– Как-то не верится. Идиотизм и мерзость!

– Это для нас идиотизм и мерзость, – сказал Дорн. – А в глазах убийцы – великое благородное дело. Акт служения. Он уверен, что этим ублажает древних богов. И моральное право на его стороне. Он мнит себя миссионером, помогающим заблудшей Германии вернуться к истинной вере. – Дорн захлопнул книгу. – Йен, вы имеете дело с наитемнейшей из темных сил! Ваш убийца – истинное исчадие ада, ибо он верующий фанатик. И верит он не во что-нибудь, а в такую апокалиптическую пакость, от которой у любого христианина просто волосы дыбом встают! В мифологии викингов также имелось что-то вроде Страшного Суда, завершающего историю человечества. Он назывался Рагнарёк. Однако библейский конец света – детский праздник по сравнению с Рагнарёком! По мифу, это будет время, когда Один и сонм подчиненных ему богов сойдутся в сражении с Локи и Ваниром. Время огня, и крови, и льда – когда не станет ни земли, ни небес, а все живые существа будут истреблены. Наш рехнувшийся «кровавый орел» верит во всю эту дребедень. Он всерьез полагает, что его миссия – приблизить падение небес на землю и наполнить океаны кровью.

Фабель машинально крутил газету в руке, невидящим взглядом всматриваясь в заголовок статьи об убийстве Кастнер.

– Не слишком ли вы спешите с выводами, профессор? Насколько убедительна ваша версия? Наш психолог-криминалист профилирует преступника иначе…

– Разумеется, я не психолог, тут вы правы, – не без некоторого раздражения сказал Дорн. – Но примите во внимание тот факт, что я почти двадцать лет пытаюсь понять ход мыслей подобных людей. Пытаюсь понять, что движет маньяком, почему он превращается в мучителя и убийцу…

Дорн резко замолчал. В его глазах была непритворная боль.

Фабель сидел неподвижно, все еще не в силах прийти в себя от услышанного. Когда он наконец заговорил, было не ясно, к кому он обращается – к Дорну или к самому себе.

– Не могу поверить… Получается, что убийца ведет крестовый поход против скверны. У этого психа гаденькая фантазия, будто он облечен великой миссией и убивать – его обязанность… Господи, лучше бы он был простым сексуальным маньяком! И то приятнее!

– Я пересказал вам то, как ритуал жертвоприношения описан в древней хронике, – промолвил Дорн. – А было ли так на самом деле, можно только гадать. Не исключено, что хронист сгустил краски или вообще сочинил этот ритуал – лишь бы побольше очернить и демонизировать ненавистных викингов. Да и не важно. Главное, наш убийца вычитал из какой-то книжки описание ритуала – и верит, что так оно и было. И действует по образцу.

– Если для него это высокая миссия, – подхватил Фабель, – значит, он будет убивать снова и снова – пока мы его не остановим…

Что-то внутри Фабеля так рвалось прочь от тюрьмы, что он не стал звонить на работу с автостоянки у Фирланде, а доехал до нойенгаммской дамбы, вышел с сотовым из машины и вскарабкался на высокий откос. С дамбы был виден весь нойенгаммский концентрационный лагерь – симметричные ряды бараков. Лагерь был преимущественно женский. Несчастных, почти не кормя, заставляли строить временное жилье для гамбуржцев, дома которых были разбомблены союзниками. Десятилетний Фабель помнил, как отец рассказал ему о фашистской концепции «Vernichtung durch Arbeit» – истребление трудом.

Фабель сел на траву и рассеянно наблюдал, как тени облаков пробегают по территории бывшего лагеря. С дамбы скульптура «Умирающий заключенный» была просто черным пятном. Но Фабель помнил страшную фигуру, скорчившуюся на булыжниках при входе в мемориальный комплекс…

Здесь убивали ни в чем не повинных женщин во имя высосанной из пальца «немецкой идеи». По мнению Дорна, их серийный преступник тоже имеет «идею»: свою вульгарную психотическую жажду крови и низменную ненависть к человечеству он оправдывает историческими и этнологическими байками.

Фабель был в таких раздерганных чувствах, что не торопился звонить в управление – сначала хотел немного прийти в себя. Он еще раз попробовал дозвониться до Махмуда, но опять включился автоответчик. Все как-то наперекосяк. Остается только надеяться, что Махмуд сам сообразит залечь на дно, когда до него дойдет весть об убийстве Улугбая…

Фабель несколько минут сидел пригорюнившись – обхватив колени руками, наблюдая, как облака бегут по небу, а их тени – по земле. Затем встряхнулся, решительно набрал номер Вернера Мейера и коротко изложил ему дорновскую теорию.

