– А кто такой «центральный»?

– Это пост в третьем отсеке. Он командует всем кораблем.

– Благодарю за разъяснения.

– Не стоит благодарности. Всегда готовы все здесь объяснить. Кстати, над вами буфетная. Мы достали вам сыр и кусочек мяса. Все положим перед той форточкой, в которую вы уже выходили. Может быть, вы захотите позавтракать.

– Ваша осведомленность не может не поражать.

Крысы за мной наблюдают.

Это нехорошо.

Это беспокоит и тяготит, это вводит в искушение и заставляет сожалеть…

Они слышат мои мысли, когда я нахожусь в акустическом узле.

Это валтузит. Меня.

Чуть в сторону – и можно не опасаться подглядывания.

А вот пищу нужно проверить. Она может быть ядовитой.

В обществах, подобных крысиному, вероломство не является чем-то зазорным.

Там оно так естественно.

К счастью, я многое знаю о ядах, и провести меня нелегко.

К тому же обоняние у крыс хуже кошачьего.

Те, кто питается падалью, тонким вкусом не отличается.

Сейчас разберемся.

Пища там, где и обещано, и выглядит привлекательно. Никаких цианидов и всякого такого.

Значит, меня прикармливают.

Что ж, прикормить врага – избежать войны. Это мудро и вполне в духе крысиной идеологии.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.

На пороге – хозяин

– Фу! – дверь с грохотом отъезжает в сторону, на пороге – хозяин.

– Оторвались! – выдыхает он, после чего валится на койку. – До погружения еще минут двадцать, так что можно поспать.

Он немедленно засыпает.

– Блядь! – после него появляются Шурик с Юриком, которые тут же, вместе с ботинками, оказываются на своих лежаках.

Не хватает только Тихона с его себореей. Где же наш Тихон?

– Тихон на вахте, скотина! – отзывается с койки мой хозяин, так и не приходя в сознание. – Бдит, бандит! – произносит он, горестно вздыхает, после чего устанавливается тишина.

У меня шерсть на затылке торчком торчит.

Я вам хочу заявить, что после таких вот врываний в каюту можно в капрофага превратиться.

Шерсть ну никак не уляжется. Уговариваешь ее, уговариваешь, говоришь ей: «Ложись, моя милая, ложись, моя хорошая…» – а она не ложится.

Я тронусь с ними скоро, умом поеду, рехнусь, чокнусь, взбреньдю, взбеленюсь, обчухонюсь, затаратоню, съем заношенные носки.

Как говорил Зигмунд Фрейд, коллекционер «непристойных звуков» и гримас: «Мысли и переживания здесь слиты воедино».

Думаю, жителю Вены будет излишним объяснять смысл принципа гшнаса. Он заключается в том, что из окружающих комичных и никчемных вещей создаются уникальные и изысканные предметы – щит из кастрюли, например, или сердце из соломы.

Психопаты Фрейда, должен вам заявить, чтоб на некоторое время оставаться в своем уме, наряду с реальными историями своей жизни подсознательно выстраивали в своем воображении страшные и извращенные события, которые они выводили из самого невинного и банального материала повседневности.

Все это от излишества, от размеренности, от спокойствия.

Все это оттого, что там, в блистательной Вене, можно положить ложку с яствами осторожненько в собственный рот и подумать и о них, и о том, как ты кладешь в рот, и во имя чего ты кладешь, и при каких условиях, а потом уже насладиться вкусом.

Нам же, чтоб не свихнуться на фоне этой нашей действительности, минуя страшные, гнусные и даже уродливые события, которыми она изобилует, из заурядных и неприметных обстоятельств следует создавать прекрасные, убедительные картины, не говоря уже о том, что если что и попало в рот, то ни о каком наслаждении и речи быть не может.

– Где этот блядский кот?!

А вот и шелудивый Тихон, сменившийся с вахты.

Знаете, будь я женщиной, я бы не стал с ним в карете с головокружительной быстротой объезжать все страны Европы.

Я бы плюнул ему точно в темечко и растер бы все это ногой, обутой в изящную туфельку.

После чего я бы выпал в форточку.

Что по этому поводу говорит классик?

