– Опять этот Игнатьев! – сказала лейтенант Куинн. – Рано или поздно он непременно попадется в собственные сети.

Когда она открыла дверь, музыка смолкла, а двое находившихся в комнате людей моментально уткнулись в бумаги, лежавшие у них на столах. Визит лейтенанта Куинн был для них неожиданностью. Нас представили друг другу. Сидевший рядом с магнитофоном Серж Игнатьев, небольшого роста и жилистый, был из Чикаго; его напарник Саша Савицкий из Сиэттла был длинный и тощий, с черными волосами, падавшими на лоб.

– Послушайте, – сказала лейтенант Куинн, – с этим заданием надо бы поторопиться. Зимой все должно быть готово. Кстати, Игнатьев, вам не мешает работать эта музыка?

– Никак нет, только помогает. С музыкой дело идет быстрей.

– Вы мне говорили, что осталась половина?

– Плюс-минус несколько страниц, – ответил Савицкий.

– Ну, работайте, работайте. Не хотелось бы попасться в собственные сети.

– Так точно! – хором ответили оба.

Когда лейтенант Куинн ушла, Игнатьев, подождав, пока не затихнут ее шаги, включил магнитофон. "Не обращай на меня внимания", – сказал он и вдруг взмыл вверх в каком-то антраша. Затем он снова и снова проиграл тот же самый отрывок, всякий раз совершая прыжки, а потом принялся писать какие-то значки на листе бумаги, расчерченном на три столбца.

Я посмотрел на Савицкого, который пояснил:

– Это он лабанотирует.

– А что это такое? – спросил я.

– Система записи танца, изобретенная Лабаном. Ты читаешь эту запись снизу вверх и по значкам видишь нужные позиции и движения.

– А зачем ему это? – спросил я тихо.

– Это для одной балетной труппы в Чикаго, – ответил Савицкий. – Ей срочно понадобились записи танцев, а Серж – редкий специалист в этом деле.

– Он играет здесь в какой-нибудь команде?

– Он бегает на одну милю. Весной победил на чемпионате базы.

– А ты занимаешься спортом?

– Не то что бы спортом. Тотализатором.

– Тотализатором?

– Да, тут многие ставят на команды, и суммы разыгрываются довольно приличные. Кто-то ведь должен всем этим заведовать.

– И тебя направили сюда именно для этого?

– Ну да, когда увидели, что у меня в анкете, в графе "будущая профессия", написано: «игрок». А что – дело очень прибыльное.

– И много ты зарабатываешь на тотализаторе?

– Тотализатор – это семечки. Казино в Бад-Хомбурге – вот где можно по-настоящему выиграть. Ты был там?

– Нет, я тут только второй день.

– Обязательно съезди. Я там бываю три-четыре раза в неделю. Играю в рулетку. Сейчас я тебе покажу. – Он вытащил лист бумаги, над которым трудился, когда мы с лейтенантом Куинн вошли в комнату. – Это называется "звездная система". Ты выписываешь все числа по порядку в столбик и играешь на все фишки, поставленные на нижнее и верхнее число. Если выигрываешь, делаешь то же самое со следующими числами; если проигрываешь, прибавляешь то, что проиграл на нижнем числе и ставишь на новые верхние и нижние числа. Так ты в конце концов переберешь все числа и выиграешь пятьдесят пять раз.

В этот момент мимо нас в глиссе пронесся Игнатьев. Из надписи на футляре от пленки следовало, что идет работа над «Жизелью». Я снова посмотрел на Савицкого – тот с головой ушел в свои цифры. Разобрав подготовленные для меня бумаги, я выяснил, что наша группа переводит документ, который называется "Ордена и медали СССР". Мне была отведена область сельского хозяйства. И я принялся излагать по-английски, сколько нужно произвести каракуля, чтобы тебя наградили званием Героя Социалистического Труда и вручили медаль "Серп и молот".

Перед тем как нам надо было идти на тренировку, пришла лейтенант Куинн, чтобы узнать, сколько страниц мы сделали за день.

– Игнатьев?

– Две.

– Савицкий?

– Две.

– Дэйвис?

– Шесть.

Вечером, когда я прихрамывая тащился в столовую, ко мне подошел Игнатьев.

– Послушай, Дэйвис, – сказал он, – я обратил внимание, что ты перевел за сегодня шесть страниц.

– Да, боюсь, я перестарался. Обещаю умерить свой пыл.

– Да нет, это как раз неважно. Но мы, понимаешь, попали в довольно хреновое положение.

– А в чем дело?

– Видишь ли, лейтенант Куинн думает, что мы перевели половину книги.

– Ну?

– Ты заметил, сколько мы с Сашей сегодня сделали? Так вот, это, можно сказать, наш средний показатель.

– Две страницы?

– Ни одной страницы. Понимаешь, она никогда не смотрит, сколько сделано, а только спрашивает.

– Так вы, что ли, совсем ничего не перевели?

– Ну, может, страниц десять.

