Свет… Тень… Опять свет… Опять тень… Мы, как фотографы, неразлучны с темнотой. Павел и Виргиния… Инспектор и ночь… Проходишь через разные человеческие истории и тащишь на плечах этот принцип. Через самые разные человеческие истории… Кроме своей собственной… Тень… Свет… На дансинге было светло. Поблизости шумело море. А ещё ближе стояла девушка. Так близко, что какой-нибудь вульгарный тип сказал бы, что она у меня в руках.

Путь лежит мимо обиталища Маринова. Но мне это теперь ничего не говорит. Дом этот зачислен уже в графу призраков, оставшихся, как старые ненужные вещи, где-то в чулане воспоминаний. Медленно прохожу я мимо двери и заржавелой железной ограды. Передо мной появляется пара. Юноша и девушка идут в обнимку под зонтом. Приходится обняться — зонтик маленький (надеюсь, вы улавливаете связь?). Девушка — Жанна. Юноша — не Том. Только поравнявшись со мной, они узнают меня.

— Инспектор! — шепчет Славов.

— Спокойной ночи, инспектор! — слышу я голос Жанны.

Не оборачиваясь и не замедляя шага, приветственно взмахиваю рукой. «Спокойной ночи!» говорю я про себя. Нет смысла кричать на улице.

И, засунув руки в карманы, с потухшей сигаретой в уголке рта, продолжаю себе шагать по тёмным и светлым полосам.

Так о чём мы, бишь, говорили?.. Ах да, о погоде… Значительная облачность с осадками в виде дождя в западных районах страны… Советую — не выходите без зонтика.

Четверть седьмого. Движение на бульваре Мажента достигло кульминационной точки. Это час городского отлива, бегства из центра, из затхлых контор, из бетонных коробок учреждений. Тысячи автомашин заполнили большие артерии, чтобы пробиться к тихим жилым кварталам и далёким пригородам.

На бульварах начали образовываться пробки. Вспыхивают красные огни светофоров, чтобы открыть путь движению с боковых улиц. Но едва поток машин приходит в движение, как свет снова меняется. Теперь к светофору устремляются машины, находящиеся на бульваре. Они ревут на первой скорости и неуклюже бросаются вперёд. Через одну-две минуты снова вспыхивает красный свет, и снова машины замирают, окутанные синеватым дымом.

С высоты своей кабины Клод видел всю улицу. Машины напирали лавиной, скользя вниз по Фобур Сен-Дени, и ему вдруг показалось, что они вот-вот нагромоздятся одна на другую и, рухнув на бульвар, завалят его доверху, до самых крыш.

Клод взглянул на циферблат. Опоздание — пятнадцать минут. Это теперь, а пока доберётся до последней остановки, набежит ещё столько же. Опять жди неприятностей с контролёрами. Раньше, будучи новичком, он роптал и оправдывался:

— Что вы от меня хотите? Разве я придумал пробки?

Но его всегда обрывали:

— Раз ты в Париже, будешь ездить и когда пробки. А не можешь — отправляйся в Лион.

В сущности, он мог отправиться и в Лион, и куда угодно. Это не имело бы никакого значения, если бы не мать.

Колонна сгустилась. Перед автобусом образовалось небольшое пространство. Клод включил первую скорость и медленно тронулся. В это мгновение слева вынырнула открытая спортивная «симка». Ловко обогнув автобус, она замерла перед ним. Клод снял ногу с акселератора, нажал и тотчас отпустил педаль сцепления. В «симке» сидела женщина. Естественно. Такие дуры, как эта, суются всюду, для них не существует правил. Шофёр с раздражением смотрел на аккуратную причёску и гладко подбритую шею женщины. Были б у него руки втрое длиннее — съездил бы он разок по этой нахальной шее.

На углу вспыхнул зелёный свет. Клод хотел включить скорость. Напрасный труд. Пока первые соберутся двинуться с места, пока стоящие перед ним расшевелятся, пока тронется вся колонна, снова вспыхнет красный свет.

Так и случилось. Но всё же Клод продвинулся вперёд метров на пятнадцать. Остановка была совсем близко, но по ту сторону светофоров. Окажись он сейчас там, — и дорога бы немного расчистилась, и пассажиры бы сошли. А так, пока он тронется, опять образуется пробка.