– Вернусь примерно через час, – сказал он. – И сразу же собираемся на совещание в конференц-зале. Пауль и Анна мне тоже нужны – отзовите их с задания. Кстати, нашли они какие-нибудь следы Клугманна?

– Нет.

– Ладно, я и не надеялся… Зайдите к Ван Хайдену и спросите, сможет ли он забежать к нам на совещание. У меня для него чрезвычайно любопытная информация.

Ритмично бухали басы, и цветные прожекторы пульсировали над четырьмя сотнями танцующих тел, слитых в одно ритмично дергающееся существо. Она цеплялась за него так, словно тонула в людском море и он был ее последним спасением. Его язык гулял у нее во рту, а руки исследовали ее тело. Не без труда оторвавшись от него, она переместила свой рот к его уху и что-то стала кричать – но музыка убивала все другие звуки. Он улыбнулся и энергично кивнул в сторону выхода из клуба. Они стали пробиваться через толпу – он шел чуть сзади, обхватив ее обеими руками. Боже, какой красавчик! И такой сексуальный… Под пропитанной потом тенниской перекатывались стальные мышцы. Высокий и стройный. Волосы темные и гладкие, а глаза – ах, эти чудесные, чудесные глаза! – невероятно зеленые, ярко-зеленые: два изумруда! Она готова была отдаться ему прямо сейчас, где угодно.

На улице ударил в лицо прохладный воздух – словно в бассейн нырнули. Парни из охраны даже не покосились на парочку, которая вышла из клуба тесно сплетенной. Не доносись из клуба приглушенный рев музыки, безлюдная улица была бы тишайшей. Действие экстази ослабевало, да и свежий воздух подействовал отрезвляюще: она вдруг стала осторожнее, внутренне ударила по тормозам. В конце концов, она даже имени его не знает. До сих пор.

Ощутив, как ее тело вдруг напряглось и отпрянуло, он повернулся к ней и расцвел красивой белозубой улыбкой.

– Малышка, ты чего?

Впервые она слышала его голос ясно. И уловила слабый иностранный акцент.

– Хочу пить. Я же глотнула экстази и теперь высыхаю на корню.

– Тогда айда ко мне, слегка передохнем. У меня в тачке есть минералка. Тут рядом, за углом. Пошли.

Он твердо взял девушку за талию.

Тачка оказалась новеньким серебристым «порше». У машины он привалил ее к дверце, обнял и стал целовать. Но девушка почти тут же отстранилась.

– Я правда хочу пить. А потом сразу обратно – танцевать…

Отключив сигнализацию, он наклонился в автомобиль и достал две полулитровые бутылки «Эвиана». Одну, сняв колпачок, протянул девушке, из другой стал пить сам.

Она пила жадно и долго.

– Соленая какая-то…

Он провел языком по ее шее – от бретельки топика до мочки уха.

– Такая же соленая, как и ты.

Она почувствовала внезапное головокружение и заискала рукой капот машины – опереться. Зеленоглазый проворно подхватил ее.

– Спокойно… – сказал он заботливо. – Лучше присядь.

Он подвел ее к открытой дверце «порше». Она как-то рассеянно посмотрела сначала вдоль улицы, потом ему в глаза. Они теперь были совсем другие: по-прежнему диковинно зеленые, однако холодные и пустые.

Но страшно ей не было – ни чуточки.

Фабель ушел из управления сразу после совещания. Подводили итоги работы за неделю: никакого продвижения в деле! Клугманн по-прежнему на свободе. Бывший полицейский, он знает, как правильно скрываться, и поэтому ловить его придется долго. Последнее убийство не дало ни единой ниточки для дальнейшего расследования – даже настоящего имени Моник они до сих пор не сумели установить! И зеленоглазый старик славянин из толпы зевак у места преступления растворился в ночи бесследно. Хорошо хоть Дорн очень вовремя подбросил им название и происхождение варварского обряда, творимого убийцей. Но это ни на шаг не приблизило их к поимке негодяя. К тому же Фабель беспокоился за Махмуда, который упрямо не отвечал на звонки. Турок был, конечно же, известен своей неуловимостью. Однако в этом случае он мог бы сообразить, что Фабель за него переживает, – объявиться и дать понять, что он внял предупреждению.