Классик говорит: «…вы редко встретите в этом королевстве человека выдающихся способностей… то ли дело у нас: вы либо великий гений, либо набитый дурак…»

Хочется добавить: «…При совершенном отсутствии промежуточной ступени».

Так что от Тихона я удрал в форточку, а то что еще придумает эта немытая головушка.

«По местам стоять к погружению!»

Сейчас же все пропали. Еще секунду назад они спали мертвецким сном, а с этой командой, как чумные, сорвались с коек и ломанули в дверь.

Последним выполз Тихон.

Он спросонья все твердил про их общую маму и грозил ей разнообразными извращеньями.

Морис Бланшо, с произведениями которого так легко отдыхается из-за теплоты коленкора, по поводу мамы Тихона высказался вполне определенно: «Жизненных сил хватает лишь до определенного предела».

Вы спросите:

– И где же здесь мама?

А мы ответим: мама вспоминается на пороге предела.

– И что же потом? – спросите вы.

Потом устанавливаются другие пределы.

Какое-то время они еще сохраняют память о предыдущих пределах, но потом жизнь совершенно ее истирает.

«Осмотреться в отсеках!»

Ага! Значит, мы уже погрузились.

Кстати, ничего, кроме какого-то невообразимого шума ворвавшейся куда-то воды, ничего не было слышно.

И вот теперь наступила тишина, ровная, как стол, а ты на этом столе – шарик, потому что все так тревожно и ненадежно.

И тут в темном углу каюты, в этой самой абсолютной тишине, я увидел глаза.

Кроме глаз, там ничего не было.

Волосы мои ожили, зашевелились.

– Кто ты? – я не узнал своего голоса.

– Я – дух этого корабля, а ты – кот Себастьян. Я о тебе знаю от крыс.

– Ты – дух корабля?

– А что в этом такого? У каждого корабля есть свой дух. Бывают духи гордые, смелые, чванливые, а бывают – робкие и болезненные. Те корабли, у которых болезненные духи, быстро погибают. Правда, гибнут и те корабли, у которых гордые и смелые духи, но скорее от самонадеянности, чем от болезни. Оглянись вокруг. Разве эти жилы с электричеством не нервные окончания живого животного тела? А трубопроводы – не кровеносные сосуды?

Подъемники – мышцы. Главный вал – становой хребет. Рули – ласты. Винты – хвост. У всего этого должна быть душа. Как ты полагаешь?

– Да, но… и как же тебя зовут?

– Меня зовут дух. Можно с большой буквы. У меня видимы только глаза, да и то тогда, когда я хочу их показать. Скажи, после погружения ты почувствовал тревогу?

– Да.

– Это я ее передал всем. Для усиления бдительности. А еще я могу вселять уверенность. Все зависит от моего настроения. Вообще-то я бодрый дух, но, если мне грустно, могу навевать грусть. Вы же все все-таки внутри меня, и если внутри меня грусть, то как же от нее защититься? Ты мне нравишься, Себастьян. Одному настоящему гению нравится другой настоящий гений.

– Так не всегда бывает.

– Так бывает всегда, если гении настоящие. Если захочешь узнать что-либо о корабле и его обитателях, вызови меня. Не спрашивай у крыс, они могут тебе солгать.

– Как тебя вызывать?

– Так же, как и Наполеона. Скажи только: «Дух». Я прощаюсь с тобой. Сюда идут. Это твой хозяин и Юрик. С людьми никогда не говорю. Суеверны. Еще в штаны ненароком наложат.

Глаза пропали, и я услышал шаги. Они приближались.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.

Люди обо мне

– Бася?! Ты где?

Дверь поехала в сторону. За нею едкий людской запах, потом хозяин и Юрик.

– А-а-а… вот где наш Бася! Юрша! Смотри, какой у нас боевой кот!

– Он от страха еще не сдох?

– Сам ты сдох от страха! Бася – настоящий военно-морской бандит. Он нам в каюте будет создавать уют и психологический микроклимат.

– Микроклимакс он будет создавать. Пусть лучше с крысами разберется, а то они у старпома вчера весь китель съели.

– Это оттого, что старпом приказал усилить с ними борьбу. А любое усиление борьбы сопровождается потерями одежды.

В каюту входит Шурик.