Сэмпсон сглотнул:

— После.

— Вы хоть раз прикасались к телу?

— Нет.

— Хорошо. Теперь пойдите и дайте показания сержанту Эндерби. Возможно, нам захочется поговорить с вами еще раз, так что держитесь поблизости.

Сэмпсон кивнул.

Чедвик опустился на корточки рядом с синим спальным мешком, держа руки в карманах, чтобы даже случайно ни к чему не притронуться. Видна была только верхняя половина тела девушки, но этого было достаточно. На ней было белое платье в мелкую сборку, с глубоким круглым вырезом, и под левой грудью виднелось кровавое месиво — очевидно, поработали ножом. Подол платья был задран и скомкан у талии, словно у нее не было времени его обдернуть, когда она забралась в спальник, или словно кто-то быстро запихнул ее сюда после того, как убил. А возможно, длинное платье задрали с совершенно иными намерениями, если она делила этот спальник со своим дружком. Впрочем, на эти — и другие — вопросы сможет ответить только патологоанатом.

Девушка была очень миловидна, с длинными светлыми волосами, овальным лицом и пухлыми губами. И выглядела чертовски невинной. Как и Ивонна, подумал Чедвик и вдруг вздрогнул: Ивонны этой ночью тоже не было дома. Но она вернулась. А эта девушка — нет. Она была, вероятно, на год-два старше Ивонны. Тени на веках подчеркивали цвет ее больших синих глаз. Тушь резко выделялась на фоне бледной кожи. На шее у нее было намотано несколько ниток с дешевыми цветными бусинками, а на правой щеке нарисован василек.

Теперь оставалось только ждать полицейского патологоанатома, которого, как Чедвику дал понять Маккаллен, уже оповестили. Выпрямившись, он внимательно осмотрел землю вокруг тела, но увидел лишь мусор. Обертки от «Кит-Кэта», промокший номер «Интернэшнл таймс», пустой пакет от резаного табака «Олд Холборн», оранжевая пачка бумаги для папирос фирмы «Рицла». Разумеется, все это упакуют и изучат. Он потянул носом воздух — влажный, но достаточно теплый для этого времени года — и посмотрел на часы. Половина двенадцатого. Похоже, сегодня будет отличная погода, но денек предстоит длинный.

Чедвик оглядел стоящих вокруг и спросил:

— Кто-нибудь ее узнаёт?

Все покачали головой. Чедвику показалось, что Рик Хейс сделал это с некоторой неуверенностью.

— Мистер Хейс?

— Нет, — ответил тот. — Никогда ее раньше не видел.

Чедвик подумал, что он лжет и на самом деле узнал девушку, но с выяснением подробностей пока можно повременить. Инспектор заметил движение у сцены и увидел, как Нейлор возвращается с подносом, а за ним, в нескольких шагах, следует аккуратно одетый мужчина, которому, судя по всему, доставляет такое же удовольствие пересекать грязное поле, как перед этим Чедвику. Этот человек нес в руке черный саквояж. Патологоанатом, наконец-то.

Алан Бэнкс нажал на кнопку «Воспроизвести», пропустил никуда не годный первый трек, и комнату наполнили победоносные звуки «Времени» с флойдовской «Темной стороны Луны». Он так и не освоился толком с этой новой техникой, но постепенно учился кое-как с ней справляться. Он унаследовал от своего брата Роя современную аудиосистему, а также DVD-плеер, плазменный телевизор с диагональю 42 дюйма, мультимедийный плеер — айпод — на 40 гигабайт и «порше-911». Имущество Роя отошло к родителям Бэнкса, но они предпочитали жить по старинке и не сумели бы найти применение «порше» или телевизору с большим экраном. Первый не простоял бы и пяти минут у их муниципального дома в Питерборо, а второй не вписался бы в их гостиную. Они продали лондонский дом Роя, неплохо обеспечив себя до конца жизни, и передали младшему Бэнксу те вещи, которые не смогли использовать.

Что касается айпода Роя, то Бэнкс-отец, поглядев на него, уже хотел было выбросить его в мусорное ведро, и Бэнкс-младший едва успел спасти прибор. Теперь, когда он выходил из дома, тот стал для него незаменим, как бумажник или мобильник. Он научился загружать в него программы, покупал новые зарядные устройства и шнуры и приобрел адаптер, с помощью которого можно было подключать айпод к автомобильным динамикам. Хотя Алан и сохранил значительную часть записанной на нем музыкальной библиотеки брата, ему удалось, удалив весь цикл «Кольцо нибелунгов», высвободить объем памяти на добрых пятнадцать часов звучания, чего с лихвой хватило для размещения его собственной скромной коллекции.

