Платонизм очень рано начал оказывать влияние на христианство, особенно ярко это показывает такой феномен, как гностицизм, который в наше время вернулся на сцену. Стоит сказать несколько слов об этом феномене.[104] Подобно Платону, гностики думали, что материальный мир есть самое мрачное место, пропитанное злом в силу самой его природы, однако некоторые люди в этом мире предназначены для лучшей доли. Такие дети света подобны упавшим звездам, это крохотный источник света, ныне сокрытый в огромном материальном теле. Как только они познают, кто они такие на самом деле, это «знание» (по–гречески — gnosis) позволит им войти в духовный мир, в котором наш материальный мир уже ничего не значит. Если они обрели такую духовную жизнь, они пронесут ее и через смерть и войдут в бесконечность за пределами пространства, времени и материи. «Мы — звездная пыль, — пел Джони Митчелл, повторяя мифы глубокой древности, — мы сияем, как золото; и нам надо вернуться в сад».[105] Как утверждает гностический миф, чтобы выбраться из грязи этого мира, нам надо вернуться к своему изначальному состоянию, в котором мы находились до сотворения мира. По представлениям гностиков, само творение было «падением», после чего появилась материя — настоящее зло. Я надеюсь, даже такое описание позволяет увидеть, что этот взгляд пародирует некоторые аспекты христианства, а одновременно глубоко и во всех аспектах отличается от него.

Большинство людей в современном мире довольно смутно представляют себе гностицизм, если вообще слышали о таком явлении. Тем не менее можно с достаточной убедительностью показать, что некоторые элементы гностицизма — а это всегда в высшей степени эклектичный феномен — можно найти в нашей культуре у некоторых влиятельных мыслителей и писателей последних двух столетий. Писатель и драматург (а также откровенный апологет гностицизма) Стюарт Холройд относится к этому направлению, среди прочих представителей западной культуры Блейка, Гете, Мелвилла, Иетса и Юнга; без сомнения, они не являются чистыми представителями гностицизма, но аргументы Холройда тут звучат вполне убедительно. По сути дела, если человек отказывается от материалистического оптимизма, а при этом остается вне иудаизма или христианства, он с большой вероятностью станет на позиции гностицизма того или иного рода. И нас не должно удивлять, что некоторые романтики и их позднейшие последователи склонны к такому мировоззрению.[106] Открытие рукописей Наг–Хаммади (библиотеки гностических текстов в Верхнем Египте) в 1945 году подогрело желание пересмотреть христианство, якобы изначально близкое от гностической духовности, которая резко отличается от очень конкретных представлений о царстве Божьем на земле, что возвещает Иисус в канонических евангелиях. Если продолжать двигаться в этом направлении дальше, то придется принять популярные безумные теории заговора, вроде тех, которые развивает Дэн Браун в своем романе «Код да Винчи». Многие люди до этого не доходят, однако молчаливо полагают, что подлинное христианство — это некая разновидность гностицизма.

Многие христиане Запада — да и нехристиане также — думают, что христианство представляет собой некоторую мягкую версию платонизма. Немало христианских гимнов и текстов отражают склонность их ничего не подозревающих авторов к гностицизму. Духовность «прохожего» (например, спиричуэл: «Этот мир не мой дом, я тут просто прохожий»), хотя чем–то она и связана с традиционным христианством, выражает откровенно гностическую установку: тварный мир в лучшем случае ничего не значит, а в худшем — это мрачное и унылое место, а мы, бессмертные души, изначально обитали в иной сфере и с радостью туда вернемся, как только представится такая возможность. Столь многие христиане на Западе полагают, что цель христианской жизни заключается только (или главным образом) в том, чтобы «отправиться на небеса после смерти», а потому тексты, в которых говорится совсем об ином, но упоминаются небеса, они понимают именно в таком смысле, а тексты, где утверждается нечто прямо противоположное, например Послание к Римлянам 8:18–25 или Откровение 21–22, они просто игнорируют.[107]

