При падении за борт в аналогичных условиях мы вооружены только любовью к родине, а обогрев, оранжевое пятно и отпугивание акул с передачей криков «SOS» организуешь себе самолично.

И потом наш жилет не отпугивает акул, а привлекает.

– Товарищ командир, – доложил доктор через парочку часиков, – он по кораблю шляется, в рубки лезет.

– Не было печали, – подумал командир.

Ну, корабль образца 19… года и, можно сказать, эсминец у нас действительно секретный, чего там говорить, а тут враг, можно сказать, лезет к самому сердцу.

– Сыграй с ним в шахматы.

– Не хочет.

– А чего он хочет?

– В карты?

– В карты? Да, налей ты ему этого. чая, пусть спит, – сказал командир и подмигнул.

«Чай с подмигиванием» – это полстакана чистейшего спирта, остальное – заварка. С непривычки – жуткая штука.

Перед американцем появился стакан.

– Рашен чай!

– Тии?

– Ти-ти, давай, пей!

– О-о… ноу, ноу, ти!

– Пей, пей, ноу.

И тут американец учуял.

– О-о, ес! – сказал он, прежде чем рухнуть. Сказал и рухнул.

Пока он спал, сообщили во Владивосток. Пока Владивосток решал «можно-нельзя», прошло двое суток. Американец постоянно спал. Только он просыпался, как обнаруживал перед собой стакан с «русским чаем». Он вливал его в себя и падал.

Потом подошел американский эсминец, и летчика передали. По дороге он всех целовал, орал, цеплялся и не хотел уходить.

Через сутки отыскался американский авианосец, и они снова зашлепали рядом – авианосец с его окружением и наш «рашен» эсминец, слон и моська.

С авианосца взлетел вертолет и направился к эсминцу, облетел его и на чистейшем русском языке поблагодарил команду эсминца за спасение от имени авианосца, кораблей охранения, от имени семьи летчика, президента Соединенных Штатов, от ВМС, ВВС и Си-Би-Эс.

Потом вертолет сбросил на палубу тюк и улетел.

Вокруг тюка ходили целый час. Запросили Владивосток, доложили:

– На нас сбросили тюк, что делать?

– Тюк? Ни в коем случае не вскрывать! Ё! Представить в штаб флота!

Какое там – уже вскрыли. Там оказались посылки: по списку, на каждого члена экипажа по блоку сигарет, включая и заштатных. А командиру еще и бутылка коньяка.

– И все это я должен штабу подарить? – возмутился командир, – Да за какие шиши? Вот им, вот!

И командир показал всем желающим свою волосатую руку до локтя.

– Разбирай, мужики.

И мужики разобрали.

Мой старпом говорит: «Где я, там успех!» – а вокруг что-то лопнуло, взорвалось, по воздуху полетело-пронеслось, во что-то незамедлительно врезалось, потом пыль улеглась, после чего он это и говорит.

Не могу с ним не согласиться.

Целый день бегаешь, как курица со спицей в самой, что ни на есть, жопене, а в конце оно же еще и как яхнет!

Это как если бы ты вскочил на полном ходу в трамвай, а потом начал носиться по нему в поисках вагоновожатого, чтоб спросить: не идем ли мы в селенье под названием «Бестолочь»? И у всех соответствующие лица. Просто не знаю.

«Суки! – это я о ПРЗ, – плавремзавод называется, суки!»

Я стою в предбаннике на КДП – нашем контрольно-дозиметрическом – и думаю про себя.

Можно думать и вслух, конечно, но это не тот случай (ударение на последнем слоге).

Идет доклад о готовности к автономке. Нас проверяет флотилия.

Проверка заключается в том, что все мы – командиры боевых частей и служб – здесь стоим и, в присутствии флагманских дивизии и флотилии, докладываем замкомандующему, контр-адмиралу Ойконену, о своей ежесекундной готовности.

Доклад: «Командир такой-то боевой части по фамилии сякой-то. Личным составом укомплектован полностью. Матчасть в строю. Готов к выполнению задач боевой службы!» – на конце обязательно восклицательный знак.

Все говорят – он сидит и слушает.

Скоро очередь до меня дойдет, а у меня еще резина на двухходовых клапанах не поменяна. Нет у них на ПРЗ резины, суки. А флагманский мне сказал, что я обойдусь и так. Ну, ладно, сейчас я вам доложу о готовности встать на защиту интересов родины.

