Моцарт потянул за ручку. Крышка поддалась. Винтовая металлическая лестница вела в тускло освещенную комнату — свет попадал в нее со двора.

Мысль о побеге пришла к нему позже, когда он, спустившись по лестнице, не обнаружил под окном охраны. В окно виднелись ворота и припаркованные вдоль забора машины. «Нужно решаться, — подумал Моцарт. — Либо сейчас, либо никогда!»

Он отодвинул шпингалеты и, распахнув оконную раму, сиганул вниз. Вправо к воротам бежать было опасно — кто-то из охраны там был наверняка; оставалось проскочить мимо окон — авось, не заметят… Пригибаясь и прижимаясь к стене дома, он добежал до угла и выглянул, в надежде обнаружить калитку или хотя бы проем в проволоке над забором.

У парадной двери курили двое бандитов, и хотя в его сторону они не смотрели — стоило выбежать на открытый участок двора, и он превратится в мишень.

Он рванул назад, к воротам, и как раз там, в самом охраняемом по его расчету месте, обнаружилась брешь: охранники собрались под навесом, смеясь и распивая пиво из банок, играли в нарды или во что-то еще, не обращая на территорию никакого внимания. Пробежав самую опасную, открытую часть двора, Моцарт спрятался между забором и «вольво», застывшей у самых ворот. Отдышавшись, он на четвереньках подобрался к крайнему столбику ограды и, использовав очередную вспышку смеха из-под навеса, змеей прополз под металлической створой.

Вправо и влево от усадьбы разветвлялась грунтовка. По ту сторону дороги стеной вырастал лес. Черные зубцы деревьев причудливо избороздили матовое, подсвеченное россыпью звезд небо. С востока доносился лай, судя по которому до ближайшего населенного пункта было не менее километра. Не раздумывая, Моцарт бросился в лес.

В темноте он не разглядел глубокий овраг, густо заросший травой. Это едва не стоило ему вывиха — боль от подвернутой ступни отдалась в пояснице; приземлившись на колено, он кувыркнулся через плечо и оказался на дне оврага.

«Вперед! — решил Моцарт, представив, как осатаневшие бандиты станут месить его ногами. — Только вперед!»

Цепляясь за стебли какого-то сорняка, он выкарабкался наружу и устремился к лесу.

На деле здесь оказалось не так темно, как это представлялось со стороны: серебрился мох под луной, выделялись опушки и просеки. Моцарт пожалел, что в свое время не научился ориентироваться по звездам, но все же сообразил засечь звезду-ориентир, позволявшую держать курс перпендикулярно дороге без оглядки — большую, желтую, будто насаженную на верхушку новогодней елки.

Несмотря на выставленные вперед ладони, ветви больно хлестали по лицу, обломанный сук разорвал рубаху и поцарапал ребра. Лес оказался небольшим и как-то резко перешел в смешанный молодняк. Бежать стало легче. Забрав метров на шестьдесят влево, Моцарт оказался на просеке, веток можно было уже не опасаться, правда, приходилось высоко задирать ноги и смотреть вниз — то и дело попадались пни и гнилые стволы бурелома.

Просека вывела его в болотистую низину, густо поросшую кустарником. За нею простиралось озеро. Движущийся красный огонек обозначил противоположный берег, до которого было никак не меньше километра.

«Вперед, Моцарт! Только вперед!»

Выровняв маршрут по желтой звезде, он побрел к берегу. Ноги чавкали, увязая в болоте; где-то посередине он провалился по колено и не на шутку испугался, когда зыбкая почва качнулась под ним в радиусе десяти метров, издав протяжный, почти человеческий вздох. Но возвращение влекло потерю времени и сил. «Вперед, только вперед!» — последовал он избранному принципу и пополз по-пластунски, цепляясь за карликовые стволы болотных растений, кочки и камыши. Берег, как и следовало ожидать, был илистым. В какой-то момент Моцарт отчаялся добраться до «чистой» воды — затянуло ногу по самое бедро, и вытащить ее не было никакой возможности. Судорожно барахтаясь и сопротивляясь изо всех сил, он все же справился с противной, теплой жижей, отполз левее — к прибитому к берегу бревну. Правый туфель был безнадежно потерян, а стало быть, отпадала необходимость и в левом, и в носках, с которыми он без сожаления расстался. Придерживаясь одной рукой за бревно, другой стащил с себя рубаху и пропитавшиеся болотной слизью брюки, что, казалось, стоило не меньшего труда, чем весь проделанный путь, затем вынул из брюк ремень и приторочил свернутую валиком одежду к спине. Илистая жижа представляла угрозу еще метров двадцать, пока наконец он перестал чувствовать ногами дно и понял, что плывет.

