«Ну как, Сильф? Ведь именно это я и хотел написать, а?» — спросил я.

Он молчал.

«Скажи же что-нибудь, Сильф. Я же знаю, что ты все слышал и все понял. Сильф, не молчи».

Но он не ответил.

Тогда я погасил свет и закрыл глаза. Я очень устал.

Я вдохнул хриплое «вечное возвращение».

…Я открыл глаза. Две ярко-коричневые точки.

Я снова вдохнул «вечное возвращение».

«Итак, Сильф, — сказал я, — могу ли я спросить тебя, что же это за «вечное возвращение», о котором ты так много мне повторяешь. Что это, скажи мне?»

Холодная струя воздуха щекотнула мне нос:

«Твой бесконечный возврат к нулю, к исходной позиции».

«И где же она, эта исходная позиция?»

«В твоем детстве, ранним весенним утром, когда тебе стукнуло 8 лет».

«Почему именно тогда, Сильф, и зачем мне вообще возвращаться?»

«Потому тогда, ты сам выбрал свою судьбу».

Я молчал. Он тоже. Он впервые говорил так… загадочно.

«Брось, Сильф. Что за глупости ты говоришь?»

«Это твоя судьба. И ты творишь её. Тебе одному из немногих дана возможность исправить ошибку, которую ты совершаешь. Ты сможешь прожить жизнь заново, не обидеть тех, кого ты обидел и не попросил прощения, утешить тех, кого не смог утешить, полюбить того, кого не полюбил. Завтра будет твое первое «вечное возвращение».

«Но… о какой ошибке ты говоришь?»

«Ты сам должен узнать и не мне тебе о ней говорить».

«Кто ты?»

«Я? Я — Сильф».

Я не верил ему. И он знал это. Я молча смотрел на две коричневых точки, вылезающих из темноты комнаты и не мог понять, зачем он все это сказал.

«Пойми, — струйка холодного воздуха снова потянулась по моим дыхательным протокам, — люди — это ходячие, двуногие зависимости. Они везде ищут причинно-следственные связи, логику. Ты, как и все, должен от чего-нибудь зависеть. Ты должен стать свободным. Вот и все, что я могу тебе сказать. Далее ничего. Ложись спать, у тебя будет время подумать».

Он ушел из комнаты. Заснул я быстро и спал не раздеваясь. А на утро все произошло так, как говорил он, и так, как я уже рассказывал.

Мое возвращение всегда происходит двадцать девятого февраля, на тридцать восьмом году моей глупой жизни. Вернувшись в первый раз, я поверил, что это сон. Я прожил двадцать девять лет так же, как и предыдущие. И… снова вернулся. Я возненавидел Сильфа. Но он молчал всегда, когда я его спрашивал о возвращении. Тогда, достигнув совершеннолетия, я покинул родительский дом, оставив Сильфа у них, чтобы он мне не мешал. Но родителей не стало через пять лет. И Сильф снова оказался со мной. Он говорил мне о множестве людей, которых я когда-то знал, но не встретил в этой жизни. Он говорил, кем они стали, возвратившись вместе со мной, и кем были бы, если бы я не вернулся. Я слушал его рассказы, каждый раз вдыхая «вечное возвращение» двадцать девятого февраля. Я прожил жизнь пьяницы и наркомана, писателя и научного сотрудника одного из секретных НИИ, я был преподавателем и был учеником, я был шахтером, был солдатом, был скульптором. Сильф не оставляет меня. Он не меняется и не стареет с той самой ночи, как состоялся тот разговор.

Я изучил все, что можно знать о Сильфах и Сильфидах. Я знаю, что это духи воздуха. Что они придуманы или названы так Парацельсом, а до него греками. Но чтобы Сильф был собакой. Нет. Скорее всего, за ним что-то стоит, что-то другое и неизвестное. Он тоже не хочет моего вечного возвращения. Ведь он любит меня. Я точно это знаю. Он помогает мне, чем может. Но у него никак не получается предостеречь меня от ошибки…

Теперь я снова писатель.

Я думаю, дело в моем романе, который начал писать тогда. Сильф прочитал его, но не сказал пока ни слова. Боже…

Я боюсь дописать последнее предложение. Может быть я болен, доктор, мучительно, неизлечимо болен? Помогите мне. Скажите, в чем моя ошибка.

Больной нервно сжал виски. Доктор некоторое время не отвечал.