Бэнкс направился на кухню, чтобы посмотреть, как там ужин. Требовалось всего лишь снять упаковку и отправить в печку подносик из фольги, но он беспокоился, как бы блюдо не пригорело. Был вечер пятницы, и сегодня должна была зайти поужинать Энни Кэббот, чисто по-дружески; этот вечер должен был стать чем-то вроде неофициального новоселья, хотя Бэнкс использовал этот термин без особой уверенности. Он вернулся в отремонтированный коттедж меньше месяца назад, и сегодня должен был состояться первый визит Энни.

Снаружи бушевал бурный октябрьский вечер. Бэнкс слышал, как стонет и завывает ветер, и видел темные тени ветвей, мечущиеся за окном кухни. Он надеялся, что Энни доедет нормально, что на дорогу не свалится дерево. На случай, если она решит остаться, в доме имелась еще одна кровать, но он сомневался, что она захочет. В их общем прошлом было слишком много такого, из-за чего им обоим это будет неловко, хотя летом бывали мгновения, когда ему казалось, что все возражения можно с легкостью отмести. Лучше не думай об этом, призвал он себя.

Бэнкс налил себе остатки сухого красного «Амароне». Его родители унаследовали от Роя винный погреб и его тоже передали сыну. По мнению Артура Бэнкса, белое вино — это для маменькиных сынков, а красное отдает уксусом. Мать предпочитала сладкий шерри. Кто потеряет, а кто и найдет: пока это было возможно, Бэнкс наслаждался аристократической жизнью — молодым бордо и сотернами, белыми и красными бургундскими с лучших виноградников, «Кьянти классико», «Бароло» и «Амароне». Когда их запасы иссякнут, ему, конечно, придется вернуться к «ординарному чилийскому» и австралийскому красному «Биг рэд», продаваемым в коробках, но пока он позволял себе изысканные радости.

Однако всякий раз, откупоривая очередную бутылку, он чувствовал, как ему не хватает Роя. Странно, ведь они никогда не были близки, и у Бэнкса было ощущение, что по-настоящему он узнал брата лишь после его смерти. Ему придется научиться с этим жить, только и всего. То же самое происходило и со всем прочим: с телевизором, со стереосистемой, с машиной, с музыкой, — все это заставляло его невольно думать о брате, которого он раньше близко не знал, а теперь уже было слишком поздно.

На середине композиции «Мы и они» послышался звонок в дверь. Энни, половина восьмого, минута в минуту. Он прошел к парадной двери и открыл, передернувшись от мощного порыва ветра, который почти швырнул ее в его объятия. Она отклонилась, хихикая, и, пока Бэнкс толчком захлопывал дверь, пыталась пригладить волосы, за время ее краткого пути от машины до двери успевшие основательно перепутаться.

— Хорошенькая ночка, — заметил Бэнкс. — Надеюсь, ты добралась без происшествий.

Энни улыбнулась:

— Ничего такого, с чем я бы не смогла справиться.

Она протянула Бэнксу бутылку вина — чилийское «мерло» из супермаркета «Теско», отметил он — и достала щетку для волос. Укрощая хаос у себя на голове, она прошлась по гостиной.

— Я ожидала совсем другого, — заявила она. — Тут вполне уютно. Вижу, ты все-таки решил остановиться на темном дереве.

Дерево для стола — это был один из тех вопросов, которые они в свое время обсуждали, и Энни тогда советовала выбрать не сосну, а что-нибудь потемнее. Бывшую гостиную Бэнкс превратил в уютный кабинет с книжными шкафами по стенам, стоящей под окном копией георгианского бюро, приспособленной под ноутбук, и парой удобных кожаных кресел коричневого цвета, расставленных у камина и сулящих приятные часы, проведенные за чтением. Дверь сбоку от очага вела в новую комнату отдыха, тянувшуюся по всей длине дома. Энни прошлась по ней туда-сюда и восхитилась, хоть и сказала Бэнксу, что она ей кажется сущим холостяцким логовом.