Верховный бог германо-скандинавской Вальхаллы Один (герм. Водан), повелитель царства мертвых воинов, был одноглаз. Свой левый глаз он отдал владельцу подземного источника Мимиру в обмен на всеведение. Деталь, способная пролить свет на странную особенность облика Воланда. История с глазом Одина известна не только узкому кругу специалистов по древним религиям и мифологиям, но и широкому кругу почитателей творчества Рихарда Вагнера. Переложение Вагнером исландских мифов послужило драматургической канвой для «Кольца Нибелунга». В 1923 году петроградское издательство «Полярная звезда» выпустило книгу В. Коломийцова «Кольцо Нибелунга», в которой пересказывается вагнеровская музыкальная драма. В частности, Вотан (Один), разговаривая с богиней Фрикк, напоминает ей, что, сватая ее, пожертвовал своим левым глазом.[70] Булгаков прекрасно знал Вагнера: «Можно сказать, что музыку, хорошую, я обожаю. Способствует творчеству. Очень люблю Вагнера».[71] Вагнеровское либретто публиковалось на русском языке («Кольцо Нибелунга»),[72] впрочем, как и многочисленные источники по немецкой мифологии.
Вернемся к Одину. Глаз его, отданный Мимиру, не был потерян безвозвратно, а остался с Одином в мистической связи. Мимир хранил его на дне подземного источника, через него происходил круговорот мудрости и магической силы от Мимира к Одину и обратно.
«Пустота и чернота» левого глаза Воланда – особенная, «вроде как узкое игольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней» (с. 669). «Бездонный колодец» ассоциируется с подземным источником Мимира. Пустая чернота – свидетельство того, что глаз существует странным образом. Булгаков сравнивает его с «выходом». Спрятанное Мимиром око Одина не только осуществляет круговорот меда мудрости из глубин подземелья, но и позволяет повелителю Вальхаллы видеть все сокрытые тайны.
Как и Воланд, Один часто меняет обличья, отсюда одно из его имен – Гримнир («скрывающийся под маской»). Выступая в Варьете, Воланд надевает на себя черную полумаску. Эта деталь опять-таки помогает раскрыть символику его «инкогнито» в Ершалаиме: на реальной сцене сатана появляется с глазами, скрытыми от публики, но частично его лицо все же можно угадать.
Что касается зеленого глаза сатаны, то зеленый цвет в различных мифологиях – символ подводного царства, часто отождествляемого с подземным миром, преисподней. (Ср. «зеленые русалочьи» глаза в русских быличках.) Зеленый глаз Воланда искрится золотыми блестками, ведь сатана – владелец подземных богатств.
Это богатство, перейдя в руки человека, становится либо призрачным (случай в Варьете), либо роковым и приносит беды и несчастья. Отметим, что древнегерманский Один владеет волшебным богатством, которое не иссякает благодаря золотому кольцу Драупнир, которое носит Один. (Ср. единственный перстень на пальце Пилата и многочисленные – на руке Воланда.) Одину принадлежит также волшебный меч, по другому варианту – золотое копье. Он почитался как бог военной магии, покровитель героев и – одновременно – сеятель вражды между ними. Во II мезербургском заклинании Один выступает носителем магической силы.
В булгаковском романе могущество Одина «поделено» между двумя персонажами: военная мощь отдана Пилату (обладателю золотого копья), магическая – Воланду, точнее, все дело в акцентировке, сделанной Булгаковым. Богатством, как мы уже отмечали, владеют и Пилат, и Воланд; прокуратор упоминает о своих деньгах в разговоре с Левием (с. 745). Черты Одина, перенесенные на Пилата, менее ярки, нежели в характеристике Воланда. Пожалуй, самая существенная из них – золотое копье. Во сне прокуратора оно возникает как реалия: Иешуа встает на дороге «всадника с золотым копьем» (с. 735). Как аналог копья выступает и трость Воланда. На Патриарших прудах Воланд сидит в той же позе, что и на каменной площадке дома Пашкова. В первом случае он «руки положил на набалдашник, а подбородок на руки» (с. 427), во втором – «положив острый подбородок на кулак, скорчившись на табурете» (с. 775), с ним «длинная и широкая шпага» (с. 774). Ивану после смерти Берлиоза «в лунном, всегда обманчивом свете... показалось, что тот (Воланд. – Т. П.) стоит, держа под мышкою не трость, а шпагу» (с. 465). В представлении Ивана трость и шпага оказываются неразрывно связанными. В контексте наших размышлений – это тот же символ магической мощи, что и копье Одина.
