Наконец прибыл иностранный пароход. Простившись с кавказскими берегами, Ахундов начал свое заграничное путешествие.

Путь через Черное море был утомителен и долог. Пароход шел близко к малоазиатскому берегу, заходил в небольшие турецкие порты. День за днем тянулся длинный пояс гор, одетых хвойными лесами, четко выделяющихся на фоне светлого неба. Уже давно остался позади Трапезунд со своей гаванью, Самсун с маленькими белыми домиками, покрытыми красными черепичными крышами.

Синоп, Зонгулдак… Лесистые горы, свинцовое море… Пароход приближался к Босфору, отделяющему северо-западную Анатолию от Фракийского полуострова. И вдруг совсем недалеко перед взорами путешественника открылись округлые скалы, обрамляющие вход в Босфорский пролив. У пролива виднелись маяки — старинные крепости.

Кончились холодные ветры, печальное море. Пароход вошел в смеющийся, блестящий и прекрасный Босфор. Вокруг стояли скалы, на склонах которых росли высокие стройные кипарисы и гигантские платаны; Над узкой частью пролива красовалась крепость Румелихисар. Тянулись убогие, полуразрушенные селения. Дельфины, выскакивая из синих волн и сверкая мокрыми спинами, весело провожали медленно идущий к Стамбулу пароход.

У мыса Сарай открылся глубокий вырез Золотого Рога. Пароход величаво вошел в шумную, заполненную пароходами и многочисленными каиками стамбульскую гавань.

Стамбул сиял во всем своем роскошном великолепии, утопая в зелени. Над старинными крепостными стенами возвышались башни, тройные огромные зубцы которых поросли изумрудной травой. Вся прибрежная часть города смотрелась в синее море и тонула в лазури чистого и прозрачного неба. У древнего стамбульского дворца кончался Золотой Рог. Если подняться на холм, можно увидеть и зеркальную гладь Мраморного моря, и гору Олимп, и долины на азиатском берегу, и незабываемый Босфор, извивающийся между садами и пышными строениями.

Стоя на палубе, Ахундов любовался Стамбулом, Что ждет его в этом древнем и красивом городе? Сумеет ли он убедить невежественных турецких сановников, надменных и молчаливых турецких улемов в чалмах?

Хмуро оглядываясь вокруг, стараясь отогнать печальные, думы, он ступил на турецкую землю. Где-то недалеко раздался голос муэдзина, призывающего правоверных к полуденной молитве. Ахундов вздрогнул. Этот голос напомнил ему, что здесь живет и правит халиф правоверных, опора реакции, мракобесия, деспотизма.

Один против огромного фанатичного и отсталого мира! Но он чувствовал себя сильнее всех визирей, сановников, эфенди и дервишей, ибо знал, что рано или поздно его идеи восторжествуют.

Ахундов вошел в кровавый и жестокий город, город дворцовых переворотов, коварных интриг, роскоши и страшной нищеты народа.

Перекинутый через Золотой Рог широкий мост соединял две враждебные части турецкой столицы — старый, полунищий, мрачный Стамбул и роскошные Перу и Галату. Высоко к небу устремились стройные минареты, мрачно красовались огромные купола бесчисленных мечетей, громадная Ая-София. Это была цитадель мусульманской религии. Когда ночью Стамбул погружался в дремоту, Галата и Пера сверкали своими великолепными отелями, ярко освещенными зеркальными витринами, шумными ресторанами, полными праздных веселящихся людей, мраморными дворцами пашей. Здесь горе и страдание народных масс заглушались шумом кафешантанов, голодная и нагая Турция прикрывала свое истощенное тело бархатом и шелком английских и французских капиталистов.

Ахундов был ошеломлен. Он никогда не видел столь резких контрастов, столь убогой и жалкой картины человеческой жизни. Это было страшно. Но не возвращаться же назад? Ахундов решил, невзирая ни на что, вызвать этот миллионный город на единоборство. Кто поднял меч против мрака, не может сложить его, пока не рассечет пополам мрачное небо. Он принес в этот город луч света. Его голос должен разбудить спящий в оковах несчастный народ.

