Через несколько минут она уже была на свободе и шла по темной Остоженке к метро, вдыхая морозный воздух, спокойно ощущая сильный голод и оплакивая про себя свое нынешнее положение, свой полумертвый институт, в котором ей так нравилось, свою диссертацию, которая никому не была нужна, своего научного руководителя, ушедшего торговать АОНами, научных сотрудников, разбежавшихся кто куда... На углу, закутанная пуховым платком, стояла женщина и торговала мерзлой, твердой, как булыжники, хурмой, покрытой изморозью, и Инне подумалось, что и кто-нибудь из ее института может сейчас вот так стоять, и она могла бы... Что ей делать и как ей существовать в новом коллективе, как и на каком языке с ним общаться, она не представляла. Велика была вероятность того, что эти люди ее попросту выгонят. Работа не нравилась тоже. Как может вообще нравиться такая работа? У машинистки и то осмысленней... В общем, все было плохо. Мороз стоял такой, что руки мерзли даже сквозь перчатки. В полиэтиленовом костюме было холодно. Одно только светлое пятно виделось ей в данной ситуации - это Вадим Александрович. Чтобы совсем не расстраиваться, Инна стала думать о нем. Вадим Александрович, следуя ее мечтаниям, выплыл из вороха недавних впечатлений и зримо предстал в памяти, отливая мышиным пиджаком и благоухая духами, с пачкой долларов, небрежно смахнутых со стола в карман. Похоже, это и правда было нечто стоящее, способное хоть как-то заместить в ее стремлениях образ кандидатского диплома. Инна вздохнула, понимая, что задача на этот раз сложнее, но ей столько раз говорили в аспирантуре, что она способная, что она может добиться своего... Ничего, решила она, тут наверняка существует какой-то алгоритм... надо посоветоваться с Галкой, она опытнее... И, рассеянно глядя на грильмастера, мирно спящего в окружении своих куриц с поджаренной, налитой соком корочкой, которые плавно вращались вокруг вертельной оси, (очень хотелось курицу, но денег не было) она перешла улицу и спустилась в метро.

Виталик, не торопясь, бродил по переделанному в большой магазин павильону ВДНХ. Все пространство под крышей было поделено стойками на множество отсеков, каждый из которых специализировался на своем собственном направлении. Виталик уже посмотрел на очки (ему ненужные, так со зрением у него было все в порядке), на швейные машинки (не нужные тем более, так как в семье даже мама шить не умела), на сувениры из поделочных камней (топорные ониксовые вазы и малахитовые часы с державной претензией), и задержался в отделе, торгующем фотоаппаратами. Народу в середине буднего дня было очень немного, продавец, нахохлившись в куртке, скучал и елозил металлическими ножками стула по мраморному полу. Виталик наклонился над аппаратом, который его привлек его внимание. Напротив, по другую сторону стойки замерло нечто бежевое, но Виталик не проявлял интереса к посторонним зевакам, и поднял голову, только когда женщина в шубе внятно и иронично произнесла: - Привет, дорогой.

Виталик выпрямился. Женщина в длинной норковой шубе стояла за разделяющим их фотоаппаратом и слегка покачивалась на каблуках. Капюшон шубы был откинут, корундовые сережки в ушах покачивались в такт ее движениям. Нахмурившись, Виталик поздоровался и остался молча стоять, показывая, что раз она заговорила, то пусть и продолжает разговор.

-- Прицениваешься? - спросила женщина, указывая глазами на фотоаппарат. - Покупать собираешься?

-- Нет, - ответил Виталик. - Просто смотрю. Мне незачем покупать. Я скоро уезжаю.

-- Далеко? - поинтересовалась женщина.

-- В Америку.

-- Аа, - сказала женщина, не удивившись, и только чуть приподняв бровь в знак того, что информация услышана. - А в Америке такими штуками что, не пользуются?

-- Пользуются, - сказал Виталик. - Их там даже продают. Что с собой барахло тащить за океан?

-- Ясно, - сказала женщина. - Выходит, ты, наконец, исправил свою тройку по английскому?

-- У меня четверка была, - сказал Виталик.

-- Ну, какая там четверка, - сказала женщина, кидая взгляд на соседний аппарат и делая вид, что он ее интересует. - С большой натяжкой, друг мой, с большой натяжкой...

