивонна чувствовала руку Стива у себя на бедре, чувствовала ласковое поглаживание; она повернулась к нему и улыбнулась. Все было классно, просто классно. Ее родители не знают, что она принимает противозачаточные таблетки вот уже почти год. Их не так-то легко достать, и, уж конечно, она не могла обратиться с этим к старому Катбертсону, их семейному доктору. Но ее подружка Мэгги рассказала ей о новой клинике планирования семьи на Вудхаус-лейн, они там очень серьезно относятся к подростковой беременности и очень услужливы, если ты им говоришь, что у тебя постоянный парень.

Стив поцеловал ее и положил ладонь на грудь. Травка, которую они в этот раз курили, была не особенно крепкая, но обострила ее осязание, как и слух, и она почувствовала, что ее тело отвечает на ласки, делается влажным. Он расстегнул пуговицы на ее школьной блузке, и затем она почувствовала, как его рука скользит вверх по ее обнаженным бедрам. Джимми Хендрикс пел «1983», когда Стив с Ивонной обрушились на пол, вцепившись друг другу в одежду.

Прислонившись к холодному кафелю стены морга, Чедвик наблюдал, как доктор О'Нил и его ассистент работают под яркими лампами. Вскрытия никогда его не волновали, и нынешнее не было исключением, несмотря на то что прежде жертва ассоциировалась у него с Ивонной. Теперь она была просто невезучей мертвой девушкой на мраморном столе. Жизнь из нее ушла, вытекла; остались лишь плоть, мускулы, кровь, кости и органы. И, возможно, ключ к разгадке.

Нарисованный василек, цветущий на ее мертвой щеке, казался еще более неуместным в этом грубом мире из стали и мрамора. Чедвик поймал себя на том, что уже не в первый раз задается вопросом, сама ли девушка его нарисовала или же это сделал кто-то из ее друзей? Или убийца? А если нарисовал убийца, что этот василек означает?

Доктор О'Нил аккуратно снял окровавленное платье, соотнеся отверстия в ткани с ранами, и положил его рядом со спальным мешком для дальнейшей экспертизы. Пока им удалось выяснить, что спальник был дешевой популярной марки, продаваемой главным образом через универмаги «Вулворт».

Врач склонился над бледным обнаженным телом, чтобы осмотреть колотые раны. Всего их было пять, как отметил Чедвик, и один из ударов был нанесен с такой силой и нож при этом вошел так глубоко, что на коже вокруг раны остался синяк. Если этот синяк был вызван ударом рукоятки ножа, как полагал доктор О'Нил, тогда получалось, что они имеют дело с четырехдюймовым лезвием с одной режущей кромкой. Это был, видимо, очень узкий нож типа стилета, немного шире самих ран, так как кожа обладает эластичностью. Весьма вероятно, добавил врач, что это был пружинный нож. В Британии они запрещены, но их легко достать на континенте.