-- А что, приезжают? - спросила Инна с любопытством.

-- Оооо... - протянула Галя, у которой не было слов от раздражения. - Ладно, спи иди!

Она положила трубку и съежилась, сидя на диване.

-- Господи, какой день жуткий... - проговорила она. - Жуткий, жуткий, жуткий день...

Она машинально протянула руку к будильнику и принялась заводить его, не глядя на циферблат, и только убито повторяя: жуткий, жуткий, жуткий день...

Вечером, когда стемнело, Виталик сошел с опоздавшего поезда за шестьсот километров от Москвы. Поезд ушел дальше, оставив Виталика с сумкой через плечо на пустой привокзальной площади, где было ветрено, но тепло - почти на шестьсот километров теплее - и можно было не застегивать распахнутый пуховик. На тротуаре у стены спали, свернувшись, тихие бродячие псы, рядом стоял киоск, и какая-то толстая тетка со всей силы дубасила кулаком в дверь, крича: "Ве-рыч! Откррой, Верыч!" Виталик тоскливо бродил по площади среди сиротливых столбиков с ободранными вывесками, ища нужную остановку. Остановки не нашел, вместо нее на столбе висела пустая рама от щита, и никакой другой информации не предвиделось. На скамейке сидел грязный мужичок в кепке, надвинутой по самые уши, и пьяно медитировал, уставясь куда-то в пространство. Потоптавшись вокруг, Виталик понял, что больше разговаривать не с кем.

-- Эй, отец, - сказал он, останавливаясь рядом и пытаясь определить на глаз степень отключки. - Новозаводская улица далеко?

Мужичок не торопясь, глубокомысленно пожевал губами и, когда Виталик уже отчаялся получить ответ, невнятно произнес:

-- Это тебе в город надо.

Виталик хмыкнул.

-- Вот мило. Я знаю, что не в степь. Куда в город-то?

-- В город. Здесь улицы нету.

Виталик тяжело вздохнул.

-- Мудрец хренов... Сеятель... хранитель.

Тут словно по тайному сигналу на площадь вылетела битая "Волга", сделала широкий размашистый полукруг, остановилась рядом, из нее почти по пояс высунулся здоровый детина и бодро проорал: "Командир, куда едем?"

Виталик счел, что это оптимальное решение проблемы, распахнул дверцу и опустился на сидение.

-- Улица Новозаводская, - прочитал он по бумажке. - Дом тридцать два.

-- Это где? - спросил водитель хрипло.

Виталик удивился.

-- Вот уж не знаю, - сказал он. - Знал бы, так сам добрался.

-- Э, их черт не поймет, - сказал водитель. - Это улица Фрунзе бывшая, что ли.

-- Весьма вероятно, - сказал Виталик немного раздраженно, наклоняясь и размещая сумку под сидением.

Водитель возбужденно хмыкнул.

-- Переименовали все к чертовой матери. Ну, детство, а? То так обзовут, то эдак. И главное, думают, от этого что-то изменится. А она так же как была - грязи по колено, - он включил передачу и тронул машину. - Это что. У меня сестра на западной Украине за местным. Вот где улицы так улицы, уж зоопарк по-взрослому. Пишу ей теперь на улицу Линкольна - это бывшая Ленина, значит. А сами ж темные, толком и не знают, кто такой - то ли вроде машина, то ли вроде человек. Им главное переназвать, чтоб хоть имени черта с рогами, а табличку поменять, отчитаться, - он наклонился к Виталику и уставился прямо на него. - Я тебе так скажу. Ты хоть обкукарекайся, перья не вырастут, - Виталик отстранился, и водитель, отвернувшись, тронул передачу. - Эх... ладно, сейчас найдем.

Сразу за вокзалом они свернули куда-то в темноту, и Виталику показалось, что город на этом и кончился. Машина перевалилась через переезд и погрузилась в пучину деревенских одноэтажных переулков с редкими фонарями на углах. Фары освещали все сплошь сугробы, дощатые заборы с жестяными почтовыми ящиками и черную проволоку кустарника. Несколько раз водитель останавливался, разглядывая таблички. Несколько раз им в глаза мигали фары встречных (Да засада, знаю... - бормотал водитель. - Тут всегда гайцы в кустах сидят... Тут левый поворот запрещен...) Виталик уже стал подозревать, что они ездят кругами по одному и тому же месту, так все было похоже, и наконец машина тормознула у расчищенной от снега лавочки перед очередным забором.

