— Это почему еще? — насторожился гость, по-крысиному улыбаясь.
— У нас с вами отрицательная комплементарность. От вас так и веет буржуазным благополучием… — физик криво усмехнулся. — Знаете, если бы я не был теперь болен, я бы вам, пожалуй, дал в вашу наглую рожу. От души бы приложился!
— Это за что?! — гость опешил. В голове у него подул свежий апрельский ветерок, который моментально смешал все карты, или, если угодно, словно карточный дом, развалил блестящий план действий, разработанный «наглой рожей» по дороге сюда. — Вы не в себе!
— Да нет, пока в себе, — тихо ответил Солнцев, все так же наблюдая за тараканом, резвившимся среди сухих крошек белого хлеба. — Ох и дал бы я вам, ох и мызнул бы! За все хорошее приложился бы по вашей сытой физиономии…
— Что вы себе позволяете?! — зашипел гость. — Как вы смеете!
— Ну что ты пришел? — физик с трудом перевел на гостя свой затуманенный взор. — Убить меня? Убить… Вот все вы, толстозадые, одинаковы. На весь мир вопите о своей помощи слабым и обездоленным, охаете да ахаете, если где-то обижают демократию: не живых людей, а вашу сраную демократию, ради которой вы этих самых людей и давите… Утром спасаете, чтобы ночью перерезать глотку… Нет, конечно, не ножом, а нежно так, бескровно — санкциями да блокадами. Ну что молчишь? А я ведь тебя знаю!
— Очень интересно!
Гость стоял в двух шагах от стола, не решаясь подойти к физику ближе, и самым натуральным образом дрожал. Он понимал, что слова физика — бред, безумие, что надо скорей делать дело и уходить. Но он боялся этого безумца.
— И Кто же я?
— Ты? Ехидна, крыса… Выбирай, что тебе ближе. Вот ты и говоришь вроде по-русски, а не то: веет от тебя… душком. Я ведь, как баба-яга, дух человечий за версту чую. Так вот: у тебя духа-то совсем нет. Так, душок один. Ну что, палач, топор у тебя с собой? — и Солнцев, громко скрипя суставами, поднялся из-за стола, смахнув с него вместе с крошками вдруг мелко засуетившегося таракана, словно пытался спасти его от гостя. — Давай, действуй. Думаю, мои расчеты уже у тебя и, значит, я теперь не нужен…
Пришелец попятился к двери и остановился на безопасном расстоянии от безумца.
Теперь они стояли друг против друга. Физик устало улыбался; в тусклых глазах его даже вспыхнули слабенькие огоньки, отдаленно напомнившие прежний огонь, благородно пылавший когда-то в топке его бессмертной души.
— Как вы сообразительны. А ведь на первый взгляд — обыкновенный безумец, свихнувшийся на красных митингах где-нибудь у «стены плача», — гость хищно улыбался, нащупав у себя за поясом на спине спасительную рукоятку.
— Я долго не мог понять, почему все вы, добропорядочные и терпимые, сытые и законопослушные, так ненавидите нас, вечно голодных и нетерпимых, иррациональных и непредсказуемых… Но теперь я знаю. Даже если мы станем такими же богатыми и законопослушными, вы все равно будете люто ненавидеть нас. Дело тут не в образе жизни, мышления и даже не в нравственных ценностях… Все дело в истине, да, в истине! Вы ведь уже сотни лет воюете не с нами, а с истиной. Не золото и нефть наши нужны вам, не дешевая рабсила и даже не интеллект — вы пришли сюда воевать истину! Ты думаешь, можно победить истину? Даже если она голодна и не имеет крова, даже если ее оболгали и ошельмовали целые поколения ваших самодовольных пророков?
— Что ты несешь, идиот? Какая истина?! Что ты, жалкая личинка, можешь знать об истине?
Плотно сжав губы, гость вырвал сзади из-за пояса ствол с длинным набалдашником глушителя.
— Когда я создавал свой лазер, я думал об этом нашем с вами вооруженном нейтралитете, о противостоянии вас — цивилизованных, и нас — пещерных. Думал, и сердце мое наполнялось предчувствием грядущего торжества. Мне хотелось посмотреть на ваши вытянутые лица в момент предъявления вам этой моей игрушки. Только один краткий миг смятения и страха в глазах сытого, уверенного в себе зверя! Этого мне было бы достаточно… Но теперь до меня дошло: все это ерунда, мальчишество. Просто во мне жила обида: я видел, как меня обворовывают и при этом вежливо улыбаются, как, оскалившись, смеются над тем, что для меня свято, и выбрасывают на помойку то, что я храню в сердце. И еще я понял: мой лазер — обыкновенный большевизм, адская машина… Зачем защищать истину, если она непобедима? Скажи мне, зверь, разве можно победить истину?
