Ей обидно. Обидно и страшно.

Снова выравнивается. Я ложусь ей на спину, вытягиваюсь по всей длине. Ноги не дотягивают до конца туловища, она, наверное, длинней меня на метр. Крепко держу ее за перья.

— Никуда не денешься, — шепчу я ей, — Ты мне нужна, ясно?

Глупо это, наверное. Она вряд ли меня слышит. И уж точно не понимает. Ей объяснять надо по-другому.

Закрываю глаза. Резко открываю.

Она уже не хочет никого убивать. Она лишь хочет на свободу, к своему гнезду. К своему яйцу, которое надо высиживать.

А мне надо в Казань. Надо! И я не донесу Тимура до Замка, он ранен. Выход только один.

Опустись вниз.

Я никогда раньше никому не приказывал. Странное ощущение. Как будто это и не ты говоришь, а кто-то совсем другой, сильнее. Вот Валерка мог приказать. И Леку может. Но я?

Гарпия нехотя, переваливаясь, но начинает снижаться. Аккуратно приземляется, подняв крыльями мелкие камушки и какие-то ветки.

Стой смирно. Жди.

— Тим! Сюда!

Кричу наверх. Тимур далеко, метрах в тридцати выше. Он спрыгивает и через пару секунд приземляется на каменной платформе. Почти падает и с полминуты не может встать. Одежда на спине разодрана в клочья. Гарпия издает угрожающий клекот.

Не смей!

— Залезай, — говорю я, кивая на место за собой, на спине птицы. У Тимура округляются глаза:

— Кир ты того… головой ни обо что не ударялся в последнее время? Там камни острые были, может об них?

— Лезь!

Я приказываю Тимуру. Потом мне будет стыдно. Потом. Когда мы будем в Казани, и я найду ребят. А сейчас это и не я вовсе. Кто-то другой, сильный, смелый.

Он тяжело разбегается и взлетает. Садится за мной. На его одежде кровь.

— Ну-ну, — говорит он зло, — Она что тебе, вертолетик с пультом? Сейчас как скинет нас на…й.

— Держись за меня, — говорю я тихо. Смыкаю ресницы.

Лети в Замок!

Гарпия послушно отталкивается от камня и поднимается в воздух.

Ей тяжело нести нас двоих. В одиночку, она долетела бы до Замка за час. С нами выходит все два. Тимур сначала вцепился мне в плечи как сумасшедший, а сейчас отпустил. Держится за перья, наверное.

Когда мы долетаем до Замка, выходит солнце, и он сверкает белизной в голубом небе.

— Совсем как на твоей картине, — говорю я Тимуру. Он усмехается:

— Что-то есть.

На площадке для полетов толпа народа. Как только появляется гарпия, Леку поднимается в воздух.

— Тим, — прошу я, — спустись, объясни всё.

Мы всего метрах в двадцати. Тимур немного отдохнул и уж на такой прыжок у него должно хватить сил.

— А ты?

— Я попытаюсь приземлить ее на площадку.

— Чокнутый, — говорит он. Не спорю. Псих, да. Мне уже говорили.

Тимур осторожно перекидывает ноги на одну сторону, отталкивается от туловища гарпии и взлетает. Она вздрагивает от толчка.

Кружи над площадкой.

Через две минуты площадка становится почти пустой. Приземлившийся Леку отправляет всех вниз. На платформе остаются лишь он и Тимур.

Опускайся.

Она устало садится на башне. Я с трудом спускаюсь на каменные плиты, обхожу гарпию и останавливаюсь, чтобы посмотреть ей в глаза.

Не сметь нападать на это место и людей, которые в нем живут! Ни ты, ни твои сородичи не должны этого делать.

Она понимает и соглашается.

Теперь я вижу, что у нее желтые круглые глаза, следящие за каждым моим движением. Она похожа на орла, только очень большого.

— Леку, я не принес яйцо, — громко говорю я, не спуская с нее глаз, — Но привел ее. Прошел ли я Испытание?

От подошедшего чуть ближе Леку доносится насмешливое:

— Да уж, мальчик, с лихвой.

Тебя ждет твой детеныш, твое яйцо. Лети.

Гарпия словно ждала этого. Секундный взмах крыльями и она уже в воздухе. Улетает. Я подбираю маленькое упавшее перо медного цвета и зажимаю в кулаке.

