Я шел за ишаком, меня привязали за обе руки. Идти так очень неудобно, особенно когда постоянно петь заставляют. Устал я. Хорошо, в обед привал был, они молились, я прилег, потом покормились. Пайка такая и осталась. Значит, спасибо Цурулю с Николаевым. Ну что ж делать, не каждый от рождения петь умеет. Но когда снова пошли, мне еще хуже стало. И водки хотелось ледяной. А там жарко у них и сухо — в горле першит. В общем, спросил я их, когда опять молиться станут. Они сказали, что обстановка военная, и потому только на закате. Ох и ждал же я заката! Сбежать решил, как только они отвернутся. На ночь-то они меня связать целиком собирались. Хотел я ишака украсть, да уж больно он усталый был, не ускакать от погони. Ладно, как-нибудь и без ишака найду чем прокормиться.

До намаза не дошли. Вертолеты выскочили из-за далекой горы в самый неподходящий момент, когда мы почти бегом преодолевали открытый склон. В общем, все заорали и бросились в разные стороны, нас с ишаком забыли совсем. Вертолеты как-то криво, но все-таки летят к нам, и я понимаю, что им главное поскорее всех поубивать и улететь. Решил я тогда назад вернуться, мне показалось, что мы до середины пути к роще, что впереди росла, не дошли. Но ишак решил, что мы к той роще ближе, чем к той, что сзади осталась, и не пошел назад. Я дергал-дергал, но ишак сильнее, тянет вперед. А вертолеты уже так громко слышно! Я тогда на ишака впрыгнул и стал его ногами по бокам бить. А он, сволочь, вообще тогда встал и стоит. В общем, страшнее было, чем когда с самолета падал. Когда вертолеты стрелять стали, пыль поднялась, грохот, комья земли, камни пролетают. А мы стоим как бессмертные. Я к ишаку прижался, а он что-то мне сказал. Наверное, не бойся, мол, все знаю и как надо сделаю. И вот, как только наступила тишина и звук вертолетов начал стихать, он поскакал. Мне еще страшнее — склон крутой, а он несется как ошпаренный. Взял вверх, рощу обогнул, что впереди была, и дальше вниз, вот тут просто кошмар начался. Во-первых, трясет гораздо сильнее, чем когда вверх, во-вторых, быстрее, а в-третьих, он на десятом шагу через голову кувыркнулся и мы катились донизу. Я впереди падал, мог бы остановиться, там кустиков мелких полно и камней, но как подумаю, что сверху на меня ишак, нагруженный минометом (это самовар такой большой), катится, так еще быстрей вниз стараюсь. И вот где-то на середине я сознание потерял, а очнулся — стоит ишак, траву жрет, поклажу всю по дороге с него содрало. Специально, видать, он кувыркнулся. Вот такое отчаянное животное. Солнце уже зашло за гору, вечер. И тут я почувствовал запах жареного мяса.

Ветер нес запах как раз от той самой рощицы, к которой мы не добежали деревьев на пятьдесят. Веревка, которой я был привязан к ишаку, то ли порвалась, то ли отвязалась, пока летели вниз по склону, только кровавые следы на руках остались. Я жрать хотел страшно, решил тихонечко подползти. Ишак был против, фыркал мне в спину, но я не мог сожрать ишака — ни ножа, ни спичек, а одними зубами с такой зверюгой не справишься. Подполз поближе — а там из-за деревьев огонь мерцает. Видать, душманы кое-кто уцелели и ужинают в темноте, а поскольку мяса у них не было, а ишак со мной, то жрут, наверное, трупятину. Я никогда не ел мертвых душманов, но на запах были ничего так. Подполз я к самому костру и увидел, что сидит у костра баба. Волосы длинные, черные, глаза сверкают, ручищи толстые, сильные, а в ручищах кость. Сидит, гложет, лицом ко мне. Я засмотрелся, слюнки потекли, а она вдруг говорит:

— Чего разлегся-то?

— Да так, — говорю, — мимо вот полз. Здрасьте.

— Здрасьте. Ты садись вон на пенек. Кто такой, как зовут?

— Мао меня звать. Я тут от душманов потерялся. Вы их не видали?

— Видали… — и клыками ухмыльнулась. Кость отбросила, морду утерла, руки опустила, вижу — голая она. — Жрать хочешь?

— Хочу. А вы душманов кушаете?