— Скажите, у вас есть собака?

— Да, я же сказал вам — Сильф.

— У вас никогда не было собаки.

— Ну с определенной точки зрения, Сильф не совсем собака.

— У вас не было и Сильфа, если вам угодно.

— Что вы хотите этим сказать?

Доктор пристально взглянул на пациента. Тот поднял голову, и их взгляды встретились.

— Сильф — это ваша ошибка. Ваша зависимость. Вы не должны в него верить, потому что его нет. Нет Сильфа — нет «вечного возвращения». Вам нужна свобода. Но каждый раз Вы становитесь зависимым от Сильфа. Я не знаю, кто такой, этот Сильф, галлюцинация ли, сон, воображение или действительно дух воздуха. Но вы должны стремиться стать свободным. Без Сильфа.

Сильф стал вашим воздухом, вы дышите им. Но он всегда один и тот же, как вечное возвращение…

Что сталось с Доктором и его странным пациентом, мне неизвестно.

Вернее, доподлинно известно, только вот я не могу дописать это единственное оставшееся предложение.

Правда, Сильф?»

Когда говорят о болезни, обычно советуют не сдаваться. Будто вы воюете с ней. Так можно сказать о гриппе, простуде какой-нибудь. О том, чье поражение по существу неизбежно. Но с диабетом не борются. С ним живут.

Хотя было время, когда родители мои не сдавались.

В 1990-м году или чуть позже мы с отцом поехали в Таджикистан. К знахарю. В газетах писали, он лечит почти все.

Я помню только, что мы ехали очень высоко в горы. Помню медовое дерево. Открытую дверь одинокого дома и его гостеприимного хозяина. Помню лис, перебегавших дорогу.

Помню пропасть и падавший с неё ручеёк. Рядом был сколоченный наскоро туалет и мусорная яма.

А ещё помню одинокого, раскинувшего крылья орла в синеве неба. Мы сидели с отцом на лавочке у какого-то сарая и ждали, когда придет целитель. Мы смотрели в небо. Чистое, голубое. С орлом.

Он не спросил ничего. Просто с силой сунул мне в рот алюминиевую ложку с каким-то белым порошком. Горечь. Я жую и с трудом глотаю. Вроде бы это были какие-то горные травы. Но эффекта от них — ноль. На время лечения мы отказались от инсулина.

Так длилось неделю, может, две.

Потом мне стало совсем худо: понос, рвота, полная отключка от всего внешнего. Равнодушие. Нирвана?

Из гор нас доставили на кукурузнике в больницу. Помню, что у него хлябала дверца, и в щель виднелись пики, скалы, пропасти и облака.

Единственный русский врач в больнице сказал отцу «молись». И налил стакан чистого спирту.

Грань жизни — это самое светлое состояние. Я видел, как отец смотрит на меня. Я помню, что он улыбался (хотя вряд ли он мог) и помню, что на голове у него, в волосах были игрушечные солдатики, вернее, матросы в тельняшках. Они тоже улыбались и не двигались. Я слышал где-то, что каждый человек воспринимает Бога как собственного отца. Я видел Бога, наверное. Любящего, создавшего меня. Было легко, свободно и счастливо. Я не знал, что смерть стоит рядом. Что диабет бегает по поддерживающим теплицу жизни капиллярам. Я не знал этого. Мне было все равно: я понял, почуял носом, что умирать — совсем не тяжело. Да и есть ли она смерть?

?

Но я не умер. Врачи как-то спасли меня. А потом советовали убраться из этой страны.

Позже там началась война. Гибли люди, но по-другому. Страшно.

Гипогликемия.

Гипо.

Низкий сахар.

Это похоже на страх, сильное волнение. Ты дрожишь, потеешь, и зеленый ромб расплывается в глазах. Он загораживает все, первое время ты не видишь ничего, кроме него. Сотни, тысячи сосудов рвется в твоей голове в этот момент.

Твое главное действие — есть. Кушать, хоть что-нибудь. Лучше с содержанием глюкозы.

Сладкий чай. Конфеты. Печенье. Вафли.

Пачка аскорбиновой кислоты.

Ты всегда её носишь с собой. На всякий случай. Когда ты гипуешь, ты похож на пьяного. Раскрывается подсознание. Ты можешь читать стихи, которые видел, говорить, о чем всегда молчал. А можешь молчать. Похоже на сумасшествие.