Когда мы спросили девушек, где бы они хотели поужинать, я ожидал самого худшего. Дело в том, что был конец месяца, и наше с Уэйдом жалованье в девяносто долларов было почти на исходе. Я уже приготовился услышать, что неплохо было бы пойти в ресторан «Романофф», но, к великому моему облегчению, девушки предложили перекусить где-нибудь пиццей, выпить вина, а потом закатиться к ним домой. Мы с Уэйдом переглянулись – в чем тут подвох? – но, как выяснилось, никакого подвоха и не было.

Дома у девушек мы пили вино, заводили музыку и танцевали. Соня рассказывала, как они с Кристи хулиганили в школе, как потом решили не поступать в университет, а пошли на коммерческие курсы: учиться там нужно меньше и быстрее начинаешь жить самостоятельно. Лос-Анджелес им нравился, но местные парни – не очень, потому что недостаточно галантны. Из ее слов можно было понять, что у нас с Уэйдом с галантностью все в порядке. Я не мог вспомнить, что такого особенного мы сделали – наше поведение было совершенно обычным. Может, манеры, которые на Юге считаются обыкновенными, показались этим девушкам изысканными? Во время танцев мы с Соней в какой-то момент оказались в ее спальне, где продолжали ритмично раскачиваться в такт "Романтическим чувствам", "Рядом с тобой" и прочим песенкам из альбома Бобби Хэккета.

– Слушай, я была бы не прочь снова с тобой встретиться, – сказала Соня.

– Я тоже был бы не прочь, – ответил я.

– А вы сюда часто приезжаете?

– Сегодня только во второй раз. Для этого нужна увольнительная на трое суток.

– Может, постараешься как-нибудь получить эту самую увольнительную, а?

– Попробовать можно. – У меня еще раньше создалось впечатление, что Соня считает, будто Монтеррей – это пригород Лос-Анджелеса. Неужели она ни разу не видела карту Калифорнии? Следующая увольнительная на трое суток ожидалась только через два месяца, на праздники, но сейчас было не время говорить об этом.

– Слушай, – сказала Соня, – только это промежду нами… Там, в пиццерии, мы с Кристи вышли… ну, в общем, в туалет – ну, и мы разговаривали: как прошел день, и все такое, и решили, что вы… ну, словом, парни что надо…

– Вы нам тоже очень понравились.

– Так, может, вы снова как-нибудь приедете?.. Ну, то есть поскорее, а?

– Постараемся.

– В общем… мы хотим с вами встречаться.

– Сделаем все возможное. – Мы с Соней все теснее прижимались друг к другу, раскачивались все меньше, а когда из проигрывателя раздались звуки песни "Оглушен и очарован", мы начали целоваться.

– Может, приляжем? – спросила Соня.

– Почему бы и нет?

Соня уютно прижалась ко мне и сказала:

– В общем, если вы вернетесь… ну, поскорее – мы все так устроим, что будете довольны.

Начались обычные ласки, как вдруг на нас что-то нашло, и мы стали быстро-быстро раздеваться и через минуту уже лежали в объятиях друг друга, совершенно обнаженные. Во мне все горело от нетерпения, но, просунув руку между Сониных бедер, я понял, что она возбуждена гораздо меньше, и решил, что раздеться – это для нее предел и что теперь весь оставшийся вечер она будет стесняться своего отчаянного порыва.

Вдруг Соня спросила:

– А этого у тебя с собой нет?

– Чего этого?

– Ну, этого, который надевают… А то боюсь забеременеть, со мной это – раз, два и готово.

Мне стало интересно.

– Откуда ты знаешь?

– Ниоткуда. Знаю – и все.

– А все-таки?

Соня задумалась.

– Ну, был у меня один парень… еще дома. Мы и попробовали-то всего два раза, а я забеременела.

– А потом?

– Ну мне там устроили… у одного врача.

– А парень этот знал?

– Я ему ничего не сказала. Да у нас с ним ничего особенного и не было. Он старше был намного, да еще женатый и вообще… Я никому не сказала, только Кристи. Так что теперь, если у парня нечего надеть, я этого не делаю.

– Боюсь, у меня с собой ничего нет.

– Но ты хочешь?

– Да, если ты тоже хочешь. Соня снова задумалась.