Ойконен – тяжелый, высокий финн.

«Я хоть и финн, – любит он повторять, – но ебу по-русски!»

Взгляд у него, как у удава.

Ща мы ему доложим. У меня от злости мышцы даже из карманов лезут. Ща! Вот, уже начинаем докладывать:

– Начальник химической службы. старший лейтенант. Матчасть не в строю. НЕ ГОТОВ! Выполнять задачи боевой службы! – и тишина. Все охуели. Особенно флагманские. Я им покажу «обойдешься».

– Под-ни-мите пилотку! – слова у Ойконена роняются, как камни на мостовую, обращается он ко мне, и потому я поднимаю пилотку, она у меня съехала на нос.

– Вас что, постричь некому?

Адмирал Ойконен, Гарри Гульфович, меня регулярно стрижет.

– От того, что я подстригусь, товарищ адмирал, мат– часть не заработает!

– Командир?

– Есть!

– Вы можете его подстричь?

– Так точно!

– Хорошо! Теперь по существу! Доложите! – это он мне.

– ПРЗ не заменило резину на двухходовых клапанах!

– ПРЗ? Где вы? Ближе! Я хочу знать в чем дело? Ваш лепет я услышу позже! Соберитесь с мыслями! Все свободны. После роспуска остаются флагманские химики, ПРЗ, начхим и командование корабля.

Тихий шелест сзади – лишние исчезли.

– Начхим! Еще что-то?

– Товарищ контр-адмирал! Мне добавить нечего!

– ПРЗ! Чтоб завтра! Я понятно излагаю? Завтра! Все у него стояло! Он мне доложит лично! Верю! У него получится! Флагманские! Ко мне в кабинет! Оба! Командир! Задержитесь.

Командир на меня потом смотрел так, будто ожидал от меня рождения ребенка, а я принес в подоле чудовище.

А флагманские вообще стали заикаться, что случалось с ними уже не раз.

Назавтра у меня была резина, о чем я тут же Ойконену и доложил.

Мичман Сенчук в условиях тропиков все время спал. Оно и понятно: в тени сорок градусов, особенно после обеда, а корабль стоит, скажем так, в Трымрани, где поневоле начнешь разлагаться.

Мичман Сенчук (и еще несколько мичманов) почти что голый, лежал в каюте в адмиральский час.

В этот час не летают даже мухи.

Чтоб хоть как-то отметиться у всевышнего, мичман Сенчук привязал к мизинцу на правой ноге леску и отправил ее в открытый иллюминатор, а на другом конце там был крючок с насаженным на него кусочком ветоши.

Все это обзывалось удочкой – в Трымрани рыба не избалована червями.

Подергивая ногой вышеназванную конструкцию и от монотонности впадая в детство, наш мичман совсем уже собирался отправиться в думах в район собственной печени, когда… когда это случилось: его так дернули из иллюминатора за леску, прикрученную к мизинцу, что он легко вылетел из койки и с воплями полез ногой в иллюминатор.

Окружающие не сразу пришли в себя и не сразу бросились на помощь.

Крики: «Тащи! Тащи!» и «Держи, блядь, держи!» – раздавались со всех сторон.

Через минуту в каюту были втащены: мичман Сенчук, его мизинец, вся леска и гигантский лангуст, выудивший мичмана прямо из койки.

Больше мичман Сенчук после обеда не спит.

Лейтенант Бубенцов Алексей Геннадьевич искал свою парадную тужурку везде. В шкафу нет, под кроватью – нет, в шкафу – опять нет.

Город Полярный готовился к встрече любимого праздника – 23 февраля. Предполагалось, что местное население будет потрясено выступлением самодеятельного сводного хора, для чего заранее разослали по всем экипажам подводных лодок телефонограммы, что мол, офицеры и мичмана, свободные от сбора мусора, привлекаются к пению.

Вот Алексей Геннадьича и назначили – где ж эта проклять, тужурка?

А людей собралось на первую спевку – ужас до чего.

Только песни никто не помнил, вернее, помнил, но не с нужного конца.

Какие это песни? «Широка страна моя родная, много в ней…», «Северный флот», «Варяг» и что-то там о комсомоле.