Зал взорвался восторженными аплодисментами в знак согласия.

Павел Данеш был доволен. Ему удалось сорвать аплодисменты, значит, теперь ему будет больше к лицу скромность. Наступил подходящий момент для того, чтобы уйти. Он быстрым взмахом руки успокоил публику, чтобы добавить:

— Мне остается лишь пожелать вам ярких впечатлений от баллад и рондо Вийона, его ироничных жалоб и едких эпитафий. Итак, слово имеет... Франсуа Вийон!

Луч прожектора скользнул к краю сцены и высветил сидящего на деревянных ступенях человека — это был актер в костюме средневекового бакалавра. Павел Данеш тут же исчез в темноте.

Актер легко спрыгнул со ступенек и как истинный парижский волокита закружился в танце с тремя танцовщицами, которые одна за другой появились из темноты. Затем актер продекламировал:

Тут актер спрыгнул с подмостков в зал и, сопровождаемый светом прожектора, стал прохаживаться между столиками. Обращаясь к зрителям, он небрежно бросал им в лицо сатирические строки стихов:

Он дошел до столика в углу, где жались над первой в жизни рюмкой вина молоденькие паренек и девчонка, которым было лет по пятнадцати. Освещенные лучом прожектора, они, конечно, засмущались, не зная, куда девать глаза и руки.

Актер видел их смущение, но, несмотря на это, продолжал:

И пошел, сопровождаемый светом, дальше.

Они, наверное, были ему благодарны за то, что он хоть ненадолго, всего на несколько секунд, задержался возле их столика. Полумрак скрыл их. Голос актера звучал издалека и уже не был адресован им лично.

Паренек, когда они остались за своим столиком опять вдвоем, проговорил:

— Он бесподобен, правда? Спасибо Павлу, что он нас сюда пригласил. Подожди, ты еще услышишь, как поет Ева.

Девушка, однако, не разделяла его восторга. Она неожиданно спросила:

— Слушай, сколько у тебя?

Паренек заметно испугался. Его наличные были, конечно, мизерные, и он, разумеется, подсчитывал в уме, сколько могут стоить в этом изысканном заведении их две рюмки вина, и боялся осрамиться перед девушкой, которую сюда затащил. Нащупав кошелек, чтобы убедиться, что он при нем, юноша спросил:

— Чего?

— Времени сколько?

Он ответил с облегчением:

— Сейчас десять минут девятого. Что ты все дергаешься?

И тогда она призналась:

— Я к тому, что меня папа убьет, если узнает, что я здесь. Дома я сказала, что мы идем с агитбригадой... в дом пенсионеров.

Стойка бара поэтического кафе представляла собой уютный красочный уголок, отделенный полупрозрачным занавесом из бусинок на длинных нитках от основного зала, в котором в роли Франсуа Вийона выступал сейчас актер Водваржка. Там сидели на высоких стульях всего два посетителя: редактор и критик Дагмар Неблехова, с бледным лицом, в несколько эксцентричном модном костюме, и поэт Павел Данеш. Владелец заведения, он же бармен, Роберт Сганел, элегантный мужчина с проседью в волосах и с одухотворенным лицом, доливал им коньяк в пузатые коньячные рюмки. Налив и себе, он чокнулся с Данешем и сказал:

— Вы были бесподобны, маэстро. Восхитительны!

Неблехова улыбнулась и подняла вверх большой палец:

— Первоклассно! Просто отлично!

Данеш уже давно потускнел после своего вступительного слова и, хотя похвалы были ему приятны, выглядел поникшим. Отяжелевшим языком он спросил:

— Никто не заметил?

— Чего?

— Что перед этим я полдня пил.

Неблехова живо заверила его:

— Нет, Павел, наоборот! В речи прозвучало нечто особое, неповторимое... А кстати, почему ты, собственно, пил? Что случилось?

С трагическим пафосом Данеш признался:

— Она выгнала меня!

Неблехова не приняла его трагизма и весело засмеялась:

— Опять?

Однако Данешу было не до смеха. Он опрокинул в глотку рюмку коньяку и театрально произнес:

— На этот раз навсегда. Наверное, не могла простить, что я умнее, чем она... Я потом всю ночь стоял под ее окнами... Свистел, просил, но она не сжалилась, не открыла... Между нами все кончено. Окончательный разрыв...

Неблехова деловито опровергла:

— Глупости! Этих «концов» было уже несколько, и всегда потом опять все начиналось сначала.

— Нет! На этот раз все! Я ее так ненавижу, Даша!.. И при этом жить без нее не могу... Я привык к ее духам, настроениям, истерии, разгульному образу жизни. Она приковала меня к себе. И теперь, когда я на дне, когда я не могу без нее написать ни строчки... она просто вышвырнула меня на улицу... Что мне теперь делать, скажи?.. Что мне еще остается?.. Вот это?! — Он вытащил из кармана браунинг и положил его перед собой, бормоча: — Убить себя... Или ее... Или нас обоих? Это, наверное, было бы лучше всего, правда?

Сганел и Неблехова остолбенели. Неблеховой потребовалось отпить коньяка, чтобы прийти в себя. И только после этого она сказала:

— С ума сошел? Спрячь! Кто тебе его дал? Ферда?

Сганел испуганно спросил:

— У вас хотя бы есть удостоверение на это, дружище?

Данеш патетически произнес:

— Зачем? Есть вещи, границы и реки, для которых паспорта не нужно. Только монету под язык. Для Харона...

Неблехова холодно одернула его:

— Оставь свое глупое кривляние, прошу тебя, и спрячь эту штуку. Я не люблю такие жесты. Ни к чему.

— А что «к чему»?

— Перестань ломать комедию и действуй.

— Как?

— Иди к ней в гардеробную. Проси у нее прощения.

— Она меня вышвырнет.

— Не сдавайся. Ты должен ее уговорить, ты же умеешь. Только что ты уговорил двести человек, почему бы тебе не уговорить теперь всего одну женщину? Она всегда перед выступлением нервничает и потому постарается от тебя побыстрее избавиться. Требуй тогда от нее ключ от квартиры, и она даст тебе его в конце концов.

— А потом?

— Ночью она придет после представления домой, уставшая, обессилевшая, и найдет тебя в постели. Как ты считаешь, что она сделает? Приляжет.

Данеш, удивленный и обрадованный ее словами, поцеловал Дагмар и с благодарностью прошептал ей на ухо:

— Умница!

Неблехова усмехнулась. Она не нуждалась в его оценках. Себя она знала.

— Иди-иди!

И тут вмешался Сганел:

— А эту штуку оставь здесь!

Он хотел было забрать у поэта браунинг, однако Данеш оказался проворнее. Он схватил оружие, повернул стволом себе в лицо и положил палец на спусковой крючок.