– А если она проверит?

– Скажем, что неправильно посчитали.

– И она хочет, чтобы через два месяца все было готово?

– Вроде бы да.

– А сколько всего страниц?

– Триста восемьдесят.

– Что же делать?

– Об этом-то я и хотел с тобой поговорить. Понимаешь, мне необходимо кончить «Жизель» и «Коппелию», иначе труппа останется без спектаклей. Не мог бы ты одолжить мне несколько страниц?

– Одолжить?

– Ну, скажем, по паре страничек в день. Ради общего блага.

Я уже был готов ответить отказом, но тут сообразил, что проще отдать ему эти страницы, чем весь следующий год иметь под боком врага. А кому достанутся лавры – какое это имеет значение?

– Хорошо, – ответил я.

После ужина, когда я ковылял из столовой, ко мне подошел Савицкий.

– Послушай, Дэйвис, – сказал он, – я заметил, что ты сегодня перевел шесть страниц.

– Прошу прощения.

– И я видел, как ты говорил с Сержем. Ты, наверно, уже в курсе дела?

– Да.

– Слушай, а не мог бы ты одалживать мне страницы по две в день, а? Понимаешь, это заведение в Бад-Хомбурге отнимает кучу времени. Приходится записывать все числа, которые выпали за вечер, а на следующий день искать закономерность. Все жутко сложно.

– Ладно, я согласен.

– Согласен?

– Две страницы твои.

– Дэйвис, ты настоящий друг! Но и я в долгу не останусь – как только сорву хороший куш, отдам тебе половину.

Обещание показалось мне довольно фантастическим, но я все-таки согласно кивнул, и Савицкий моментально куда-то умчался – наверно, в Бад-Хомбург.

Нам повезло, что у нас была большая комната и что сидели мы в ней только втроем. Игнатьеву был нужен простор. Целыми днями он грациозно плавал среди столов, исполняя всевозможные пируэты, батманы, кабриоли и жете. Иногда пленки менялись, так что со временем мы проработали, вдобавок к «Жизели» и «Коппелии», еще и «Сильфиду», «Раймонду» и "Лебединое озеро". Савицкий тоже не бездельничал, стоически трудясь над цифрами рулетки. Я же сидел и переводил книгу и чувствовал себя сонным и разбитым – как, впрочем, и предсказывал Скотт Вудфилд. Бывали минуты, когда страшно хотелось послать все к чертям и тоже заняться своим делом, но я не поддавался этому искушению, веря, что, может быть, когда-нибудь эта книга все-таки понадобится Америке. Я ничего не имел против Игнатьева и его лабанотирования – в конце концов, все это делалось ради искусства, – но, переходя к разделу о медалях, которыми награждались работники промышленности, испытывал прямо-таки ненависть к Савицкому. Я вообще не любил азартных игр, а тут передо мной торчал этот тип, весь день занимавшийся одной своей рулеткой. Я уже начал искать способ высказать ему все, что я об этом думаю, как вдруг однажды он подбежал ко мне возле столовой.

– Послушай, Дэйвис… – начал он. Я сделал вид, будто не слышу и прошел мимо, но он догнал меня. – Да подожди ты. Помнишь, я рассказывал тебе про казино?

– Да, и по-моему, ты регулярно получаешь свои две страницы в день.

– Да я не об этом. Помнишь – насчет того, что мы с тобой поделим выигрыш?

– Кажется, ты сказал, что дашь мне половину.

– Верно. Так вот, вчера я крупно выиграл. На, держи, тут две тысячи марок. А это, между прочим, сто рас. Будь здоров. – И он вразвалочку удалился.

Я подошел к свету посмотреть, что такое он сунул мне в руку, и действительно увидел двадцать бумажек по сто марок. Я и раньше слышал, что бывают сумасшедшие русские, но впервые столкнулся с одним из них. Две тысячи марок – почти пятьсот долларов! Но что это за "сто рас", о которых он говорил, – столько ведь и на всем свете-то нет? И тут до меня дошло: не "сто рас", а "сто раз" – то есть, на эти деньги можно сто раз взять проститутку. А я и не знал, что это стоит двадцать марок! Бывая во Франкфурте, я во все глаза смотрел на женщин, стоявших вдоль Кайзерштрассе, – в Америке, конечно, тоже было полным-полно проституток, но я никогда не видел, чтобы они торговали собой прямо на улице. А здесь пожалуйста – сколько хочешь женщин, притом в любое время. Когда я только приехал в Германию, то, бывало, шатался переулками между вокзалом и Галус-парком, прикидывая, на каких девиц я готов был бы раскошелиться, если бы по глупости вдруг решил просадить деньги подобным образом. Надо сказать, что таких девиц было на удивление много. Но голос шотландской крови, которая течет во мне, оказался сильнее, и я устоял. Все это, впрочем, было до того, как на меня нежданно свалились эти две тысячи марок, которыми я теперь мог распоряжаться как душе угодно. В субботу, решил я, начинаю действовать.