— Это сильный знак, — подумал я.

Дождавшись временного затишья в стрельбе, и, повернувшись к противнику, встал во весь рост и медленно пошел к темному коридору.

— Не убьют, — был уверен я, — а если и убьют, то не сейчас, — поэтому даже не поднимал руки, лишь слегка расставив их в стороны, чтоб было видно, что у меня нет оружия.

Коридор казался нескончаемо длинным и с каждым моим шагом становился темнее.

Я ожидал окрик, но «Стой, кто идет?» прозвучало все же неожиданно.

— Я, и без оружия, — нелепо прозвучал мой ответ.

Я ожидал своей очереди. Мамоновец, похожий на басмача, ловко орудуя маленьким кривым ножом, проводил обыск, распарывая любой подозрительный шов. Он явно испытывал кайф от своей деятельности. После его обыска одежда становилась похожа на лохмотья, свисающие длинными полосами. Следующей была моя очередь.

— Без ножа, — твердо глядя ему в глаза, сказал я. — Мне нужно к генералу Мамонову.

Не знаю, что на него больше подействовало, упоминание его генерала или мои офицерские погоны, но он убрал свой нож и уже без особого энтузиазма, но, тем не менее, тщательно обыскал меня. Не найдя ничего подозрительного кроме коробки с запасными батарейками и связки ключей от оружейки, которые я так и держал в своей правой руке, он проводил меня к генералу.

Генерал сидел за столом в наспех прибранной большой комнате, служившей ранее, по-видимому, учебным классом. Рядом с ним сидело еще пять человек и двое — то ли охранников, то ли адъютантов, стояли в стороне.

Он несколько секунд пристально изучал меня. Я знал, что он считал себя крутым психологом и знатоком людских душ. Впрочем, в этом была доля правды, иначе ему бы не удалось поднять за собой столько людей, многие из которых воспринимали его чуть ли не как бога.

— Что-то ты не очень похож на сдавшегося в плен, — прервал он мои размышления.

— Мне нужно попасть в оружейную комнату.

Я специально сделал паузу после этих слов, чтобы посмотреть как он отреагирует на мою наглость. Нужно отдать ему должное, он лишь хмыкнул и слегка повел бровью, продолжая меня изучать.

— Мне нужно взять там пиротехнику, я завтра иду в Пещеру.

Он еще некоторое время меня изучал…

— А ты смелый.

Я невольно обратил внимание на свое состояние — полное спокойствие и какая-то отрешенность, просто я знал, что нужно делать и делал, не задумываясь ни о чем, тотальное доверие бытию, принятие любой ситуации. Так всегда было, когда я знал, что делать. А сейчас у меня не было ни малейших сомнений в том, что я двигаюсь в нужном направлении.

— Да нет, — ответил я. — Смелость или храбрость здесь ни при чем. Просто я фаталист.

Я был уверен, что Мамонов даже с его знанием психологии и большим опытом работы с людьми не сможет понять глубины фатализма. Ну и ладно, мне почему-то хотелось оставаться для него чем-то неразгаданным.

— Проводите его в оружейку, — сказал он своему адъютанту.

И когда я уже поворачивался, чтобы уйти, он вдруг неожиданно спросил:

— А откуда ты знаешь, что именно ты должен идти в Пещеру?

Я не смог сдержать улыбку. Он прокололся, как психолог: хотел застать меня врасплох неожиданным вопросом, а сам выдал свое непонимание.

— Я же сказал Вам, я — фаталист.

Внутри я злорадствовал, зная, что подлил масло в огонь своим ответом. Теперь он понимает, что ничего не понимает, но вряд ли опустится до того, чтобы расспрашивать меня дальше. Да откуда ему знать, что такое идти судьбе навстречу, а не пытаться, как подавляющее большинство, избежать или сгладить уроки судьбы. Теперь он вряд ли даст команду расстрелять меня, да и вряд ли захочет упустить шанс узнать, чем закончится мое путешествие в Пещеру, тем более что сейчас она находится на захваченной им территории.

Как бы примиряясь со своей опрометчивостью, Мамонов сказал: «Мы в оружейке ничего не брали, просто проверили, что там имеется, да и брать-то особенно нечего». Он еще что-то хотел сказать, но передумал.

В оружейке творился хаос, весь пол был завален раскрытыми ящиками. Видно было, что свое «проверили» они делали наспех, и особенно не церемонясь.

— Да, — подумал я. — Попробуй, найди здесь что-нибудь, особенно когда не знаешь, что именно должен искать.