– Пойду спрошу у Кристи, – сказала она наконец, взяла подушку и прикрыв ею перед, зашлепала вон из комнаты. Кристи с Уэйдом уже уединились в другой спальне. Пока девушки шептались, хихикали и шарили в комоде, я лежал и вызывал в своем воображении Соню – такой, какой я только что видел ее сзади. Да, девочка классная и, наверно, будет такой еще лет пять-десять, пока не растолстеет.

– Ну вот, – сказала Соня, вернувшись, и протянула мне презерватив. Скоро в обеих спальнях громко заскрипели пружины, и звук этот уже не прекращался почти всю ночь. В одну из пауз, сказав в очередной раз Соне, как она хороша, я опять спросил ее про Лос-Анджелес.

– В плане работы тут ничего, – сказала она. – И в плане погоды. Зато парни – одна шваль. Только и норовят залезть тебе в трусы – наверно, думают, что стоит им мигнуть, и ты уже готова на все. Ну, так они ошибаются. Может, я и похуже всяких там прочих девиц, но мне нужно, чтоб были… как это… взаимоотношения. Чтобы парень меня слушал, ну там ходил со мной и вообще. Поэтому мы и хотим с вами встречаться. Ну, то есть, как это… в эмоциональном плане такое у меня сегодня в первый раз.

"Бедняжка, – подумал я, – как же должны были обращаться с тобой эти ребята! Что они – лапали тебя на людях, били по лицу, если ты им не давала? Неужели простого вежливого обхождения достаточно, чтобы возбудить в этих девушках романтические чувства?"

Всю обратную дорогу Уэйд был весел и жизнерадостен.

– Не так уж плохо дружить с представительницами трудового класса, – сказал он, но потом, видимо, почувствовав, что шутка вышла обидной, добавил: – Да нет, они в общем-то в порядке. Домой их, конечно, не позовешь, а так вполне ничего.

– Думаешь снова с ними встретиться?

– Нет.

Было уже пять часов утра, когда Уэйд высадил меня у общежития. В коридоре, в призрачном сумрачном свете строго глядел со стены весь пантеон героев, а когда я подошел к портрету Джона Уэйна, у меня возникло чувство, будто я предал Бога и родину. И хотя я прекрасно знал, что Уэйн в свое время порядочно позабавился с Джин Харлоу, что все эти знаменитые футболисты тоже иногда встречались со всякими девицами, сейчас они были моими судьями, признавшими меня виновным по всем статьям. Я воспользовался чужой беспомощностью, я обманул девушку, к которой не питал никаких чувств, я предал истины, которым меня учили. Подходя к своей кровати, я испытывал жгучий стыд. Стоило мне улечься, как тут же явилась Сара Луиза и взялась за меня всерьез.

– Это уж что-то совсем непотребное, – начала она, – даже для тебя.

– Слушай, оставь меня в покое, мне и так тошно.

– И не подумаю. Если помолвка имеет для тебя хоть какое-то значение, я имею полное право высказать все, что думаю.

– Ладно, только, пожалуйста, покороче.

– Так вот, "промежду нами"…

– Прошу тебя, не надо об этом.

– В плане свободы слова, ты что ж, думаешь, ты лягешь, а я буду молчать, и вообще?

– Послушай, возможно, в Соне и есть что-то жалкое, но ты-то кто такая, чтобы над ней издеваться? Сам Эйзенхауэр иногда делает грамматические ошибки, а уж людей, говорящих "в плане" и «лягем», и подавно полно. Это ведь элементарно. Это что, все, что тебя интересует?

– Как это… ах, да – в эмоциональном плане, и вообще. Да, интересует. Меня, в частности, интересует, остались ли у тебя хоть какие-то чувства ко мне, пока ты там развлекался со всем этим отребьем.

– Но должен же я с кем-то общаться! Я ведь не монах. Да и ты сама тоже не сидишь безвылазно дома. Если тебе не нравятся девушки, с которыми я встречаюсь, разыщи мне кого-нибудь получше.

– В плане вкуса – это твое дело.

– Знаешь, в чем твоя беда? Ты воображаешь, будто ты – английская королева. Так вот, мы живем в Америке, а в Америке главное – это каков человек внутри. И если ты презираешь Сэнди за ее фигуру, Джейн – за ее внешность, а Соню – за грамматические ошибки, то хрен с тобой.

– Повторяю: в плане вкуса – это твое дело.

Днем, когда мы с Уэйдом ехали через пустыню на север, я спросил его: