— Наоборот. Именно мне это сейчас и нужно, шеф... — проговорил он и нажал на спусковой крючок.

Они перепугались, Однако выстрела не последовало, только на конце ствола затрепетал крохотный огонек. Это была зажигалка. Данеш спокойно закурил сигарету, которую самовольно взял из сумочки Дагмар, и, сказав женщине:

— Заплати за коньяк! У меня ни гроша, — удалился.

Неблехова возмущенно бросила ему вслед:

— Мерзавец!

Певица Ева Моулисова действительно нервничала. Она сидела в гардеробной перед зеркалом в костюме средневековой французской шалуньи-кокотки, глубоко затягиваясь, курила крепкие сигареты и уже в сотый раз подправляла грим, подкрашивала губы и, волнуясь, скороговоркой повторяла текст.

Она смотрела в зеркало, и отчаяние охватывало ее. Нет, она уже немолода, ее кожа сереет и увядает, возле рта появляются морщинки, фигура теряет стройность... Короче говоря, от былой красоты почти ничего не осталось. А когда-то было достаточно ее улыбки и плавного покачивания стройных бедер, чтобы публика не дышала и сидела как зачарованная.

Теперь Ева вынуждена была электризовать публику глубиной и опытом своего искусства, силой своей души заставлять людей верить, что тело ее все еще красиво.

Ева знала это и поэтому очень нервничала.

Когда она увидела Данеша позади себя в зеркале, она резко обернулась и почти истерически взвизгнула:

— Кто тебя сюда пустил? Что тебе надо? Денег? Не дам. Ты меня уже достаточно обобрал. Так что тебе нужно?

— Ничего! Тебя!

Эта наглость ее взбесила.

— Катись отсюда! Убирайся, мерзавец!

Он картинно упал перед ней на колени:

— Мы ведь не можем вот так разойтись... Прости меня, Ева...

Она овладела собой, перестала на него кричать, хотя ее рука с сигаретой дрожала.

— Говорю тебе, убирайся... Я должна сосредоточиться, мне через минуту выходить на сцену... У нас с тобой все кончено... Уходи!

Она отвернулась от него опять к зеркалу и скорее делала вид, чем гримировалась на самом деле. Однако он остался стоять на коленях у ее ног и даже осмелился погладить ее бедро.

— Я всю ночь простоял под твоим окном, Ева...

Но это не тронуло ее. Без всякого сочувствия, холодно оттолкнула она его руку и сказала:

— Знаю. Что дальше?

Он вскочил, как будто его ударили.

— Ты знала?.. Ты это знала?! — Он задохнулся от обиды. — Ты, наверное, на меня даже и смотрела?.. Из-за занавески... со злорадством... подло... Ты видела, как я страдаю... как терзаю себя... и не открыла?

Она не поверила его страдальческому тону, поскольку знала его, и презрительно бросила:

— Шут! Комедиант!

Он не хотел сдаваться, снова упал на колени перед ней и прижался лицом к ее ногам.

— Неужели ты уже забыла, как мы были счастливы? Неужели забыла, как называла меня крошкой, как любила, ласкала меня?

Еще немного, и она погладила бы его по голове, так живы были воспоминания, которые он вызвал в ее душе своим тихим, жалобным голосом. Однако в последний момент Ева овладела собой и судорожно, чтобы удержать себя от этого, стиснула рукой зеркало.

— Главное, я не забыла, как ты меня за это отблагодарил... Я не забыла те взломанные ящики, украденные сберегательные книжки и деньги, на которые ты угощал друзей по кабакам и клубам... Я не забыла, как ты продал мой перстень, оставшийся после мамы, магнитофон, транзистор и шубу.

Оправдываться было бесполезно, он понял это и только сказал:

— Все тебе верну!

Ева Моулисова горько усмехнулась:

— Когда?

— Как только у меня выйдет книжка!

Она презрительно усмехнулась. Ей вдруг захотелось еще больше оскорбить его и унизить, и она расхохоталась:

— У тебя? Книжка? Ты же в жизни ничего не напишешь... Ты умеешь только трепаться... Ошеломлять людей и самого себя речами о великом искусстве... Разыгрывать из себя гениального проказника... А на самом деле ты всего лишь обычный кабацкий бездельник, лодырь... Ты хочешь изобразить из себя Вийона, но ты не перстень, ты ржавчина, а перстни только крадешь!

Он был удивлен ее страстным обвинением и промямлил:

— Ева... прошу тебя...

Выплеснув всю горечь, она устало спросила:

— Что тебе нужно?

Из репродуктора над дверью приглушенно прозвучал голос помощника режиссера:

— Пани Моулисова, пани Моулисова, пани Моулисова, на сцену!

Она поспешно встала. Однако Данеш схватил ее за руку, Не выпуская ее, он потребовал:

— Ключ!

Она вырвала руку, стараясь освободиться от него и поскорее уйти в зал, где ее ждали.

— Зачем?

Данеш ухватился за этот вопрос, как за новую надежду:

— Я не спал всю ночь... Мне нужно привести себя в порядок... Помыться... Побриться... И выспаться!

Однако этого ему не следовало говорить. Это последнее слово снова разбудило в Еве беса. Она взвизгнула:

— В моей постели? И опять с этой вульгарной, похотливой девкой? Никогда! — Она выбежала из гардеробной и хлопнула дверью.

Павел Данеш поднялся с колен, упал в ее кресло перед зеркалом и громко рассмеялся.

Небольшая джазовая группа на сцене заиграла средневековые французские мелодии в современной аранжировке.

Ева Моулисова вышла к публике и стала вдруг совсем иной — уверенной в себе, а при свете прожекторов и красивой.

Каждое ее движение, улыбка, жест были выразительны, притягивали взгляды публики. Во всем чувствовалась незаурядность актрисы. Она кружила возле трех танцовщиц, которые сопровождали на этом вечере выступающих, и своей песней обращалась к ним. Она как бы подсмеивалась над ними, осознавая свою силу и очарование:

Из-за кулис выбрался Данеш и, прислонившись к стене возле сцены, с саркастической усмешкой смотрел на Еву Моулисову.

Лидушка, заметив его, шепотом спросила своего кавалера:

— Откуда ты его, собственно, знаешь, Петр?

— Кого?

— Павла Данеша.

— Его же все знают.

— Но ты с ним знаком лично, разве не так?

По-мальчишески смутившись, он признался:

— Я послал ему несколько своих стихов. Они ему понравились. Он сказал, что возьмет надо мной шефство!

— А ты с ним встречаешься?

— Встречаюсь. Нас много. Он сказал, что создаст свою поэтическую школу и мы войдем в его группу. Сейчас мы работаем над манифестом, понимаешь... Над концепцией мировоззрения этой группы...

Павел Данеш между тем заметил этих двоих молоденьких посетителей вийоновского вечера и, кивнув им, нетвердой походкой направился между столиками к ним. Ева Моулисова на сцене между тем закончила свою песню призывом:

Она допела, дотанцевала, поклонилась восторженной публике. Раздались бурные аплодисменты.

Павел Данеш, покачиваясь, подошел к столику Петра и Лидушки и, не спросив разрешения, подсел к ним. Он усмехнулся, заметив их горящие глаза, их неподдельный, юношеский восторг, и с иронией в голосе спросил:

— Вам нравится?

Петр сдавленным от смущения голосом ответил:

— Очень! Она просто великолепна!

Данеш, однако, хмуро и зло сказал:

— Мне — нет!

Петр, растерявшись, перестал хлопать.