Оставалось полагаться лишь на интуицию. Я методично начал осматривать все, что было в оружейке, присутствие мамоновца меня не смущало. Я понимал, что ему скоро надоест здесь торчать, и он начнет нервничать, но это уже его проблемы.

В течение получаса я осмотрел все, что было, но ничего «специального» так и не увидел. Все как обычно, только ящик с тротилом, детонаторы и шнуры к ним, как правило, хранятся на складе, хотя бывает перед учениями или занятиями на денек — другой могут попасть и в оружейку. Я присел на один из ящиков, изображая усталость для моего надсмотрщика, и попытался расслабиться и выкинуть все мысли из головы, призывая на помощь интуицию.

— Ну что, долго еще? — Услышал я раздраженный вопрос охранника. — Что хоть ты ищешь?

— Да, найдешь тут что-то после вас, — парировал я.

Он раздраженно отвернулся, а я понял — времени на раздумья у меня нет, нужно что-то брать и уходить.

Первое, что передо мной лежало, это коробка с сигнальными ракетами, я выбрал три СХТшки (сигнал химической тревоги), понимая, что химических атак явно не предвидится, да и просто они мне нравились тем, что при полете издают свист. Взял пару двухсотграммовых и пару четырехсотграммовых тротиловых шашек. Два детонатора, метра полтора детонирующего шнура и метров пять огнепроводного. Поразмыслив немного, я раскрыл упаковку с сухпаями и взял три набора. Все это я уложил в солдатский вещмешок.

— И для этого ты сюда приперся? — Вопрос мамоновца был логичен, мне прекрасно была понятна вся внешняя абсурдность такого поведения. Какого ляда надо было лезть в логово к врагу, рискуя жизнью, если все это я мог бы взять и на своей стороне. Но ничего экстраординарного в оружейке не было.

— Мы не можем знать, что с нами может случиться в следующую секунду, — многозначительно ответил я. — Уж лучше сделать то, что тебе предназначено, чем то, о чем думает твой эгоистический мозг.

Было видно, что мозги мамоновца не способны переварить сказанное и «твой эгоистический мозг» он принял как личное оскорбление. Но именно на это я и рассчитывал. Он явно уже забыл вопрос, с которым обратился ко мне, и ему ничего не оставалось, как, сдерживая свое воспаленное самолюбие, отвести меня обратно к генералу.

Мамонов не стал меня отпускать одного с взрывчаткой в свой тыл, а приставил ко мне огромного молчаливого верзилу.

Весь вечер и первую половину ночи мы шли, почти не останавливаясь по поднимающейся в горы дороге. Лишь когда нужно было свернуть с дороги на тропу, мы остановились. Дальше было невозможно идти в темноте. Мы расположились под нависающей скалой и проспали часа три-четыре, не разводя костра. Под утро мы здорово продрогли, и когда небо едва посерело, вновь двинулись в путь, чтобы хоть как-то согреться. До Пещеры оставалось еще полдня пути. Начиналась альпика, это самые любимые мною высоты. Здесь альпийское нагорье было особенно привлекательным, крутые утомительные подъемы отсутствовали, на возвышенностях открывались колоссальные просторы. Заснеженные вершины были на почтительном расстоянии и не казались такими уж высокими и давящими своей неприступностью, и при этом их можно было хорошо рассмотреть. Глядя на эти просторы, душа пела какой-то торжественной радостью. Даже сейчас, в столь нелепой обстановке, я не переставал восхищаться красотами. Тропа шла по краю гребня. Всего в нескольких метрах от нее начинался обрыв, местами вертикально уходящий в глубочайшее ущелье, по дну которого извивалась серебристая нитка реки. Когда я впервые попал сюда, мой мозг отказывался верить, что я вижу реальный ландшафт. Не думаю, что когда-нибудь я перестану восхищаться этими красотами.

К обеду мы добрались до одной из округлых вершин плато, сплошь заросшей толстым слоем мха. И хотя до Пещеры оставалось всего лишь около часа ходьбы, я решил сделать привал. Здесь была выступающая изо мха на пару десятков сантиметров каменная глыба, сверху почти идеально плоская. Это было единственно сухое место, на которое можно было присесть. Рядом лежали еще каменные плиты поменьше, две из них были обработаны древними мастерами и имели на торцах выступы со сквозными отверстиями. Говорят, что эти плиты служили некогда воротами в Пещеру. Трудно поверить, что кто-то мог их снять и утащить за несколько километров, ведь каждая из них весит более тонны.