Я тоже говорил. Мне поручили осветить образ женщины, которая допустила-таки к своему телу моряка. Я его осветил. Я сказал что-то такое, что немедленно вызвало гомерический смех у тех идиотов, которые вообще ничего никогда не читали.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Иногда мне кажется, что я вижу в толпе знакомое лицо. Учились вместе?

Иногда не могу вспомнить лица однокашников. Лица всплывают и тут же растворяются в памяти.

А стены в нашем классе, кажется, были выкрашены шаровой краской. Это серая краска. Она маскирует боевые корабли на фоне морских волн.

На первых подводных лодках все внутренние помещения были выкрашены ей же – повеситься можно.

Потом начали красить их желтой краской. «Елоу сабмарин» – желтая субмарина. Долгое время не понимал, почему она «желтая». Попал на нее впервые и понял: она желтая внутри.

– Рота, подъем! Выйти, построиться в баню!

Мы командуем это первокурсникам. Темно, глубокая осень, холодно. Построение в бушлатах в колонну по три. Первым – третий взвод. Я – командир отделения в третьем взводе.

У первокурсников баня с шести до семи утра. Баня раз в неделю. Все по графику. Там же смена белья. Назначенные из курсантов баталеры собирают трусы и тельняшки, чтоб сдать их в стирку. После первой же стирки тебе выдают чистое, но не твое.

Вечером, в самое роскошное время перед сном, моются только верхние курсы, например, четвертый и пятый.

Тугие струи бьют в тела. Я моюсь вместе с Олежкой Масловым. Он на курс старше меня, и в нашей роте он замкомвзвода у дозиметристов.

Олег – сильный парень. В борьбе руками ему нет равных. Он статен, задирист.

– Потри спину!

Я тру ему спину. У него красивое тело, и я им невольно любуюсь. Он это знает.

В училище существует культ тела.

Олег попадет служить в Западную Лицу, в службу радиационной безопасности.

Как-то он приехал к нам в базу набираться опыта, что ли.

Он стоял и разговаривал с кем-то, а я увидел его сзади и с криком: «Маслов!» с разбега заключил его в объятья. На лице его возникла сначала растерянность, потом некоторое подобие ярости за то, что с ним эта растерянность приключилась, потом он обернулся и расплылся в улыбке: «Сашка!»

Мы делились с ним едой. В училище это важно. Если делишься едой, значит друг. Он мог принести с увольнения палку колбасы и скормить ее всю мне, сонному, а я ему приносил что-то вкусненькое из дома.

Вместе мы с ним снимали женщин. Это можно было так назвать. К третьему курсу я вдруг обнаружил, что не знаю как к ним подходить, не говоря уже о том, чтоб их поцеловать.

Выяснилось, что я вообще не умею целоваться.

Олег сперва изображал, что он в этом деле большой дока, а потом выяснилось, что и он, в общем-то, не умеет.

Мы учились целоваться на собственных руках.

– Смотри как надо, – говорил Олежка и делал своей руке засос.

Потом мы познакомились с девушками. Все получили по одной девушке, и мне досталась Оля – вот ведь незадача. Мы справляли с ними Новый Год, сидели у них, потом даже пытались с ними спать, но ничего не получалось, много нас было в одной комнате.

Потом нас все-таки девчонки растащили по разным кроватям, но все было очень целомудренно, Оля гладила меня по волосам.

Интересно, что там было гладить – волос на голове почти не было, только короткая курсантская стрижка.

Вот у Оли волосы были красивые, но я до них так и не дотронулся, дурак наверное был.

Помню, как мы потом обсуждали девушек, и Олег позволил себе какое-то довольно вольное выражение. Меня передернуло, он заметил и больше никогда так не говорил.

Хотя он попробовал сказать, что, мол, они нам на пару раз и не стоит так переживать, но тут я и вовсе окаменел и сказал, что пусть хоть на двадцать минут, все равно, при мне так не надо говорить.

– Саня, ты чего? – сказал он тогда.

– Ничего, – сказал я и отвернулся.

Больше мы это не затрагивали.

А с девушками гуляли, гуляли, гуляли.

Однажды шли по дороге, провожали их втроем – я, Олег и Коля Лопотюк, и тут навстречу толпа.