Шофёр облокотился на руль и постарался думать о другом. Из своей стеклянной кабины он видел всю улицу. Когда-то ему было приятно сидеть так высоко и управлять этой большой машиной, рядом с которой другие автомобили выглядели букашками. Он крутил руль направо и налево, перегонял букашек и занимал удобную позицию впереди них. Пусть берегутся эти мошки, им стоит подумать о себе, ему же нечего бояться за свой автобус.

Но однажды Клод упёрся в вынырнувшее откуда-то маленькое «рено». Чуть только прикоснулся — «рено» сунулось ему под нос, и он не успел остановить автобус. Послышался хруст, — так трещит яичная скорлупа, — и задняя часть машины вдруг исчезла, смятая, как кулёк.

Не успел он понять, что произошло, как возле кабины собрался народ. Двое полицейских вытащили из «рено» толстого испуганного господина. Со всех сторон посыпалась ругань.

— До каких пор такие садисты будут ездить безнаказанно? — кричала высохшая старуха.

— Вытащите из кабины это животное! — подливал масла в огонь муж старухи, показывая на Клода.

Потом началось разбирательство случившегося, споры с полицейскими, штрафы, судебные анкеты. Когда после всего этого Клод снова сел за руль, его охватил страх. Автобус уже не казался ему надёжной машиной, он стал для него чужим существом с необузданной волей, которое каждую минуту может наброситься на толпу, движущуюся по тротуару, или подмять под себя хрупкую машину. В тот день дорога от Венсена до Клинанкура показалась ему бесконечно длинной, даже длиннее того страшного алжирского шоссе, по которому он трясся в военном грузовике, пока артиллерия Роммеля взметала вокруг фонтаны песка. Когда он добрался до последней остановки, с его лица струйками стекал пот, а рубашка прилипла к спине:

— Не пропустить ли по одной? — спросил Леон, кондуктор, но, увидев его лицо, воскликнул:

— Что это с тобой, приятель? Уж не умирать ли ты собрался?

Потом и это прошло. Теперь Клод водил машину без страха, но и без особой охоты. Он начинал рабочий день с безразличием и ждал, когда его начнёт мутить. Мутить начинало в первые же часы. Появлялся какой-то неприятный металлический привкус во рту, голова становилась тяжёлой. Его тошнило.

«Это от бензина, — думал Клод. — От отработанного. Свежий пахнет даже приятно».

Бензин и в самом деле разъедал ему лёгкие. Сгрудившиеся возле автобуса машины извергали зловонный голубоватый дым. Порой он закрывал окно, но тогда кабину заполнял ещё более неприятный запах отработанного газойля.

Его и сейчас поташнивало. Он поднял стекло, потом вновь опустил его. Может быть, это не только из-за бензина. И погода не балует. Весь день собирался дождь, но так и ни капли не упало на землю. Над железными крышами нависли свинцовые облака. Летний полдень походил на осенний вечер. Кое-где в окнах светились унылые жёлтые лампы. Город казался закопчённым, обветшалым и неприглядным, как старая изношенная одежда.

Клод расстегнул куртку, откинулся на спинку сиденья и вздохнул. Его снова охватило чувство усталости и безысходности. Словно эта пробка никогда не рассосётся, и он вечно будет сидеть среди моря застывших машин.

Наконец колонна зашевелилась. Шофёр включил скорость и тронулся почти одновременно с машинами, которые были перед ним. Нужно всегда висеть на хвосте у стоящей впереди машины, потому что стоит зазеваться, как какой-нибудь нахал тотчас вытеснит тебя. На перекрёстке Клод притормозил, выждал, когда перед ним расчистится дорога, и подогнал автобус к тротуару.

— Гар де л’Ест, сексион! — услышал он голос Леона, выкрикнувшего название остановки.

«Если тронемся сразу же, — подумал Клод, — удастся продвинуться по крайней мере ещё метров на двадцать. Только вряд ли мы сможем тотчас же тронуться».

Он слышал, как Леон ругается с пассажирами:

— Я сказал — только пять человек. Автобус переполнен. Посадка закончена, сударь. Понимаете, закончена!