Помолчала она, между грудей поскребла, рыгнула. Я смотрю — шашлычок на углях доходит, а еще котел булькает. Я, конечно, никогда людей не ел, но ведь и ишаков тоже. И потом ишак ведь везти меня может, если захочет, конечно, а душманы только дерутся, да и все равно мертвые. И все-таки страшно есть человечину. Не хочется. Я решил время потянуть.

— А как вас зовут?

— Сукой кличут, — задумчиво сказала баба. — Да ты ешь. А то не ешь. Как хошь. Чепуха это все, мясо, суп…

Поднялась и голову к небу задрала, руки раскинула. И вот что интересно: встала — по фигуре ни дать ни взять перевернутая пивная кружка. Живот, как у гаишника, шерстью немного поросла местами. Но как руки раскинула — костер вспыхнул высоко, ярко, и сквозь пламя она мне совсем другой показалась. Я еще отвлекся ненадолго, посмотреть, что с шашлыком стало. Ну, понятно что — сгорел весь к чертям, только пшикнул, и уже угольки. Посмотрел на нее снова, а она стройненькая такая уже, вся кабанистость с морды сошла, даже ростом пониже стала. Я хотел еще посмотреть, что с котелком получилось, но тут она ко мне пошла вокруг костра.

— Красивая ты, — говорю. — Только имя подкачало.

— А зачем тебе меня так называть? Дай мне другое имя. Только не сейчас, не морщи лоб, не задумывайся. Сейчас тебе надо лечь, я тебе массаж сделаю. Ты бывал в Таиланде?

— Где?

— А это ничего. Это ничего, ты только ложись и ни о чем не думай.

Руки у нее хоть и тонкие стали, но сильные все равно. Я бы поборолся, но она мне подножку сделала, а потом целоваться полезла. Целоваться с ней приятно было, она мясом пахла и губы в жире. Мне так хорошо стало, я спросил:

— А водка у тебя есть?

— Есть, есть, только потом, потом сколько хочешь. А сейчас лучше потрогай меня. Ты ведь хочешь меня потрогать?

Я как-то и не думал. Решил, что хочу, но только собрался — она меня за яйца схватила. Ага, думаю, вот ты какая. Но виду не показал. Пусть думает, что я не заметил. И тут она говорит:

— Чего ты хочешь, чтобы я сделала?

— Расстегни мне верхнюю пуговицу, жарко.

Она попробовала — а пуговица тугая. Пришлось ей двумя руками взяться, и тут же я ей лежа коленом между ног заехал. И как по вагону со щебенкой, аж взвыл я от боли. А она даже обрадовалась.

— Ты так любишь? Так я тоже. Бей меня, бей!

Залезла на меня, на карачках стоит, сиськами над лицом болтает, язык вывалила. Я уж думал, пропал, сожрет. Но тут у нее глаза становятся по червонцу, рот раскрылся, и она тяжелая стала, и правда, как вагон. А на фоне звезд, над ее головой, появляется довольная морда моего ишака. И орет мне что-то, вроде как: привет, куда пропал.

Она разозлилась страшно, аж волосы у нее дыбом встали, а ведь длинные. Раскричалась.

— Нет! Уйди, проклятое Аллахом животное, ты мне не нужен! Прочь! Прочь!

А ишак знай свое орет. Тогда она поползла вперед, мне по голове, а ишак от нее не отцепляется, ползет как-то на карачках за ней, тоже все по мне. Я еще не забыл, как с самолета падал да как с горы летел, а тут еще баба с ишаком по мне, как по Красной площади, проползли. До того мне стало муторно, что даже есть расхотелось. Плохо стало, грустно и одиноко.

Поднялся я кое-как, штаны застегнул и пошел. Все равно куда. Парочка сзади визжит-ревет, а мне бы только не слышать. Но вот отошел подальше, а там — ночь, звезды. Воздух чистый, горный весь, прохладно только. Идти не очень удобно, сразу, как из рощи вышел, откос начался, а не видно в темноте совершенно. Стою, дышу, мерзну, и так грустно, что слезы текут. Но и хорошо. И я так рад стал, что нигде до сих пор не убился, что дожил до того, чтобы вот здесь и сейчас помереть, в покое таком и тишине. Звезды стал рассматривать, раньше-то я их особенно и не видел. А их много так, оказывается. Все хорошо, вот сейчас бы выпить, а нечего. И от этого тоже обидно, но все равно хорошо. Я повернулся спиной к горе, на которой стоял, и все небо встало передо мной, как будто я в нем повис. И я решил туда полететь, и раскинул руки, качнулся вперед… Но тут мне врезали по затылку.