С железными прутами.

Мы повернули и пошли назад – их было больше и потом – с нами дамы.

Они сказали Олегу в спину: «Иди, иди вперед, как хуй».

Олежка хлопнул фуражку оземь, повернулся и побежал на них.

Я скомандовал девицам: «Бежим!» – и мы побежали.

Когда отбежали метров на двести, я вернулся к Олегу – тот уже схватил парочку человек и таскал их перед собой.

Прутья они в ход так и не пустили, подоспели пятикурсники.

Олег потом мне бросил: «Что, струсил?» – «Нет», – сказал я.

Просто я хотел увести девчонок подальше.

– Заряжай!

Разводящий командует, смена заряжает.

– Оружие заряжено, поставлено на предохранитель!

– За мной, на пост шагом марш!

Смена уходит в ночь. Когда разводящий приведет смену с поста, он подведет ее к пуле улавливателю.

– Разряжай!

Надо отсоединить рожок, перехватить его и ствол в левую руку, а правую освободить.

– Оружие к осмотру!

Правой рукой следует оттянуть затвор, направляя ствол в щит, чтоб разводящий увидел – в патроннике нет патрона. Потом он скажет: «Есть!» – и затвор можно будет отпустить, сделав контрольный спуск. И так из раза в раз.

До сих пор слышу лязг затвора.

– Я встречал твою Олю, – скажет мне Олег через много лет на севере. – Она красивая, ноги длинные, даже не узнал, а она бросилась ко мне.

Я тоже встречался с Олей. Я обнимал ее, и нам было жарко. Она написала мне письмо на север, в котором говорилось какой я замечательный.

– Ты как, Саня? – спросит меня Олежка при встрече.

– Я? Нормально.

Мы встретимся с ним в Северодвинске, куда я приду на захоронение, а он приедет с какой-то комиссией.

Под словом «захоронение» понимается лодка, конечно, мы привели ее на распил и гуляли, гуляли, гуляли в Северодвинске.

Олег все хотел, чтоб я снял девушку, для чего таскал меня в ресторан. Мы там даже чуть не подрались с местной знаменитостью – небольшим, но крепким и печальным каратистом.

Олег прижал его прямо в ресторане, потому что он мешал ему снимать для меня девушку.

После я говорил с этим каратистом. Он был из диверсантов и сказал, что может плыть в воде сутками.

Я потом тоже так научился. Плыть сутками просто. Надо думать о чем-нибудь.

– Ты как, Саня? – все спрашивал меня Олег, а я отвечал, что хорошо, что нашел в здешней библиотеке Ахматову и читаю ее, читаю.

– Зачем тебе Ахматова, она же мертвая.

С Олегом не поспоришь.

Я больше его не встречал.

Говорили, что он попал под уголовное дело о расхищении народного добра.

Олежка в принципе не мог ничего расхитить. Это не его.

Потом говорили, что он все еще на севере, все еще служит.

– Как ты, Саня?

– Я? Нормально.

Дождь по щекам, мелкие, холодные уколы.

Мы на плацу, идет дождь.

Дождь в Баку в феврале может идти сутками. В марте будут сильные ветры.

На младшем курсе я пробыл два года. Первый год – командиром отделения, второй – замкомандира взвода.

А старшиной роты был Саша Пыхарев – однокашник Олега Маслова, четверокурсник, только он и в армии успел послужить, кажется, год с небольшим. По тем временам значительный срок.

Пыхарев дрессировал первокурсников по всем правилам. Он свято верил в успех.

В роте был и командир роты, конечно. Звали его Паровенко, но настоящим повелителем первокурсников был он, Пыхарев.

– Ро-та-аа!!! Не слышу ногу!!! Выше ногу!!!

Бедняги молотили по асфальту так, что был слышен гул конницы великого командарма Буденного.

– Пес-ню-ю запе-вай!!!

– Расцвела сирень в моем садочке, ты пришла в сиреневом платочке.

На вечерней прогулке младшие курсы, например первый, пели песни, например «Варяга».

А старшие курсы, вроде третьего и четвертого, пели вот такое, если вообще пели.

Вечерняя прогулка – это обязательно. Считалось, что она помогает заснуть. По-моему, мы и так спали как убитые.