Кир, который мог приказывать гарпиям, вдруг исчезает. Я — снова я. От того, что было в этот день, что Тимур едва не погиб из-за моей дури, мне становится горько.

Тим, хромая, подходит ко мне, берет за плечо.

— Пошли, Кир. Пойдем, а.

Я киваю. Он прав. Нам здесь больше делать нечего.

Я собираю вещи. На самом деле, мне нечего собирать. Просто слоняюсь по комнате, в ожидании пока Фиона обработает раны Тимура. От нечего делать решаю вымыться, а после ванной расчесать спутанные волосы. Просто расчесать не получается. Подхожу к зеркалу, такому ненужному в этой комнате, и застываю.

Я помню мальчишку на слишком больших костылях, в порванном сером свитере, откуда-то притащенном Зулей, мальчишку с волосами неопределенного цвета и застывшим взглядом. Я помню. Я видел его отражение всего месяц назад в трамвайном стекле. У того мальчишки был горб на всю спину.

Из зеркала на меня недоверчиво смотрит незнакомый мне парень — мой ровесник. Бледное лицо, темно-русые лохмы, темные глаза. Невысокий — мне и не стать высоким, наверное — и болезненно худой. Но здоровый. Горба не стало. Одно плечо повыше другого — чуть-чуть, едва заметно. И всё.

Я подношу руку к стеклу — отражение делает то же самое. Поворачиваюсь, и оно поворачивается в тот же момент. Значит, это не чья-то шутка, не розыгрыш, не…

Значит, это правда.

Мне хочется и плакать и смеяться одновременно. Так вот каким я мог быть, должен был быть… Я все-таки выбираю и начинаю хохотать от радости.

Мы встречаемся у входа в ту часть Замка, где еще никогда не были. Меня привел Леку, Тимура Фиона. Он весь в бинтах, видных даже из-под свитера, но лицо довольное.

— Ты как? — шепчу

— Залатали, — коротко сообщает он, — Так что, готов и дальше отравлять существование крупным видам пернатых.

Дурак. Только Тимур над этим может шутить, больше никто.

Леку молча распахивает тяжелые двери и мы входим внутрь. Круглый зал без окон, зато свет проникает через стеклянный потолок, льется сверху. На стенах — картины.

То есть гобелены, вспоминаю я один из своих снов. Я понимаю, что круг замкнулся. Отсюда все началось, здесь же и закончится.

Стоит странная, торжественная тишина. Словно мы в церкви. Я однажды был в католической церкви, она рядом с метро, там так же было. И Леку в своих белых одеждах немного похож на священника.

— В все времена, во всех пространствах, — начинает Леку нараспев, — когда мир начинает принимать темную сторону, рождаются те, кто умеет летать. Они приносят людям надежду и веру, они разгоняют зло.

— Что мне делать? — спрашиваю я в звенящей тишине. Я не Избранный, в который раз хочется сказать мне. Я не сумею спасать людей, я не супермен из комиксов, я…

— Сам решай, — говорит вдруг Фиона, — Только ты можешь знать, что тебе делать. Мир не меняется сразу, его меняют наши поступки. От твоих поступков будет бОльшая отдача, чем от поступков обычных людей, только и всего. Сделаешь зло, солжешь в мире — прибавится лжи, совершишь чудо — кто-то поверит в чудеса и изменится. Простой человек может изменить совсем маленькое пространство вокруг себя, твоей силы хватит, чтобы изменить мир.

Только и всего?

Тимур усмехается:

— Значит, мне нельзя писать плохие картины?

Фиона смеется и треплет его волосы:

— Значит. Но главная ответственность на Кире.

Мне на мгновенье становится завидно Тимуру. Но это глупо.

Леку достает с одной из полок деревянную шкатулку. Берет из нее две серебряных цепочки с кулонами в виде трех башен. Протягивает одну Фионе. Она одевает цепочку на Тимура, Леку на меня.

И Замок исчезает.

10

В нашем мире день.

Мы попадаем в уютную тимуровскую кухню, валимся на стулья и вдруг начинаем хохотать. Наверное, это истерика. Не знаю. Но похоже.

На кухне все так же. Тикают настенные часы, гудит холодильник, за окном, грохоча, едет трамвай. На столе валяется разодранный конверт. Без марки.

Тимур вдруг вспоминает.