-- Вот Новозаводская, - сказал водитель. - Я ж говорил, это Фрунзе бывшая.

Виталик согласился (как будто он мог выразить сомнение в том, что бывшая Фрунзе), рассчитался (деньги с него водитель взял смешные, за какие в Москве бы и за квартал не повезли) и довольно неуверенно вылез в темноту. Где-то за забором загремели цепью и загавкали - к Виталикову изрядному облегчению, за другим забором. За этим было тихо и, заглянув в калитку, Виталик увидел что-то, напоминающее в темноте замшелую деревенскую избушку с одним горящим тусклым окошком - низко над самым сугробом. Виталик нерешительно стукнул щеколдой и крикнул, адресуясь окошку.

-- Эй! Хозяин!

Загавкала еще одна собака - откуда-то сзади, с противоположной стороны улицы. Виталик стоял, не заходя во двор. Наконец в избушке скрипнула дверь, и в освещенный проем выполз хмурый мужик вполне хрестоматийного вида - в телогрейке, треухе и валенках.

-- Кто там? - спросил он недовольно и скрипуче.

-- Свои, - ответил Виталик уже смело, узнавая характерный голос.

-- Еоолки... - сказал мужик.

Он бросил что-то, что держал в руках.

-- Ну, ты и забрался, - сказал Виталик, подходя к двери. - Тебя в такой норе и захочешь, не найдешь.

-- Так это ж правильно, - сказал мужик.

Он посторонился, одновременно протягивая руку и пропуская Виталика в дом.

-- Здорово, Витька, - сказал Виталик, пожимая ему руку. - Тебя вообще не узнать. Прям как Лев Толстой, бороды только нету. Ну и будка у тебя стала... устрашающая.

-- Тоже неплохо, - сказал Витька степенно.

Телогрейка на рукаве у него была порвана, из нее торчала вата.

-- Это что это у тебя, - сказал Виталик, проходя мимо и выщипывая клок, пока Витька звенел задвижкой. - Ты как всегда... Что это такое? Прям как от ножа...

-- Ты не видел, как от ножа, - сказал Витька снисходительно. - Раздевайся. Ты с Московского, что ль?

-- Да вот, вижу теперь, - сказал Виталик на первую половину фразы. - А с какого еще я по-твоему, что у вас, самолеты, что ль, летают?

Витька скинул телогрейку и повесил на крючок, попутно скользнув взглядом по рваному месту.

-- Это не то, - сказал он, пригладив вату. - Это не нож, это собака.

-- Собака?

-- Ну да, - непринужденно протянул Витька, довольный реакцией на его слова. - Видел когда-нибудь, как они кидаются? На такие случаи хорошо, когда рукав толстый. Ватник, телогрейка... это лучше всего. Только не всегда подгадаешь... ну, знал бы, где упасть, соломки бы постелил... Ты не топчись в дверях-то, проходи.

-- А ты делал уколы от бешенства? - спросил заинтригованный Виталик. - Там, говорят, надо делать много уколов, а потом полгода пить нельзя...

-- Нет, не делал.

Они прошли в небольшую темную комнатку, где Виталику в первую очередь бросились в глаза печка и стол со стареньким телевизором, покрытый вязаной крючком домашней скатертью.

-- Ты один? - спросил Виталик. - А бабка где?

-- Хватился! Бабка померла давно. А дочке ее эта халупа ни к чему, у нее квартира с туалетом и теплой водой... да к тому же я деньги ей хорошие плачу. Так что я один тут обитаю. Ты садись.

Виталик сел на старый диван, над которым был натянут на два гвоздя вечный гобелен с оленем.

-- А вдруг она бешеная? - спросил он, возвращаясь к заинтересовавшей его теме.

-- Да не бешеная она. Обычная цепная, домашняя. Откуда у цепной собаки бешенство, она весь век за забором, разве что хозяева искусают... Не бери в голову вообще, - он махнул рукой.

-- Да? А чего ж ей тогда кидаться?

-- С того, что натравили, - сказал Витька беспечно. - Нет, к собаке у меня нет претензий. Даже жалко.

-- Ничего себе жалко.

-- Жалко, конечно, - Витька прошел в угол, а там дальше, наверное, в кухоньку, потому что клацнула дверца старого холодильника. - Неравный бой получается, - продолжал он из-за угла. - Я-то все-таки царь природы, какой-никакой. А она на цепи всю жизнь сидела, да еще сдохла по чужой глупости.