— Спасибо за угощение, — сдерживая обиду, холодно проговорил Мотя, — но я пришел с самыми решительными протестами, которые если не будут удовлетворены, то повлекут за собой беспощадную критику в ваш адрес на общем собрании…

— Ишь ты?! — ложась на кровать, заулыбался Путятин. — Ну, валяй, валяй! Я те про борщ, а ты про критику. Нехорошо, Мотя, а ещё сын крестьянского командира!..

— Я требую к себе самого определенного уважения, только и всего! — заявил Мотя.

— Требуете уважения, а сами опять плохо побрились, Матвей Петрович?! — вдруг оборвал его Семен Иванович. — А подворотничок, Левушкин?.. Опять грязный?..

— Да вы что?! — выпучил глаза Мотя. — Сегодня менял…

— Ну а побрились плохо! — улыбнувшись, развел руками Путятин.

— Вы меня не сбивайте! — вскипел Левушкин. — Вы из меня дурака не делайте!

Мотя повернулся, чтобы выйти вон, но тут в дом ворвалась Анфиса.

— Слышала, слышала! — побагровев от гнева, набросилась она на Мотю. — Вы что тут себе позволяете? Вам мало, что вы крутите головы некоторым зрелым райкомовцам женского пола, так теперь решили и отца моего до удара довести?! Так?.. Кто вас звал? Кто вас звал, я спрашиваю?!

Мотя, не ожидая такого напора, лишился дара речи.

— Совещания я на дому запретила, так не хватало ещё, чтоб по телефону некоторые личности звонили и сообщали!..

— Сивков, — прошептал Мотя.

— Да, Григорий Анкудинович Сивков, и я благодарна ему за это! А вы — немедленно покиньте территорию частных владений! Вас я лично не звала!

— Я его звал, марш на кухню! — рассердился Путятин. — Ну?.. — угрожающе промычал он, и Анфиса, сверкнув очами, гордо ушла на кухню.

— Не обращай внимания, — подмигнул Семен Иваныч. — Это она к Морковиной тебя ревнует. А если ревнует — значит, любит!

Анфиса, услышав такой разговор, как молния, ворвалась в комнату.

— Вы что же, папаня, говорите?! Я культурный организатор идеологического клуба, а вы меня так политически позорите! Я его ревную?! Да я выносить его присутствие не могу после этого и объявляю вам теперь же, что непременно принимаю предложение Сивкова и завтра же иду с ним в загс! Хватит! Долой тирана-отца! — со слезами на глазах закричала Анфиса и, хлопнув дверью, выскочила из дома.

— Ну вот! — побледнев, усмехнулся Путятин. — Я ему запретил делать предложения, а он делает, стервец, мне во вред! Ну хоть бы ты сделал, что ли? А?..

— Я?.. — удивился Мотя. — Как же, просто так?..

— Ну для начала, чтобы этого капэлемента отвадить! А дальше сам решишь, а то ведь спасу нет! Выручи, Мотя, а? — взмолился Семен Иваныч.

— Я подумаю, — кивнул Левушкин.

— Вот и хорошо!.. Да не беспокойся, я в загсе уже предупредил, их не распишут! — заверил Мотю Семен Иваныч. — Вишь, девка какая, а?.. Эту силищу да в домашнее хозяйство — вмиг растолстеешь, что тебе в отличие от меня не вредно! А?! — Путятин захохотал.

Он хохотал долго, всласть, до слез. Вытер слезы, высморкался и вмиг посерьезнел.

— Ну а относительно твоей критики… В Серовск поедешь, пожалуй что… Ответственное дело, н-да…

Путятин помолчал, пощипав себя за ус и напустив глубокомысленное выражение на лицо, добавил:

— Мы хотели послать туда Сивкова, но, думаю, и ты справишься! Как?

Левушкин чуть не задохнулся от этого: «Но, думаю, и ты…» Что значит «и ты»?! Да только он и может справиться! Он один, и никакой не Сивков.

Мотя уже хотел высказать всякие сердитые слова Путятину, как дверь распахнулась и вошла Анфиса. Она поуспокоилась и, подойдя к столу, решительно произнесла:

— Извини, папаня, я забыла, что ты сердечник у нас, и погорячилась относительно «тирана-отца». Что же касается моих отношений с этой личностью, то пусть он хамит Морковиной, а не мне! Я же предложение Григория Анкудиновича не отклоняю!

Путятин подтолкнул Мотю, и Левушкин, поднявшись, пролепетал:

— Анфиса Семеновна, я тоже…

— Сегодня разговора нет! — отрезала Анфиса. — Завтра — посмотрим!