Результаты этого мы видим в жизни западных церквей и в том мировоззрении, которое порождает христианство Запада. Противники религии часто критикуют христиан за то, что те внесли свой вклад в экологическую катастрофу, — и в этом есть зерно истины. Как я слышал, в Северной Америке иные христиане со всей серьезностью утверждают: поскольку Бог намерен разрушить нынешнюю вселенную с ее пространством и временем, и притом сделает это уже довольно скоро, нет смысла беспокоиться о том, сколько мы выбрасываем газа, создающего парниковый эффект, о порче тропических лесов и арктической тундры или о кислотных дождях. Это — причудливая современная форма якобы христианского негативного отношения к миру, и, разумеется, такой «глубоко духовный» подход точно соответствует глубинному материализму деловых интересов, которые таким образом удовлетворяет, хотя лишь на короткое время.

Нам еще предстоит поговорить об этом подробнее. Пока же я только хочу подчеркнуть: когда люди описывают христианские представления о будущем, они думают, что христиане верят в уничтожение тварного порядка и о чисто «духовном» (нематериальном) конечном существовании. Слишком многие люди, и внутри, и вне церкви, предполагают, что христиане имеют в виду именно это, когда говорят о «небесах» и своей надежде во Христе.

Однако такие популярные представления ошибочны, и христианство решительно утверждает иное: то, что Бог Творец совершил в Иисусе Христе, и особенно в Его воскресении, Он намерен совершить и по отношению ко всему миру — и под «миром» здесь следует понимать всю вселенную со всей ее историей. И об этой надежде нам предстоит поговорить в следующей главе.

Первые христиане не верили в «прогресс». Они не думали, что мир — сам по себе или даже под непрестанным воздействием Бога — становится все лучше и лучше. Они понимали, что Бог должен исправить мир, а для этого он совершит нечто новое.

Но они в равной степени не верили, что мир становится все хуже и что их задача — его покинуть навсегда. Они не были дуалистами.

Большинство людей сегодня склоняется к одному из двух приведенных мнений, и потому их должно удивить, что представления христиан о будущем радикально отличались от обоих. Согласно вере христиан, Бог должен совершить со всей вселенной то же самое, что он уже совершил с Иисусом пасхальным утром. Это поразительная вера, и о ней крайне мало размышляют даже в христианских кругах, не говоря уже о тех, кто находится вне церкви. Поэтому мы будем двигаться постепенно, шаг за шагом, и увидим, как разные авторы первых веков искали для этого различные образы, которые вместе дают невиданную картину будущего — а они верили, что этого будущего с нетерпением ждет весь мир.

Яснее всего эта всеобъемлющая надежда выражена в Новом Завете, в частности у Павла и в Книге Откровения. Я намерен перейти к этому вопросу, а параллельно мы поговорим о том, что первые христиане могут сказать представителям двух рассмотренных в предыдущей главе позиций. И особенно нам следует обратить внимание на три важнейшие темы.

Во–первых, это благое творение. Нет сомнений, что в I веке существовало множество альтернативных мнений, и на этом фоне первые христиане отличались тем, что решительно отвергали космологический дуализм любого рода, который не признавал творение благим даром Бога. Но благо оно исключительно потому, что — творение, а не в силу его самодостаточной и независимой «природы». У христиан не было и тени пантеизма или хотя бы панентеизма. Бог радикально отличается от мира, и нельзя говорить, что весь мир входит в состав существа под названием «бог». Библия постоянно утверждает, что единый живой Бог сотворил этот мир, отличный от Него, и не содержит этого мира в Себе. С самого начала творение было проявлением любви, когда Бог сказал свое «да» благости другого. Бог увидел все, что Он сотворил, и все это было очень хорошо, но само по себе не было божественным. В первой главе Книги Бытия показано, что кульминацией творения было создание человека, который был призван отражать Бога — отражать Бога для Самого Бога в поклонении и отражать Бога для прочего творения в служении. Человек носит образ Божий, но это не значит, что он божественен. Забыв об этой границе, мы сделаем шаг в сторону пантеизма, в рамках которого невозможно понять проблему зла, — и тем более, найти к ней практический подход.