Филипп разговаривал с Сентой холодно, совсем не так, как обычно, и вдруг сказал, что сделал то, чего она хотела. Ее лицо резко оживилось. Глаза цвета морской волны, зеленые и прозрачные, как вода, вспыхнули. Она схватила его за руки. Почувствовав, что не может проглотить комок в горле, Филипп передал ей вырезку.

— Что это?

Он заговорил как на иностранном языке, вслушиваясь в каждое слово и будто проверяя, правильно ли он его произносит:

— Почитай и узнаешь, что я сделал.

— А! — Сента с удовлетворением вздохнула, прочитав заметку два или три раза, и расплылась в улыбке: — Когда это произошло?

Он не думал, что понадобятся такие подробности:

— Прошлой ночью.

— Когда ты от меня ушел?

— Да.

Эта сцена напомнила ему любительскую постановку «Макбета», виденную еще в школе.

— Я смотрю, ты последовал моему совету, — проговорила Сента. — Как это было? Ты ушел отсюда и поехал на Хэрроу-роуд? Тебе, наверное, повезло, и ты увидел, что он там слоняется?

Филипп испытал жуткое чувство отвращения — не к Сенте, но к самой теме разговора. Это было физическое омерзение, такое же сильное, как если вдруг наступишь на собачье дерьмо или увидишь шевелящуюся массу личинок мясной или сырной мухи.

— Давай просто будем считать, что все уже сделано, — выдавил он, чувствуя, что каменеет.

— Как это произошло?

Он избавился бы от этой мысли, если бы мог. Он закрыл бы глаза на то, что она, несомненно, взволнована, на ее огромное и какое-то даже сладострастное любопытство. Сента облизнула губы, раскрыла рот, будто задыхаясь, притянула его к себе.

— Как ты его убил?

— Не хочу об этом говорить, Сента, не могу, — Филипп содрогнулся, словно на самом деле совершил что-то жестокое, словно вспомнил вонзающийся нож, струю крови, крик, борьбу, агонию и окончательную победу смерти. Он терпеть не мог все это и ненавидел злорадный интерес к этому других людей. — Не спрашивай, я не могу.

Она взяла его руки и перевернула ладонями вверх:

— Я понимаю. Ты душил ими.

Это не лучше мыслей о ноже и крови. Филиппу показалось, что его руки дрожат в ее ладонях. Он заставил себя кивнуть и ответить:

— Я задушил его, да.

— Было темно?

— Конечно. Был час ночи. Не спрашивай об этом больше.

Он видел, что Сента не понимает, почему он отказывается рассказать подробнее. Она ждала, что он опишет и ту ночь, и пустую безмолвную улицу, и доверие беспомощной жертвы, и то, как хищно он ухватился за представившуюся возможность. Ее лицо потухло, как бывало всегда, если ее что-то расстраивало. Все воодушевление исчезло, все чувства притупились, и взгляд Сенты будто обратился внутрь, туда, где идет работа разума. Руками, маленькими, как у девочки, она схватила две толстые пряди своих серебристых волос и откинула их за плечо. Ее глаза снова посмотрели на Филиппа и наполнились светом.

— Ты сделал это для меня?

— Сама знаешь. Мы же договорились.

По всему ее телу от головы до пят пробежала дрожь — может, настоящая, а может, сыгранная. Филипп вспомнил, что Сента актриса. Такие вещи ей необходимы, придется с этим жить. Она положила голову ему на грудь, словно слушая, как бьется сердце, и прошептала:

— Теперь я непременно сделаю то же для тебя.

У Филиппа не было мысли следить за Черил, когда они выходили из дома. Он ехал куда-то с сестрой впервые с того дня, когда вся семья навещала Арнэма, но тогда с ними были еще мать и Фи. Вдвоем они никуда не уезжали со смерти отца.

Был субботний вечер, и Филипп собирался на Тарзус-стрит. Почему-то матери, которая никогда не задает вопросов, труднее говорить, что вернешься только к завтрашнему вечеру, чем той, которая допытывается и во все вмешивается. Но он легко сообщил Кристин об этом, и она улыбнулась простодушно и ничего не подозревая:

— Хорошо тебе провести время, дорогой.

Скоро все раскроется. Стоит только объявить о помолвке, и тогда можно будет спокойно говорить, что он переночует у Сенты. Филипп уже садился в машину, когда подбежала Черил и попросила подвезти:

— Мне нужно на Эджвер-роуд, туда. Давай быстро, поедешь в объезд и высадишь меня у Голдерс-грин.