— Ладно, потом! — махнул рукой Путятин.

Анфиса прошла на кухню, загремела посудой. Семен Иванович помолчал, почесал затылок, потом крикнул:

— Анфисушка!

— Чево?! — грозно высунулась Анфиса.

— Анфисушка! Сходила бы ты да покормила курей, а то у нас тут с Матвей Петровичем весьма неотложный разговор прокисает из-за твоей громотьбы и присутствия, а уж после разговора этого я Матвей Петровича борщом хотел твоим потчевать! А то показалось мне, не тем уважением ты его приветила, — укоризненно заметил Семен Иванович.

— Потом кормить некогда! — отрезала Анфиса. — Вечер нынче в клубе, обязана быть!

— Ну, покормила бы ты его распрекрасным своим борщом сейчас, показав тем самым Матвею Петровичу наше общее к нему расположение, а то я слышу, у него в животе бурчит…

Мотя покраснел, потому что в животе у него действительно предательски забурчало.

— Отчего же не покормить, борща много, всё равно поросяткам вылью, — равнодушно заметила Анфиса и снова загремела на кухне посудой.

Мотя ел борщ в чистенькой, ухоженной стараниями Анфисы Семеновны кухоньке. Рушник, расшитый красными петухами, лежал у него на коленях, и один этот факт приводил его в необъяснимый трепет. Анфиса положила Моте кусок мяса, едва он доел борщ, и Левушкин смутился.

— Я уже наелся, — промямлил он.

— Я всем кладу мясо, — строго сказала Анфиса.

Усевшись напротив и глядя, как он уписывает мясо, она вдруг сказала:

— Что-то Таисью Федотовну давно в клубе не вижу…

— В командировку уезжала, уже приехала, — сообщил без всякой задней мысли Мотя.

— Встречали? — насмешливо спросила Анфиса.

— Случайно встретились, — кивнул Мотя.

— Соскучились, видно, коли уже… — Анфиса не договорила.

— Анфиса! — крикнул строго из комнаты Путятин.

— Что Анфиса, что Анфиса?! — вне себя вдруг выкрикнула она, и Мотя с трудом проглотил последний кусок.

— Вкусный борщ, — растерянно проговорил он.

Анфиса взяла у него миску, поставила перед ним кружку киселя.

— Из ревеня кисель, — грубо сказала она.

Мотя не знал, как ему вести себя. Путятин не выдержал, сам приполз на кухню.

— Ты чего аппетит человеку портишь? — сердито сказал он — Чего всякие глупые вещи спрашиваешь?!

— Иди ложись, — отрезала Анфиса. — Ну?! — угрожающе проговорила она, метнув на отца столь злой взгляд, что Семен Иваныч, вздохнув, ушел.

— Кисель из ревеня, это очень пользительно! — сообщил он из комнаты. — Говорят, от разных болезней помогает!

— Очень вкусно! — крикнул в комнату Мотя. — Очень чувствуется насчет болезней, даже лекарствами пахнет!..

— Какими лекарствами? — зло вскинулась Анфиса. — Настоящий ревень, арбузом пахнет! — Она для наглядности понюхала. — Ну да, арбузом!

— Я разве против, — пожал плечами Мотя. — Пользительно и вкусно!

— Интересно, чем вас Таисья Федоровна кормит?! — проворчала Анфиса.

— А мы с ней в столовой обедаем, — улыбнулся Мотя.

— Ну и шли бы с ней обедать в столовую! — накалилась снова Анфиса.

— А я не пойму, при чем здесь она?! — не выдержав, завелся Мотя. — Мы с ней росли вместе, этого отрицать нельзя, скажу больше, мы с ней вообще-то… — Мотя осекся, и у Анфисы от испуга округлились глаза.

— Хватит! — прошептала она. — Я вас обоих ненавижу!..

— Зачем же вы так? — пожал плечами Левушкин. — Я просто хотел сказать…

— А я не хочу вас слушать, не хочу! — отрезала Анфиса.

— Иди и покорми курей! — крикнул из комнаты Путятин. — Ума нет всякую ересь нести!

Анфиса схватила бадью с тюрей для поросят, крупу для курей и выскочила вон.

— Ну вот, видишь! — вздохнул Путятин. — Никакого сладу нет: что хочу, то и ворочу! Н-да! Задурил голову девке!..

— Кто? Я задурил? — удивился Мотя.

— Ну не ты, как личность, а больше своей физиономией да всякими разговорами. А вы что с Морковиной-то? — как бы ненароком спросил Семен Иваныч.

— Что с Морковиной? — не понял Мотя.

— Ну ты сказал: «Мы с ней вообще!» — передразнил Путятин.