-- Тебе откуда знать, - сказал Виталик, двигаясь за ней. - Ты вообще ни слова не знаешь.

-- Не груби, - сказала женщина. - Не я же еду.

-- И вообще мне там язык на первых порах не понадобится, - сказал Виталик. - Я буду работать в конторе, где русских больше, чем аборигенов. У нас там сейчас почти вся группа институтская сидит.

-- Ясно, - сказала женщина, продолжая медленное движение вдоль стойки. - Но не обольщайся. Все равно придется активно учить местный и так же активно забывать родной...

-- Ну, родной забывать необязательно, - сказал Виталик.

Женщина быстро подняла на него темные глаза и посмотрела в упор пристально, с каким-то отсутствующим выражением.

-- А иначе какой смысл? - спросила она. - Зачем тогда ехать? Зачем груз за собой волочить. Нет, тогда уж надо быть американцем на все двести процентов...

-- Необязательно, - сказал Виталик агрессивно.

Женщина вяло отмахнулась.

- Ох, опять этот детский лепет...

-- Чтобы жить по-человечески, - сказал Виталик. - Здесь я не нужен. А там нужен. Там для меня даже целую проблему двухтысячного года придумали, слышала?

-- Для тебя? - спросила женщина с интересом.

-- Не для меня лично. Для таких, как я.

-- Для таких, как ты, нужно ремня хорошего и соску, - возразила женщина невозмутимо. - И проблем никаких не надо, ни двухтысячного года, ни трехтысячного... А что за проблема? Без вас двухтысячный не наступит?

-- Не наступит, - сказал Виталик, разозлившись. - И еще хочется жить в нормальной стране, - он сделал акцент на прилагательное. - Где нормальные люди живут.

-- Ну, с нормальными людьми ты не договоришься, - сказала женщина. - С ними тебе делать нечего... Нда, ничего я не понимаю в этих стекляшках - сказала она с сожалением, попытавшись прочесть данные об аппарате, написанные на прислоненной к нему картонке. - Для меня все это темный лес... Понапишут, сами не знают чего. Да и дорого, по-моему. Пятьсот убитых енотов - за какую-то фитюльку... Это хороший агрегат? - она ткнула пальцем в стекло на уровне объектива.

-- Нормальный, - сказал Виталик. - Я сам не знаю, я не фотограф.

Женщина рассмеялась сама себе и снова подняла глаза на Виталика.

- Значит, ты сейчас сидишь на чемоданах? - спросила она.

-- Да нет пока, - сказал Виталик. - У меня еще и документов нет. Пока работаю.

-- Здесь? - женщина указала пальцем на потолок и описала дугу.

Виталик отрицательно покачал головой.

-- Нет, я тут в одной фирме компьютерами занимаюсь. Двадцать машин и сетка небольшая. Не бог весть что, но зарплата зелеными, и в конверте. Родители поэтому думают, что я в мафии... Я сюда за комплектующими приезжал - здесь дешевле. Взял, - он похлопал себя по нагрудному карману. - Память, пару мышей... в общем, мелочи всякие.

-- Хорошо, - сказала женщина, задумчиво кивнув. Виталик скептически пожал плечами.

-- Ничего особо хорошего. Вечный анекдот на тему "мартышка и очки". Только мартышек полна фирма, а очки чинить труднее. А ты как? - он демонстративно провел взглядом по ее шубе, от воротника до пяток. - Я смотрю, у тебя все в порядке?

Женщина снова подняла бровь.

-- В общем, - сказала она. - Более или менее.

-- Ты бы как-нибудь маме позвонила, - сказал Виталик. - Она почему-то питает к тебе достаточно теплые чувства. Ей было бы приятно.

-- Позвоню, - согласилась женщина равнодушно. - Как она себя чувствует?

-- По-всякому, - сказал Виталик. - Давление, ревматизм...

-- Все мы такие, старики, - сказала женщина, пожав плечами. - А папа?

-- Тоже по-всякому, - сказал Виталик. - Им зарплату не платят уже полгода, поэтому, сама понимаешь, какое настроение.

-- Тогда имеет смысл... - протянула женщина. - Как же они тебя отпускают? - она остановилась и обернулась к Виталику. Тот вздохнул и помедлил с ответом.