— У меня нет теперь времени дискутировать с вами, уважаемое ничто. Ибо вы уже несколько минут как ничто. Сделать вас, господин ничтожество, куском остывающей плоти для меня уже не проблема и не вопрос, а лишь легкое движение указательного пальца! Вот и вся цена вашей философии!
— Верно, так даже лучше… Я воевал с ветряными мельницами… Здесь, на этой части суши, мне уже больше нечего делать. Нечего, потому что истина не нуждается в моей защите. Увы, мой палач, истина неуязвима! Видишь, мне не страшно. Я не боюсь смерти тела… — физик спокойно повернулся спиной к гостю и подошел к окну. — А лазер мой без меня — всего лишь игрушка. На бумаге я оставил только его половину; вторая половина — вот тут, — он постучал пальцем себя по темени, — в этой коробочке. Хочешь посмотреть, что там? На! — и Солнцев наклонил голову, ожидая выстрела.
Незнакомец поднял ствол, целясь физику в темя… Но убить, застрелить жертву просто так, без отчаянного ее сопротивления и смертельного ужаса на бледном искаженном лице?! Увольте! Этого было слишком мало. Этого он не мог себе позволить. Слишком просто, возмутительно просто… Действительно, без острого, обжигающего нервы соуса человеческого отчаяния эта казнь просто не лезла палачу в глотку.
После некоторых раздумий он недовольно опустил ствол. Нужно было срочно оживлять ситуацию и реанимировать врожденные инстинкты приговоренного с тем, чтобы на высокой ноте животного ужаса в широко открытых глазах жертвы завершить любимый спектакль.
— Не торопитесь на тот свет, это не убежит от вас. Ведь вы не знаете самого главного. Хотите узнать? Нет? А зря! Вы сделали открытие. Ваше имя уже начинает свое триумфальное шествие по академиям и королевским обществам. Вы становитесь великим…
— Теперь мне не хватает только одного, — улыбнувшись, тихо сказал Солнцев.
— Чего же вам не хватает?
— Смерти. Смерть отполирует мое имя до блеска, и тогда уж оно будет сиять… как самовар. Неужели вы еще не поняли, что мне это безразлично?
— Но вечность уже стоит за вашей спиной в лучах славы! — возмутился гость, понимая, что его попытка повысить у приговоренного жизненный тонус и тем самым вызвать законный страх расставания с человеческим муравейником, оказалась тщетной.
— А кто стоит за вашей спиной во тьме? — спросил Солнцев, вдруг страшно сверкнув глазами.
— Наконец-то! — шумно выдохнул гость. — Этого блеска в глазах мне уже достаточно. И на том спасибо! А то я решил, что вы стали бесчувственным, как труп.
— Кто стоит за вашей спиной? — не слушая своего клетчатого гостя, напряженно и даже хищно глядя как бы сквозь него, повторил свой вопрос Солнцев и сам на него ответил: — Смерть во тьме…
— Что ж, пора, мой друг, пора! — засуетился клетчатый. — «Мой ум созрел для зла!» — с издевкой процитировал он, целясь Солнцеву в голову.
Но выстрелить клетчатый не успел.
— А вам, мистер, не страшно? — услышал он сзади себя вполне «загробный», хотя и немного насмешливый шепот. Оружие дрогнуло в руке палача, и он, чуть слышно простонав «ой!», едва не спустил курок. Чья-то холодная тяжелая десница коснулась его тщательно выбритой и густо ароматизированной щеки и по-отечески потрепала ее, при этом больно ущипнув. Гость замер, мелко, по-крысиному дрожа всем телом от этого ледяного прикосновения «командора». — Смерть… во тьме… неплохо сказано, а?
Палач медленно опустил пистолет и бросил его на пол. Этот вкрадчивый бархатистый голос «смерти» вынул из него его трепетную душу, словно моллюска из раковины, и бросил ее в кипящий котел животного страха!
Все гениальные замыслы палача посыпались из отлаженного механизма злодейства, словно шестерни, лишенные оси.