Брызги и шлепки ладоней по воде эхом отдавались окрест, но время работало против него: сейчас его могли заметить на расстоянии луча карманного фонарика; окажись где-то поблизости дорога — в свете фар; на рассвете же одинокого пловца обнаружат на любом расстоянии.

Силы почти иссякли на полпути. Можно было потянуть за кончик ремня и освободиться от намокшей, неимоверно тяжелой одежды, но куда деваться потом в одних трусах?.. Он переместил валик на грудь, лег на спину и, держась на плаву почти без движения, отдышался.

Стояла тишина. Бездонное звездное небо отражалось в черной глади озера…

Так отражались хрустальные канделябры в полах призрачного дворца архиепископа Колоредо. Кажется, Моцарт исполнял тогда «Концертную симфонию». После сановного выговора за «скучную музыку» ему стало дурно. Такое же головокружение и тошнота, как сейчас, только сейчас он просто наглотался воды, а тогда… Уж не пытались ли отравить? Такое же предчувствие неминуемой беды заставило его без оглядки бежать из Зальцбурга. «Не бывает пророка без чести, разве только в отечестве своем и доме своем…» Власть силы не способна унизить талант, но, отчаявшись сделать это, способна убить: презрение к личности сильнее яда…

Он нашел глазами желтую звезду и поплыл размашисто и энергично, почувствовав второе дыхание и понимая, что третьего не будет, что на поиски его уже брошены все силы.

Показались очертания берега — пологого, песчаного, переходящего в скошенный луг. До него оставалось метров сорок, когда Моцарт, приняв вертикальное положение и погрузившись по самые ноздри, пальцами ног коснулся дна. Преодолев эти последние метры вброд, он сел на песок, сбросил со спины одежду.

Озеро было раза в полтора меньше прицельной дальности полета пули, выпущенной из «АКМ». Искушение отдохнуть помогло побороть пение птиц, предвещавшее рассвет.

Следующий шаг подсказал шум приближающегося поезда. Выжав одежду, Моцарт напялил ее на себя и побежал к «железке»: рельсы неизменно должны привести на какую-нибудь станцию, откуда можно позвонить, где есть люди и есть милиция.

Проросшая после покоса осока секла лодыжки, срезанные стебли и комки почвы кололи ступни — бегать по лугам босиком ему не доводилось даже в детстве.

Ориентиром служили теперь огоньки светофора — желтая путеводная звезда растворялась в поминутно светлеющем небе.

Луг он преодолел легко, ноги удивительно быстро привыкли к уколам и перестали чувствовать боль. Ночная прохлада, исходившая от земли и мокрой одежды, снимала усталость.

По ту сторону насыпи проходила шоссейная дорога. Можно было «проголосовать», но в это время суток едва ли кто-то возьмет заросшего, босого пассажира, не имеющего понятия, где он находится и куда его везти, тем более — без копейки денег. Да и где гарантия, что его не подберет машина преследователей?.. Приметив фары, Моцарт быстро спустился с насыпи и дальше шел, оставаясь невидимым со стороны шоссе.

Наступала усталость, быстро светало, а признаков станции или населенного пункта все не было.

«На шоссе устанавливают указатели населенных пунктов», — сообразил он через пару километров, но, выглянув из-за насыпи, обнаружил, что никакого шоссе давно нет — оно свернуло куда-то в сторону, а вместо него тянется лесополоса. Он снова пошел по шпалам и шел так до тех пор, пока его не догнал товарный состав.

Два мощных, страшных вблизи электровоза обдали его жаром моторов. Рельсы в этом месте шли на подъем, состав замедлил ход и казался бесконечно длинным: за десятком пульманов шли нефтяные цистерны, за ними — платформы с сельхозтехникой, несколько думпкаров, деревянных вагонов старого образца, и опять — платформы, как будто он мчал, не останавливаясь ни во времени, ни в пространстве, цепляя на ходу все, что попадет, без всякой системы, цели и пункта назначения.