Это большой крюк, но он согласился из любопытства. Что-то будоражащее было в том, что у сестры есть секрет от него, а у него — от нее. Не успели они повернуть за угол, на Лохлевен-гарденс, как Черил попросила взаймы:

— Только пятерку, и тогда можешь меня высадить прямо на Эджвер-роуд.

— Я не одалживаю тебе денег, Черил, хватит. — Филипп выждал несколько секунд, она ничего не сказала, и тогда спросил: — Так что там будет на Голдерс-грин? Что за сделка?

— Там будет приятель, у которого я смогу одолжить денег, — довольно беспечно ответила она.

— Черил, что происходит? Я должен тебя спросить. Ты во что-то ввязалась, я же знаю. Домой приходишь только ночевать, у тебя совсем нет друзей, ты всегда одна и постоянно пытаешься достать денег. У тебя серьезные неприятности, ведь так?

— Это тебя не касается, — знакомая задумчивость и мрачность появились в голосе сестры, и вместе с ними безразличие, граничащее с грубостью. Все это говорило о том, что расспросы Черил не волнуют и вмешиваться бесполезно: она может ответить, ни в чем не признаваясь.

— Это меня касается, если я даю тебе взаймы, ты должна это понимать.

— А ты ведь и не собираешься мне ничего одалживать. Ты сказал, что больше не будешь, вот и заткнись.

— Ты можешь хотя бы сказать, что за дела у тебя сегодня вечером?

— Хорошо, только сначала ты скажи, что у тебя за дела. Можешь не волноваться, я все знаю: ты едешь к этой Стефани, да?

Убежденность сестры в том, что она знает о его делах, мгновенно заставила Филиппа предположить, что и он, наверное, заблуждается, думая о пристрастии Черил к наркотикам или выпивке. Если Черил могла ошибаться, а она ведь ошибалась, то, значит, и он мог. Филипп не стал спорить с сестрой и видел, как она торжествует. Он высадил ее на Голдерс-грин, около станции, где автобусы делают круг. Он собирался ехать по Финчли-роуд, но, провожая взглядом сестру, направившуюся к Хай-роуд, решил поехать за ней и посмотреть, что она будет делать. Ему казалось очень странным, что Черил взяла с собой зонтик

Дождь прошел, но, похоже, снова собирается. Те немногие люди, которых он видел на улице, несли зонты, но для Черил это что-то неслыханное. Что ей защищать от дождя? Уж точно не короткие колючие волосы. И не джинсы, и не блестящую синтетическую куртку. Черил с зонтом выглядела так же нелепо, как, например, Кристин выглядела бы в джинсах. Филипп оставил машину в переулке. Выйдя на улицу, он уже подумал, что потерял Черил, но потом все-таки увидел ее вдалеке на широком тротуаре у поворота на Хай-роуд.

Когда зажегся зеленый, Филипп перебежал Финчли-роуд. Как и положено в середине лета, еще не стемнеет часа два, но небо было угрожающе затянуто тучами. Когда откроются магазины, машины встанут в два ряда и автобусы будут медленно ползти между ними, на этой торговой улице, где нет ни одного кинотеатра или паба, станет многолюдно, но сейчас здесь пустынно. Только Черил идет по тротуару, очень близко к домам. Впрочем, нет, здесь не только Черил. Филипп, к своему огорчению, осознал, что улица кажется пустынной потому, что не видно обычных опрятных людей, внушающих доверие. Вот трое панков пялятся в витрину магазина принадлежностей для мотоциклов. По другой стороне идет мужчина в кожаной куртке, высокий, худощавый, с волосами, заплетенными в косичку.

На секунду Филипп подумал, что Черил начнет приставать к этому мужчине. Он шел ей навстречу, но держался гораздо ближе к краю тротуара, и, как только приблизился, Черил отпрянула от витрины. К тому времени Филипп уже расположился в дверях офиса ипотечной компании на противоположной стороне улицы, там, где стояли панки. Он ведь не раз спрашивал себя, не проституцией ли Черил зарабатывает деньги, — мысль необычайно горькая и противная. Впрочем, так можно было бы объяснить внезапное появление у сестры денег, но не постоянные просьбы дать немного в долг. Сейчас Филипп понял, что ошибся — по крайней мере, в этом случае, — потому что Черил отвернулась, когда одетый в кожу мужчина шел мимо. Она пропустила его и теперь осторожно оглядывалась по сторонам. Она, несомненно, хотела убедиться в том, что улица действительно пуста.