Наконец, рост Воланда определен «правдивым повествователем» (в отличие от досужих вымыслов) как «высокий». «Росту был не маленького и не громадного, а просто высокого» (с. 426). (Ср. маленького Азазелло и громадного Крысобоя.) Одно из многочисленных имен Одина определяет его рост – «Высокий».
Таким образом, из многочисленных черт, то отчетливо проступающих, то вдруг скрывающихся (как акцент и хромота), постепенно складывается облик сатаны, имеющий свои истоки не только в Ветхом Завете, но и в язычестве; облик дьявола, остающегося постоянным мистификатором. Берлиоз и Иван были отчасти правы, предположив немецкое происхождение Воланда. И «англичанин» недаром мелькнул в их рассуждениях: ведь существует непосредственная связь германской мифологии с кельтской.
Остановимся на «фамилии» мага, ставшей камнем преткновения для тех персонажей романа, которые пытались и не сумели ее вспомнить. Иван в Грибоедове тщетно перебирал фамилии, сходные с указанной на визитной карточке «иностранца»: «Вашнер? Вагнер? Вайнер? Вегнер? Винтер?» (с. 480). Билетная кассирша, пытаясь вспомнить, кто выступал в Варьете, «морщила лоб, думала, думала, наконец сказала: „Во... Кажись, Воланд. А может быть, и не Воланд? Может быть, и не Воланд. Может быть, Фаланд“ (с. 602).[73] В эпилоге романа выясняется, что из-за путаницы с именами задержаны «в Ленинграде граждане Вольман и Вольпер...» (с. 802).
Но почему имя таинственного мага вызвало так много путаницы? Степе Лиходееву в момент пробуждения у себя дома оно тоже неизвестно. Дело в том, что все, пытавшиеся пробраться через дебри созвучий к этому имени, не видели его написание, включая Ивана, который этой фамилии попросту не знает: «То-то фамилия! – в тоске крикнул Иван, – кабы я знал фамилию! Не разглядел я фамилию на визитной карточке... Помню только первую букву „Ве”, на „Ве” фамилия!» (с. 480). И действительно, как свидетельствует Булгаков, «поэт успел разглядеть на карточке напечатанное иностранными буквами слово „профессор” и начальную букву фамилии – двойное „В”» (с. 434).
До того как маг представился Степе Лиходееву утром, читатель тоже не знает его фамилии и узнает ее лишь в главе 7. Столь подчеркнутое внимание к фамилии имеет свою цель, ибо мы сталкиваемся с кажущейся, на первый взгляд, неувязкой, которую проще всего объяснить авторской недоработкой. Вопрос в следующем: как мог Иван Бездомный вспомнить фамилию консультанта уже после того, как ее назвал мастер, если он не прочел ее? А ведь реакция Ивана на вскользь упомянутое имя «Воланд» равнозначна воспоминанию. Мастер говорит: «...конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее» (с. 552). И Иван, хлопнув себя по лбу, вскричал: «Как?!» И далее: «Понимаю, понимаю. У него буква „В” была на визитной карточке». Дело в том, что на визитке, скорее всего, была указана не та «фамилия», которую назвал мастер и под которой затем (следует учесть, что не названный мастером «консультант» оставался на страницах романа безымянным) сатана представился Степе Лиходееву. Немецкое «Воланд» означает «черт» и пишется не с двойного «В», врезавшегося в память Ивану, а с одинарного: «Voland». Тот факт, что в «Фаусте» Гёте («Вальпургиева ночь») Мефистофель восклицает: «Junker Voland kommt», конечно, имеет значение для того, чтобы установить, откуда Булгаков взял имя «консультанта», но в более широком смысле оно употребляется в немецком языке для обозначения черта – это древненемецкое слово, означающее «соблазнитель», «искуситель». Аберрация памяти Ивана действительно загадочна. Не зная немецкого языка, он, скорее всего, воспринял произнесенное мастером «Воланд» ассоциативно, по вероятному сходству.