Ахундов был принят в Стамбуле с почетом, но под пышными фразами скрывалась ненависть. Правительство Турции было встревожено полемикой, поднятой в турецкой печати вокруг проекта нового алфавита. Приезд Ахундова и его предложение возбудили очень много споров вокруг вопроса о дальнейшем развитии турецкой письменности и культуры. Под влиянием идей Ахундова прогрессивная интеллигенция выступила в печати со статьями, которые категорически требовали проведения соответствующих реформ, очищения турецкого языка от чрезмерного наплыва арабизмов и фарсизмов. Горячо защищал реформу письменности поэт Намык Кемаль. Все это пугало реакционеров, со звериной ненавистью напавших на Ахундова и его турецких последователей. Они не остановились перед тем, чтобы оклеветать Ахундова, объявив его врагом мусульманских народов. Гнусной травле писателя немало способствовал и иранский консул в Стамбуле, не только подстрекавший реакционную печать, но и прибегавший к тайным доносам с целью опорочить и провалить проект нового алфавита.

И вот, наконец, наступил день, когда турецкая академия при личном участии Ахундова должна была решить судьбу проекта. В креслах и на бархатных подушках сидели седобородые улемы в фесках и чалмах. Холодные, бесстрастные, они были похожи на мумии в гробницах египетских фараонов.

— Мой проект, высокоученые мужи, — говорил Ахундов, — значительно облегчит освоение мусульманскими народами не только нашей, но и общечеловеческой культуры. Язва невежества жжет тело турецкого, персидского, азербайджанского и других мусульманских народов. Досточтимое собрание! Я счастлив, что нахожусь среди великих светочей мусульманского мира. Радость охватывает меня, когда я думаю, что обращаюсь с моим скромным призывом к столь славным и великим. Но мысль о судьбе народной преисполняет меня смелостью. Я прошу вас внимательно отнестись к моей попытке внести свою смиренную лепту на благо наших народов. И когда наши народы примут ее, рай воцарится на веем Востоке. Я передаю судьбу своего проекта в ваши руки, досточтимые мужи. Во мне таится надежда, что ваш могучий голос окажется лучом света, который прорежет ночной мрак…

Напрасно старался он лестью пробудить в них хоть искру симпатии к своему проекту. Они по-прежнему сидели как изваяния.

Ахундов продолжал:

— Для школьника наш алфавит — неразрешимая математическая задача. Что же касается иностранцев, то смело могу уверить вас, что ни один из них доселе не знает в совершенстве мусульманскую грамоту, они изучают ее только поверхностно и отчасти. Всему виной несовершенство и недостатки нашей азбуки. Рано или поздно они приведут ее к полному устранению из мусульманской литературы. Эта грамота не может вечно оставаться в таком положении. Хоть через 500 лет, да произойдет ее изменение; но я решил изменить ее раньше…

Ученый диван пришел в движение. Седобородые улемы переглядывались. Кто-то громко выражал негодование. Но Ахундов ничего не замечал. Ему казалось, что перед ним сидят не улемы, неприязненно смотревшие на него, а люди, жадно прислушивающиеся к каждому его слову. Казалось, завеса времени была снята какой-то могучей рукой, и он, человек XIX века, видел сияние будущего, слышал топот державных шагов грядущего человечества.

— Да, да, я решил изменить ее раньше, — повторил Ахундов. — я отбросил все точки, ввел в азбуку непишущиеся гласные буквы, придумав для них красивые фигуры, дополнил азбуку недостающими буквами, нашел для каждой буквы особую фигуру без точек, учредил некоторые знаки препинания для ясности письма. Мною составлены правила для правописания и легчайшие методы для преподавания грамоты. Таким., образом, я создал новую азбуку для арабов, персов и тюрков, и она, по характеру своему совершенно не чуждаясь старой, будет вполне соответствовать нашей цели. Я сделал смелый шаг. Мусульманская грамота, требующая многих лет для изучения, может с помощью моей азбуки быть выучена в один месяц. Я не знаю, примут ли мою азбуку в мусульманских государствах для употребления, захотят ли допустить в мусульманской литературе такой переворот…